 |
|
|
Лукиан (лат. Lucian)
(около 120—180 гг. н. э.)
ru.wikipedia.org
Биография
Родился в Самосате (Сирия). Отец его был мелкий ремесленник. Лукиан получил общее и риторическое образование, имел адвокатскую практику в Антиохии, много путешествовал (посетил Грецию, Италию, Галлию), изучал право в Афинах; под конец жизни получил почетную должность прокуратора в Египте.
Творчество Лукиана, не дошедшее до нас в подлинниках, обширно и включает философские диалоги, сатиры, биографии и романы приключений и путешествий (часто откровенно пародийные), имеющие отношение к предыстории научной фантастики. В первых своих сочинениях Лукиан отдает дань риторике («Тираноубийца», «Похвала мухе», «Сон» и другие). Но скоро он разочаровывается в риторике и грамматике и заостряет против них свою сатиру («Лексифан», «Лжец», «Учитель риторики» и другие). впоследствии он обращается к изучению философии, но сначала не становится сторонником какой-либо философской школы и одинаково высмеивает в своих произведениях философов различных направлений. Одно время он увлекался кинической философией, позднее отдает предпочтение философии Эпикура. Лукиан осмеивает в своей острой сатире как отживающее язычество, так и устанавливающееся христианство. Наиболее яркими произведениями Лукиана, в которых он смеется над богами Олимпа, являются его «Разговоры богов», «Морские разговоры» и «Разговоры в царстве мертвых». Везде Лукиан смеется над мифологическими образами.
Лукиана часто называют «первым писателем-фантастом» в истории, имея в виду его «фантастические» романы — «Икароменипп» (лат. Icaromenippus) (ок. 161; рус. 1935 — «Икароменипп, или Заоблачный полет»), давший название литературоведческому термину «мениппеи», и «Правдивая история» (лат. Vera Historia) (ок. 170; рус. 1935). В первой книге герой совершает космический полет на Луну с помощью крыльев (и с единственной целью — взглянуть на земные дела «с высоты»), после чего посещает Олимп; во второй, претендующей на титул «первого научно-фантастического романа в истории», — путешественники-мореплаватели также унесены на Луну (штормовым вихрем), встречают там множество экзотических форм внеземной жизни, активно вторгаются в местную «политику» и даже участвуют в «звездных войнах» за планету Венера.
Сатирические произведения Лукиана с их резкими нападками на религиозную ортодоксию и власть оказали большое влияние на поздних авторов, среди которых выделяются Ульрих фон Гуттен, Томас Мор (переводчик многих сочинений Лукиана на английский язык), Эразм Роттердамский, Франсуа Рабле, Джонатан Свифт. В сатирических диалогах Ульриха фон Гуттена, особенно в диалоге «Вадиск, или Римская троица», несомненно чувствуется отзвук сатирических диалогов Лукиана, также и в сатире Эразма Роттердамского «Похвала глупости». В фантастике романов Рабле можно даже найти прямые параллели к «Правдивым историям» Лукиана. «Правдивые истории» Лукиана стали прообразом «Путешествия Гулливера» Свифта.
Литература
Тексты и переводы
Изд. Sommerbrodt, Berlin (Wiedmann). Полный перев. на франц. яз.: Eugene Talbot, I—II, P.-Hachette, 1882.
В «Loeb classical library» сочинения изданы в 8 томах (№ 14, 54, 130, 162, 302, 430, 431, 432).
Vol. I
Vol. II
Vol. III
Vol. IV
Vol. V
Vol. VI
Vol. VII
В «Collection Bude» начато издание (опубликовано 4 тома, сочинения № 1-29)
Русские переводы:
Разговоры Лукиана Самосатского. / Пер. И. Сидоровского и М. Пахомова. СПб., 1775-1784. Ч. 1. 1775. 282 стр. Ч. 2. 1776. 309 стр. Ч. 3. 1784. С. 395-645.
Икароменипп или Заоблачный. / Пер. М. Лисицына. Воронеж, 1874. 23 стр.
Собор богов. Продажа жизней с аукциона. Рыбак, или Воскресшие. / Пер. М. Лисицына. Воронеж, 1876. 30 стр.
Сочинения Лукиана Самосатского. Разговоры богов и разговоры мертвых. / Пер. Е. Шниткинда. Киев, 1886. 143 стр.
Лукиан. Сочинения. Вып. 1-3. / Пер. В. Алексеева. СПб., 1889-1891.
Истинное происшествие. / Пер. Э. Фехнер. Ревель, 1896. 54 стр.
Человеконенавистник. / Пер. П. Руцкого. Рига, 1901. 33 стр.
Избранные сочинения. / Пер. и примеч. А. И. Манна. СПб., 1906. 134 стр.
Как надо писать историю? / Пер. А. Мартова. Нежин, 1907. 25 стр.
Избранные сочинения. / Пер. Н. Д. Чечулина. СПб., 1909. 166 стр.
О смерти Перегрина. / Пер. под ред. А. П. Касторского. Казань, 1916. 22 стр.
Диалоги гетер. / Пер. А. Шика. М., 1918. 72 стр.
Лукиан. Сочинения. / Пер. чл. Студенч. об-ва классич. филологии. Под ред. Ф. Зелинского и Б. Богаевского. Т. 1-2. М.: Сабашниковы. 1915-1920.
Т. 1. Биография. Религия. 1915. LXIV, 320 стр.
Т. 2. Философия. 1920. 313 стр.
Лукиан. Собрание сочинений. В 2 т. / Под ред. Б. Л. Богаевского. (Серия «Античная литература»). М.-Л.: Academia. 1935. 5300 экз. Т. 1. XXXVII, 738 стр. Т. 2. 789 стр.
Избранные атеистические произведения. / Ред. и ст. А. П. Каждана. (Серия «Научно-атеистическая библиотека»). М.: Изд-во АН. 1955. 337 стр. 10000 экз.
Избранное. / Пер. И. Нахова, Ю. Шульца. М.: ГИХЛ. 1962. 515 стр. 30000 экз. (впервые включает перевод эпиграмм Лукиана)
Лукиан. Избранное. / Сост. и пред. И. Нахова, комм. И. Нахова и Ю. Шульца. (Серия «Библиотека античной литературы. Греция»). М.: Худож. лит. 1987. 624 стр. 100000 экз.
Лукиан — Избранная проза: Пер. с древнегреч. / Сост., вступ. ст., коммент. И. Нахова. — Москва: «Правда», 1991. — 720 с. — 20000 экз. — ISBN 5-253-00167-0
Лукиан Самосатский. Сочинения. В 2 т. / [На основе издания 1935 года], под общ. ред. А. И. Зайцева. (Серия «Античная библиотека». Раздел «Античная литература»). СПб.: Алетейя, 2001. Т. 1. VIII+472 стр. Т. 2. 544 стр. (полное собрание сочинений)
Исследования
Спасский, Эллинизм и христианство, Сергиев Посад, 1914;
Богаевский Б., Лукиан, его жизнь и произведения, при т. I «Сочин.» Лукиана, М., 1915;
Прозоров П., Систематический указатель книг и статей по греческой филологии, СПБ, 1898
История греческой литературы, под редакцией С. И. Соболевского [и др.], т. 3, М., 1960, с. 219—24;
Тахо-Годи А. А. Некоторые вопросы эстетики Лукиана. // Из истории эстетической мысли древности и средневековья. М., 1961. С. 183-213.
Попова Т. В. Литературная критика в сочинениях Лукиана. // Древнегреческая литературная критика. М.: Наука. 1975. С. 382-414.
Лосев А. Ф. Эллинистически-римская эстетика I-II вв. н. э. М.: Издательство МГУ. 1979. С. 191-224, 273-280.
Чиколини Л. С. Диалоги Лукиана и "Утопия" Мора в издании Джунти (1519) // Средние века. М., 1987. Вып.50. С. 237-252.
Марта? Констан, Философы и поэты-моралисты во времена Римской империи, перев. М. Корсак, Москва, 1880;
Круазе А. и М., История греческой литературы, перев. под ред. С. А. Жебелева, изд. В. С. Елисеевой, П., 1916;
Croiset, Essai sur la vie et les ?uvres de Lucien, P., 1882.
Caster М., Lucien etla pensee religieuse de son temps, P., 1937;
Avenarius G., Lukians Schrift zur Geschichtsschreibung, Meisenheim am Glan, 1956 (библ. с. 179—83).
ЛУКИАН ИЗ САМОСАТЫ
1. Общий обзор деятельности Лукиана.
Лукиан родился в городе Самосате, то есть был по происхождению сирийцем. Годы его жизни невозможно установить с точностью, но приблизительно это были 125-180-е годы н.э. Биография его почти неизвестна, а то немногое, что известно, черпается из смутных указаний в его же собственных произведениях. Он не пошел по пути своего отца-ремесленника и своего дяди-скульптора, но стал стремиться к получению гуманитарного образования. Переселившись в Грецию?- он прекрасно изучил греческий язык и стал странствующим ритором, читая собственные произведения перед широкой публикой в разных городах империи. Одно время он жил в Афинах и был преподавателем риторики, а в пожилом возрасте занял высокооплачиваемую должность судейского чиновника в Египте, на которую был назначен самим императором.
До нас дошло с именем Лукиана 84 произведения, которые можно условно разделить на три периода (полную точность этой периодизации установить нельзя, ввиду того что датировка большинства произведений весьма приблизительна, так что распределение трактатов по периодам может быть различным). Из трактатов приведем только главнейшие.
Первый период литературного творчества Лукиана можно назвать риторическим. Продолжался он, вероятно, до конца 60-х годов. Скоро, однако, он стал испытывать разочарование в своей риторике (это разочарование, насколько можно судить по его собственному заявлению, он пережил уже в 40-летнем возрасте) и переходит к философским темам, хотя профессиональным философом он не был.
В течение этого второго философского периода своей деятельности - вероятно, вплоть до 80 года - Лукиан занимался множеством разных тем, из которых в первую очередь необходимо отметить его многочисленные сатирические произведения против мифологии, принесшие ему мировую славу, а также ряд трактатов против философов, суеверия и фантастики.
Третий период его деятельности характеризуется частичным возвратом к риторике, интересом к эпикурейской философии и явно выраженными чертами разочарования.
Заняв большой пост судейского чиновника, Лукиан не чуждался лести тогдашним властителям, несмотря на то что самым жесточайшим образом разоблачал унижения философов перед богатыми людьми. Недостаток положительных убеждений всегда приводил Лукиана к большой ограниченности его критики, и это особенно стало заметно в последний период творчества. Едва ли, однако, это можно считать виной самого Лукиана.
В лице Лукиана приходила к самоотрицанию вообще вся античность; не только он, но и все общество, к которому он принадлежал, постепенно лишалось всяких перспектив, поскольку старые идеалы были давно утрачены, а привыкнуть к новым (а таково было возникшее всего за каких-либо 100 лет до Лукиана христианство) было нелегко, для этого нужно было не только больше времени, но и большой социальный поворот.
2. Первый риторический период.
С развитием римского абсолютизма риторика должна была потерять то огромное общественно-политическое значение, которое ей принадлежало в период республики в Греции и в Риме. Тем не менее античная тяга к красивому слову никогда не покидала ни греков, ни римлян. Но в период империи эта риторика отрывалась от жизни, ограничивалась формалистическими упражнениями и преследовала цели исключительно художественные, завлекательные для всех любителей словесности. Начав с риторики, Лукиан и создает длинный ряд речей фиктивного содержания, подобно тому как вообще в те времена в риторических школах писали сочинения на заданную тему ради упражнения в стиле и ради создания декламационного эффекта у читателей и слушателей. Такова, например, речь Лукиана под названием "Лишенный наследства", где доказываются права на наследство для вымышленного лица, потерявшего эти права по семейным обстоятельствам. Такова речь "Тираноубийца", где Лукиан казуистически доказывает, что после убийства сына тирана и после самоубийства по этому поводу самого тирана убийца сына тирана должен считаться убийцей самого тирана.
Часто указывается, что даже и в этот риторический период Лукиан не оставался только ритором, но кое-где уже начинал проявлять себя как философ, пользующийся диалогической формой. В "Учителе красноречия" (гл. 8) различаются высокая риторика и риторика вульгарная, невежественная. В речи "Похвала мухе" находим сатиру на риторические похвальные речи, потому что здесь такой предмет, как муха, восхваляется самым серьезным образом, с приведением цитат из классической литературы, подробно расписываются у мухи голова, глаза, лапки, брюшко, крылья.
3. Переход от софистики к философии.
У Лукиана, далее имеется группа произведений второй половины 50-х годов, которые еще не содержат прямых философских суждений, но которые уже нельзя назвать чисто риторическими, то есть преследующими только красивую форму изложения. Сюда относятся: а) критически-эстетическая группа "Зевксис", "Гармонид", "Геродот", "О доме" и б) комические диалоги - "Прометей, или Кавказ", "Разговоры богов", "Разговоры гетер", "Морские разговоры".
В "3евксисе" мы находим описание картин известного живописца Зевксиса. Тут похвала по существу, поскольку ее предметом является на этот раз то, что имеет эстетическую ценность, и притом для самого же Лукиана. В трактате о доме восхваляется какое-то красивое здание; похвала ведется в форме диалога. Диалог был в Греции исконной формой философского рассуждения. Здесь - прямое переходное звено от риторики похвальных речей к философскому диалогу.
В комических диалогах широко развернулся талант Лукиана как сатирика и комика.
"Прометей, или Кавказ" является блестящий защитительной речью Прометея, направленной против Зевса. Как известно, Прометей по воле Зевса был прикован к скале на Кавказе. По-форме это вполне риторическое произведение, способное еще и теперь производить эффектное впечатление своей аргументацией и композицией. По существу же это произведение весьма далеко от пустой и бессодержательной риторики, поскольку в нем мы находим уже начало глубокой критики мифологических воззрений древних и виртуозное ниспровержение одного из самых значительных мифов классической древности.
Другое произведение Лукиана этой же группы и тоже с мировой известностью - это "Разговоры богов". Здесь находим весьма краткие разговоры богов, в которых они выступают в самом неприглядном обывательском виде, в роли каких-то очень глупых мещан с их ничтожными страстишками, любовными похождениями, всякими низменными потребностями, корыстолюбием и чрезвычайно ограниченным умственным горизонтом. Лукиан не выдумывает никаких новых мифологических ситуаций, но использует только то, что известно из традиции. То, что некогда имело значительный интерес и выражало глубокие чувства греческого народа, после перенесения в бытовую обстановку получало комическую, вполне пародийную направленность. "Разговоры гетер" рисуют пошлый и ограниченный мир мелких любовных приключений, а в "Морских разговорах" опять пародийная мифологическая тематика. Диалог всех этих произведении сведен со своего высокого пьедестала классической литературой формы философского рассуждений.
4. Философский период.
Для удобства обзора многочисленных произведений этого периода их можно разбить на несколько групп.
а)Менипповская группа: "Разговоры в царстве мертвых", "Дважды обвиненный", "Зевс трагический", "Зевс уличаемый", "Собрание богов", "Менипп", "Икароменипп", "Сновидение, или Петух", "Тимон", "Харон", "Переправа, или Тиран".
Менипп был весьма популярный философ III в. до н.э., принадлежавший к школе киников; киники требовали полного опрощенства, отрицания всякой цивилизации и свободы от всех тех благ, за которыми обычно гоняются люди. Лукиан, несомненно, в течение некоторого времени сочувствовал этой кинической философии. Так, в "Разговорах в царстве мертвых" изображены умершие, страдающие от потери богатства, а только Менипп и другие киники остаются здесь веселыми и беззаботными, причем проповедуется простота жизни.
Из этой группы произведений Лукиана особенно острым характером отличатся "Зевс трагический", где боги тоже изображены в пошлом и ничтожном виде, а некий эпикуреец забивает своими аргументами стоика с его учением о богах и насаждаемой ими целесообразности мировой истории. "Трагедия" Зевса заключается здесь в том, что в случае победы атеистов боги не будут получать положенных для них жертв и потому должны будут погибнуть. Но победа эпикурейца, оказывается, ничего не значит, так как на земле имеется еще достаточно глупцов, которые продолжают верить в Зевса и прочих богов.
б) Сатира на лжефилософов содержится в произведениях Лукиана: "Корабль, или Желания", "Киник", "Продажа жизней", "Учитель красноречия" (последние два произведения, возможно, относятся еще к концу риторического периода).
Лукиана интересовало несоответствие жизни философов тем идеалам, которые они проповедовали. В этом отношении находим много примеров в произведении "Пир", где философы разных школ изображены прихлебателями и льстецами у богатых людей, проводящими жизнь в кутежах и похождениях, а также во взаимных ссорах и драках. Некоторые ученые полагали, что в этой критике философов Лукиан оставался приверженцем кинизма с его протестом против излишеств цивилизации и защитой малоимущих слоев населения.
Однако стоит прочитать хотя бы его "Рыбаков" или "Смелость Перегрина", чтобы убедиться, что для Лукиана в конце концов также и киники являются проходимцами, обжорами и морочащими народ шарлатанами.
в) Сатира на суеверие, лженауку и фантастику содержится в трактатах: "Любитель лжи", "О смерти Перегрина" (после 167г.), "О жертвоприношениях", "О скорби", "Лукий, или Осел", "Как писать историю" (165г.). Специально против узколобых риторов и школьных грамматиков - "Лексифан", "Парасит", "Лжец".
Особенного внимания заслуживает небольшой трактат "О смерти Перегрина". Обычно этот трактат рассматривается как документ из истории раннего христианства, потому что изображенный здесь герой Перегрин одно время состоял в христианской общине, увлекал ее своим учением и поведением и пользовался ее защитой. Это совершенно правильно. Среди ранних христианских общин, несомненно, могли быть такие, которые состояли из легковерных простачков и поддавались всякого рода влияниям, не имевшим ничего общего с доктриной самого христианства. Но о христианах здесь содержится всего несколько фраз: христианская община отлучила от себя Перегрина и тем самым, с точки зрения самого Лукиана, доказала свою полную чуждость Перегрину. Несомненно, больше дает сам этот лукиановский образ, который еще и теперь способен потрясать воображение читателя.
Перегрин начал свою жизнь с распутства и отцеубийства. Одержимый человеколюбием, он обходил города в виде какого-то пророка - чудотворца и проповедника небывалых учений. Он был жаден до денег и страдал обжорством, хотя в то же самое время стремился быть и аскетом, проповедуя самые высокие идеалы. Это также и киник со всеми присущими этим философам чертами, включая крайнее опрощенство и вражду к философам. Лукиан пытается изобразить его элементарным шарлатаном, использующим людское суеверие в корыстных целях, главным образом ради умножения своей славы. Издевательство Лукиана над изображенным у него Перегрином весьма злобное, порой весьма тонкое и говорит о ненависти писателя к своему герою. Тем не менее то, что Лукиан фактически рассказал о своем Перегрине, рисуя этого последнего шарлатаном, далеко выходит за пределы обычного жульничества. Перегрин - это самая невероятная смесь порочности, честолюбия и славолюбия, аскетизма, веры во всякого рода сказочные чудеса, в свою божественность или по крайней мере в особую небесную предназначенность, желания властвовать над людьми и быть их спасителем, отчаянного авантюризма и безбоязненного отношения к смерти и силы духа. Это смесь невероятного актерства, самопревознесения, но и самоотверженности. В конце концов, чтобы еще больше прославиться, он хочет кончить свою жизнь самосожжением, но как-то не верится постоянным утверждениям Лукиана, что Перегрин делает это только для славы. Незадолго перед самосожжением он вещает о том, что его золотая жизнь должна кончиться золотым венцом. Своей смертью он хочет показать, что такое настоящая философия, и хочет научить презирать смерть. В торжественной обстановке устраивается для Перегрина костер. С бледным лицом и в исступленном виде перед костром в присутствии возбужденной толпы он обращается к своим умершим отцу и матери с просьбой его принять, причем его охватывает дрожь, а толпа гудит и кричит, требуя от него то немедленного самосожжения, то прекращения этой казни.
Сожжение происходит ночью при лунном свете, после того как верные ученики Перегрина - киники в торжественной обстановке зажигают свезенные дрова и Перегрин бесстрашно бросается в огонь. Говорят, его потом видели в белом одеянии с венком священной маслины, радостно гуляющим в храме Зевса в Олимпийском портике. Заметим, что свое самосожжение Перегрин устроил не в каком другом месте и не в какое другое время, как именно на Олимпийских играх.
Эта потрясающая картина индивидуальной и социальной истерии, с большим талантом нарисованная у Лукиана, расценивается самим писателем весьма плоско и рационалистически. Всю чудовищную патологию духа Лукиан понимает только как стремление Перегрина к славе.
Другие произведения этой группы, особенно "Любитель лжи", "О сирийской богине" и "Лукий, или Осел", талантливейшим образом разоблачая тогдашнее суеверие, тоже далеко выходят за рамки простой идеологической критики. Трактат "Как писать историю" разоблачает другую сторону невежества, а именно антинаучные методы историографии, которые не считаются с фактами и заменяют их риторически-поэтической фантазией, в противоположность здравому подходу к ним писателей периода классики - Фукидида и Ксенофонта.
г) Критически-эстетическая группа произведений Лукиана этого периода содержит трактаты: "Изображения", "Об изображениях", "О пляске", "Две любви" - и относится больше к истории эстетики или вообще культуры, чем специально к литературе.
д) Из моралистической группы произведений того же периода назовем "Гермотим" (165 или 177г.), "Нигрин" (161 или 178г.), "Жизнеописание Демонакта" (177--180 гг.). В "Гермотиме" весьма поверхностно критикуются стоики, эпикурейцы, платоники, причем киники тоже не составляют для Лукиана никакого исключения. Зато в "Нигрине" заметно редчайшее у Лукиана уважение к философии, и притом к платоновской философии, проповедником которой как раз и изображен здесь Нигрин. Правда, и здесь Лукиана интересовала по преимуществу критическая сторона проповеди Ниг-рина, громившего тогдашние римские нравы не хуже великих римских сатириков.
5. Поздний период.
Третий период деятельности Лукиана характеризуется частичным возвратом к риторике и, несомненно, чертами упадка и в творческой слабости.
В этот период все же находим у Лукиана немало и прежних, весьма острых художественных мотивов и приемов. Трактат "Александр, или Лжепророк" с прежней силой разоблачает суеверие, трактат "О состоящих на жалованье" по-прежнему громит философов, ведущих паразитический образ жизни и играющих роль шутов у богатых людей. Но "Правдивая история" относится к жанру, которым Лукиан никогда специально не занимался, а именно к жанру фантастического рассказа. Писатель пишет не просто фантастический рассказ, но карикатуру на тех писателей и географов, которые не стеснялись расписывать местности, не знакомые им и никому другому. Здесь изображается, как автор рассказа со своими спутниками выплывает в Атлантический океан, кого он там встречает, как он попадает на небо (например, на Луну), как он оказывается в утробе кита, а затем попадает на Острова блаженных и т. д.
Новостью является частичный возврат Лукиана к риторике. Но риторика эта поражает своей бессодержательностью и мелкотой тематики. Таковы небольшие трактаты "Дионис" и "Геракл", где уже отсутствует прежняя лукиановская острота и сила сатирического изображения. Пустой схоластикой занимается он и в трактате "Об ошибке, совершенной при поклоне". В трех произведениях - "Сатурналии", "Кроносолон", "Переписка с Кроносом" - рисуется образ Кроноса в виде старого и дряблого эпикурейца, который отбросил всякие дела и проводит жизнь в гастрономических удовольствиях. По-видимому, сам Лукиан сознавал свое падение, потому что ему пришлось написать "Оправдательное письмо", где он уже не осуждает, а оправдывает состоящих на жалованье и где защищает даже самого императора, получающего жалованье от своего собственного государства. В трактате "О назвавшем меня Прометеем красноречия" Лукиан высказывает опасение, как бы ему не оказаться Прометеем в духе Гесиода, прикрывающим свой "комический смех" "философической важностью".
6. Идеология Лукиана.
Лукиан подвергает осмеянию все области тогдашней жизни и мысли. Поэтому всегда был соблазн трактовать Лукиана как беспринципного насмешника, лишая его решительно всяких положительных убеждений и высказываний. Другая крайность заключается в том, что Лукиану навязали глубокую философию, принципиальное отношение к социальным вопросам и защиту прав неимущего населения, включая даже рабов. Эти две крайние точки зрения невозможно провести сколько-нибудь по следовательно, если всерьез считаться с литературным наследием Лукиана.
Писатель сам много содействовал путанице взглядов на него последующих поколений, потому что он не любил системы, слишком увлекался красным словцом и бесстрашно высказывал самые противоречивые взгляды.
а) Почему нельзя свести творчество Лукиана только к одному беспринципному зубоскальству? Лукиан в своем "Нигрине" вполне по-ювеналовски критикует порядки, царящие в Римской империи - убийства, доносы, бедность и убожество жизни. Разве такая критика не есть нечто положительное? Лукиан подвергает беспощадному осмеянию все суеверия своего времени, а этих суеверий в тот век было бесконечное множество. Далее, все то отрицательное в жизни тогдашних философов, что действительно имело место и на что с таким талантом обрушивался Лукиан, разве не свидетельствует о том, что он не только для красного словца, но и вполне искренне бичевал подобных философов и глубоко понимал их паразитическую сущность? Едва ли можно сомневаться также и в его полной искренности, когда он вообще разносит всякого рода лженауку, фантастику и глупость, прикрываемые ученостью и цивилизацией. Здесь меньше всего беспринципности, так как Лукиан прекрасно знал, против чего он восстает, и вполне отдавал себе отчет в силе своего словесного оружия.
Однако мы сделали бы большую ошибку, если бы стали думать, что в своих положительных убеждениях Лукиан всегда ясен и последователен, всегда имеет в виду самое существенное, никогда не_ увлекается внешнериторическими и поэтическими приемами, всегда отчетлив и систематичен.
б) Если коснуться социально-политических взглядов Лукиана, то первое, что бросается в глаза,- это, конечно, безусловное осуждение богачей и несомненное сочувствие беднякам. Это мы видели уже и выше, например в трактате "Нигрин" (гл. 13 и след., 22-25). Однако едва ли у Лукиана это вышло за пределы его эмоций и простого, непосредственного протеста и едва ли дошло до какой-нибудь продуманной концепции. В трактате "Парасит, или О том, что жизнь на чужой счет есть искусство" очень остроумно доказывается мысль, что (гл. 57) "жизнь парасита лучше жизни ораторов и философов". Это - остроумная риторика, не оставляющая никаких сомнений в подлинных взглядах Лукиана. С точки зрения Лукиана, жизнь философа-парасита безусловно заслуживает всяческого порицания, и об этом мы не раз читаем в его произведениях: "Как писать историю" (гл.39-41) - о продажности историков; "Пир, или Лапифы"(гл. 9-10) - о спорах философов на пиру у богача, чтобы сесть поближе к последнему; "Тимон" (гл. 32) - о развращенности богатства и о благоразумии бедности; "О состоящих на жалованье" (гл. 3) - о значении лести. Весьма яркое осуждение богачей мы находим в "Мениппе, или Путешествии в подземное царство", где (гл.20) умершие выносят постановление: телам богачей вечно мучиться в аду, а их душам вселиться на поверхности земли в ослов и быть погоняемыми в течение 250 тысяч лет и в конце концов умереть. Некоторым характером слабой утопии отличается в этом отношении и "Переписка с Кроносом". В первом письме (гл. 20-23) бедняки рисуют свое жалкое состояние; но во втором письме от Кроноса к беднякам (гл. 26-30) рисуются разные тяжелые моменты в жизни самих богачей, хотя в третьем письме (гл. 31-35) Кронос убеждает богачей смилостивиться и жить с бедняками общей жизнью. Тем не менее в четвертом письме (гл. 36-39) богачи доказывают Кроносу, что беднякам нельзя давать много, потому что они требуют всего; если им дать все, то придется богачам стать бедными, и неравенство все равно останется в силе. Богачи согласны жить общей жизнью с бедняками только на время Сатурналий, то есть в дни, посвященные празднику Кроноса. Такое решение проблемы богатства и бедности у Лукиана никак нельзя считать четким и продуманным до конца. Благоденствие бедных только во время Сатурналий не есть решение проблемы, а только слабая утопия.
Суждения Лукиана о рабах еще более запутанны. Несомненно, он сочувствовал беднякам и понимал невыносимое положение рабов. Тем не менее его суждения о рабах отличаются не меньшим сарказмом, чем суждения о богатых и свободных. В трактате "К а к писать историю" (гл.20) Лукиан говорит о "разбогатевшем рабе, получившем наследство от своего господина и не умеющем ни накинуть плащ, ни порядочно есть". В "Тимоне" (гл. 22) говорится о неимоверной развращенности рабов, в "Учителе красноречия" рисуется "дерзость", "невежество" и "бесстыдство" одного раба, отличавшегося противоестественным развратом; в трактате "О состоящих на жалованье" рабы ябедничают (гл. 28) и самый вид раба позорный (гл. 28). Но у Лукиана есть целый трактат "Беглые рабы", который необходимо считать прямым памфлетом против рабов; признавая их тяжелое и невыносимое положение, Лукиан все же рисует их прожорливыми, развратными, невежественными, бесстыдными, льстивыми, дерзкими и грубыми, неимоверными сквернословами, лицемерами (особенно гл. 12-14).
Что касается специально политических взглядов, то и тут Лукиан не проявил той подлинной принципиальности, которой можно было бы ожидать от такого глубокого сатирика.
Он не только сторонник императорской власти, но ему принадлежит прямое прославление ее чиновничьей империи, с оправданием всех почестей, славословия и преклонения, творимых населением императору (гл. 13).
Мало того, среди сочинений Лукиана имеется замечательный трактат о женской красоте, построенный на весьма изысканной и изощренной эстетике. Известно, что этот трактат под названием "Изображения" написан для Пантеи, возлюбленной римского императора Луция Вера.
В итоге необходимо сказать, что Лукиан весьма остро чувствовал неправду современной ему жизни, глубоко переживал несправедливость социального неравенства и своей ниспровергающей сатирой много способствовал искоренению социального зла, но взгляды его были достаточно ограниченны, а так как он не являлся мыслителем-систематиком, то допускал и всякого рода противоречия в своих воззрениях.
в) Разрушительное действие религиозно-мифологических взглядов Лукиана общеизвестно.
Скажем несколько слов об этих воззрениях Лукиана.
Здесь надо различать стародавнюю греческую мифологию и те суеверия, которые были Лукиану современны. Стародавняя греческая мифология уже не играла для него никакой жизненной роли и являлась, попросту говоря, только художественным и академическим упражнением. Это не есть мифология Аристофана, который действительно боролся с еще живыми мифами и затрачивал на это свой огромный литературный талант. Совсем другое впечатление производят сатиры Лукиана на современное ему суеверие. Он настроен весьма запальчиво, и это для него вовсе не формалистическое упражнение в художественной стилистике. Но Лукиан в современных ему верованиях никак не может различить старого и нового, отстающего и прогрессивного.
В "Перегрине" Лукиана все спутано вместе: и язычество, и христианство, и киническая философия, и комедия, и трагедия. Это свидетельствует о литературном таланте Лукиана, сумевшего увидеть подобную сложность жизни, но это не говорит о четком понимании им религиозно-мифологических явлений его времени.
Лукиан не всегда комик и сатирик в религиозно-мифологической области. Его трактат "О сирийской богине" не содержит в себе ничего комического и сатирического, но, наоборот, здесь находим объективное рассмотрение разных преданий и мифов с чисто исторической точки зрения или описания храмов, обрядов и обычаев без малейшего намека на какую-нибудь иронию.
Географ вроде Страбона (I в. до н.э.- I в. н.э.) или путешественник-коллекционер вроде Павсания (II в. н.э.) поступали так же. Ровно никакой сатиры или смеха нет в письме Лукиана "Долговечные", которое он направляет своему другу ради утешения и назидания и в котором перечисляет долговечных мифических героев. В трактате "Об астрологии" дается спокойное и объективное рассуждение и даже высказывается мысль в защиту астрологии (гл. 29): "Если быстрое движение коня вздымает камешки и соломинки, то как же движение звезд никак не влияет на человека?" В трактате "О пляске" в положительной форме приводятся многочисленные мифы, играющие роль либретто при танцах. В "Гальционе" тоже миф о зимородке далек от всякого шаржа и комизма, не говоря уже о сатире. Правда, последние пять упомянутых трактатов вызывали сомнение в отношении своей подлинности. Но, во всяком случае, все эти трактаты всегда содержатся в собраниях сочинений Лукиана. Критицизм Лукиана в отношении мифологии не нужно преувеличивать.
г) В области философских воззрений у Лукиана тоже достаточно путаницы.
Сочувствие Лукиана к платоникам в "Нигрине" совсем не относится к учению самого Платона и платоников, а только к их критике разнородных язв римского общества. Вообще Лукиан не различает философской теории и образа жизни самих философов.
Кажется, больше других имеют для него значение киники и эпикурейцы, как и следовало бы ожидать ввиду их материализма. О киниках имеется у Лукиана несколько положительных намеков. Но киники, отвергая всю цивилизацию целиком, занимали весьма реакционную позицию. Сам Лукиан независимо от этого часто отзывался о них весьма зло. В "Правдинской истории" (гл. 18) Диоген на Островах блаженных женится на гулящей женщине Лаисе и ведет весьма легкомысленный образ жизни. Лукиан пишет в "Беглых рабах" (гл. 16):
"Хотя они ни малейшего рвения не проявляют в подражании лучшим чертам собачьей природы - бдительности, привязанности к дому и к хозяину, способности помнить добро,- зато собачий лай, прожорливость, льстивое вилянье перед подачкой и прыжки^вокруг накрытого стола - все это они усвоили в точности, не пожалев трудов ". (Баранов).
В "Продаже жизней" (гл. 10) киник Диоген, между прочим, говорит:
"Надо быть грубым и дерзким и ругать одинаковым образом и царей, и частных людей, потому что тогда они будут смотреть на тебя с уважением и считать тебя мужественным. Твой голос пусть будет грубым, как у варвара, а речь незвучной и безыскусственной, как у собаки. Надо иметь сосредоточенное выражение и походку, соответствующую такому лицу, и вообще быть диким и во всем похожим на зверя. Стыд же, чувство приличия и умеренности должны отсутствовать; способность краснеть навсегда сотри со своего лица".
Это звучит у Лукиана скорее как издевательство над кинизмом, чем как прямая проповедь его идеалов. Саркастически осмеянный у Лукиана Перегрин рассматривается им как киник и умирает в киническом окружении.
Удостаиваются похвал у Лукиана еще эпикурейцы. В "Александре, или Лжепророке" обманщик Александр больше всего боится эпикурейцев, которые (гл. 25) "вскрыли весь его пустой обман и всю театральную постановку". Эпикур объявляется здесь "единственным человеком", "исследовавшим природу вещей" и "знавшим о ней истину", "неприступный Эпикур был его [Александра] злейшим врагом", так как он "все его ухищрения подвергал смеху и вышучиванию". В "Зевсе трагическом" эпикуреец побивает своими аргументами стоика в споре о деятельности богов. Материалисты вообще пользуются симпатией у Лукиана. У Александра (гл. 17):
"Все было так хитро устроено, что требовался какой-нибудь Демокрит, или сам Эпикур, или Метродор, или какой-нибудь другой философ, имевший твердый как сталь разум, чтобы не поверить всему этому и сообразить, в чем дело" (Сергеевский).
В сочинении "О жертвоприношениях" проповедуется материалистическое понимание смерти, при этом выдвигается мнение, что плачущих и скорбящих о смерти должен высмеять Гераклит и оплакать Демокрит (гл. 5). При всем том, однако, это нисколько не помешало Лукиану изобразить в "Пире" (гл. 33, 39, 43) кабацкую драку всех философов между собой, не исключая платоников и эпикурейцев, а в "Гермотиме" даже выставляется нигилистический тезис против всех философов (гл. 6):
"Если когда-нибудь в будущем, идя по дороге, я встречусь вопреки моему желанию с философом, я буду сворачивать в сторону и сторониться его, как обходят бешеных собак" (Баранов).
Таким образом, идеология Лукиана при всех своих несомненных прогрессивных тенденциях отличается неопределенностью.
7. Жанры Лукиана.
Художественные приемы Лукиана заслуживают не меньшего изучения, чем его идеология.
Перечислим литературные жанры Лукиана, пользуясь по преимуществу уже приведенными материалами:
а) Ораторская речь, фиктивно-судебная ("Лишенный наследства") или похвальная ("Похвала мухе"), представляющая собой обычный школьный образец тогдашней декламации.
б) Комический диалог ("Разговоры богов"), переходящий иной раз в мимический диалог ("Пир") или даже в сцену или сценку драматического характера ("Беглые рабы").
в) Описание ("О сирийской богине").
г) Рассуждение ("Как писать историю").
д) Мемуарный рассказ ("Жизнь Демонакта").
е) Фантастический рассказ ("Правдивая история").
ж) Эпистолярный жанр, в котором Лукиан писал весьма часто, особенно в последний период своего творчества ("Переписка с Кроносом").
з) Пародийно-трагедийны и жанр ("Трагоподагра", "Быстроногий" - две юмористические трагедии, где выступает хор подагриков и основной идеей является борьба с подагрой).
Все эти жанры постоянно у Лукиана переплетались так, что, например, "Как писать историю" является не только рассуждением, но и письмом, "Долговечные" - и описание и письмо, "О жертвоприношениях" - и диалог и рассуждение, "О смерти Перегрина" - описание, рассуждение, диалог и драма и т. д.
8. Художественный стиль.
Стиль Лукиана исследован мало. Ограничимся здесь только самым общим его анализом.
а) Комизм с полным равнодушием к осмеянному предмету ("Разговоры богов"). Лукиан поражает здесь своим легким порханием, часто даже легкомыслием, быстротой и неожиданностью суждения, находчивостью и остроумием. Когда комизм у Лукиана перестает быть поверхностным и достигает известной глубины, можно говорить о юморе. Если произвести внимательный литературный анализ, то нетрудно будет найти в этом комизме и юморе Лукиана легко и быстро проскальзывающие методы платоновского диалога, средней и новой комедии и менипповой сатиры.
б) Острая сатира, объединяемая с весьма интенсивным стремлением ниспровергнуть или хотя бы снизить и уколоть изображаемое ("Зевс трагический"). Эта сатира иной раз достигает у Лукиана степени убийственного сарказма, стремящегося целиком ниспровергнуть изображаемый предмет ("О смерти Перегрина").
в) Бурлеск, то есть стремление представить возвышенное как низменное. Комизм, юмор, сатиру и сарказм надо отличать от бурлеска, потому что он, преподнося возвышенное в низменном виде, все же продолжает считать возвышенное именно возвышенным.
г) Сложный психологический портрет с элементами глубокой патологии, доходящей до истерии. Талантливейшие и сложнейшие образцы этого стиля - Александр и Перегрин в сочинениях, носящих их имена. Александр очень красив, любитель косметики, неимоверно развратен, глубоко образован, шарлатан, мистик и глубокий психолог, умеющий обвораживать людей, истерически чувствующий свою божественную миссию, если не прямо божественность, восторженный, хотя одновременно и фальшивый актер. В том же стиле и еще больше того обрисован Перегрин.
д) Резко отрицательное изображение жизни с нигилистической тенденцией ("Продажа жизней", "Гермотим"), когда Лукиан не только клеймит позором тогдашние язвы жизни, но еще как бы и похваляется своей полной незаинтересованностью ни в чем положительном.
е) Общий стиль классической п р о з ы наблюдается по стоянно у Лукиана, который был, по-видимому, знатоком литературы периода классики, так как все его произведения буквально набиты бесчисленными цитатами из всех греческих писателей начиная с Гомера. Элементом классики необходимо считать также и частое наличие у него изображения произведений искусства, то есть того, чем славился уже Гомер и что в эпоху эллинизма только усилилось ("О пляске", "Изображения").
ж) Пестрота и дешевая забавность стиля, то есть то, что как раз противоречит художественным методам классики. Лукиан на каждом шагу оснащает свое изложение разными смешными деталями, прибаутками, анекдотами (причем часто все это не имеет никакого отношения к делу), стремлением к детализации и всякой мелкой художественности, натуралистической передаче, доходящей иной раз до непристойности. Он часто бывает чересчур болтлив, хвалится своей незаинтересованностью ни в чем, скользит по поверхности, делает двусмысленные намеки. Все это удивительным образом объединяется у него с любовью к классике и образует хаотическую пестроту стиля.
з) Иногда прогрессивная тенденция невольно сквозит в художественном изображении ("Нигрин"), и самый факт ниспровержения жизни вызывает у читателя представление о ее возможных положительных формах.
9. Общее заключение о Лукиане.
Убийственный и ниспровергающий смех Лукиана создал ему мировую славу. В глубине беспощадной сатиры и острейшего сарказма и часто неспособности разобраться в положительных и отрицательных сторонах тогдашнего общества, несомненно, у Лукиана залегает интенсивное страдание по поводу общественных язв и великое стремление, хотя еще бессильное, преобразовать жизнь на началах разума и человечности. В "Нигрине" (гл. 16) читаем:
"В Риме все улицы и площади полны тем, что таким людям дороже всего. Здесь можно получить наслаждения через "все ворота" - глазами и ушами, носом и ртом. Наслаждение течет вечным грязным потоком и размывает все улицы, в нем несутся прелюбодеяние, сребролюбие, клятвопреступление и все роды наслаждений; с души, омываемой со всех сторон этими потоками, стираются стыд, добродетель и справедливость, а освобожденное ими место наполняется илом, на котором распускаются пышным цветом многочисленные грубые страсти" (Меликова-Толстая).
Такие строки свидетельствуют о том, что у Лукиана было глубокое понимание социального зла и стремление, хотя и бессильное, его уничтожить.
Зайцев А.И.
Лукиан из Самосаты — древнегреческий интеллигент эпохи упадка
Лукиан. Сочинения. Том I. СПб., 2001.
Spellchecked OlIva
Древнегреческий оратор и писатель II века христианской эры Лукиан из Самосаты волею судеб оказался для нас интереснейшей и по-своему влиятельной фигурой языческой культуры Римской империи той эпохи. Он способен и сегодня и рассмешить нас, и навести на невеселые размышления.1)
Жизнь Лукиана известна нам почти исключительно из его собственных сочинений. Он родился в северной Сирии, в городе Самосате на среднем Евфрате, бывшем прежде, до римского завоевания, столицей небольшого царства Коммагена. Для большинства населения родным языком был арамейский, принадлежавший к семитской языковой семье. Сам Лукиан утверждает, что он отправился в греческую школу, будучи «варваром по языку» (Дважды обвиненный 14; 25-34): значит ли это, что его родным языком был сиро-арамейский, и его литературная деятельность связана с языком, который ему пришлось усваивать уже в сознательном возрасте (как это было для автора «Ундины» Ламотт Фуке или для Джозефа Конрада), или он хочет только подчеркнуть свое недостаточное владение к тому времени греческим литературным языком, сказать трудно. Имя Лукиан римское, но едва ли он родился в семье, имевшей права римского гражданства. К своему родному городу Лукиан навсегда сохранил теплые чувства (Похвала родине; Рыбак 19; Как следует писать историю 24; Гармонид 3).
Время рождения Лукиана — скорее всего между 115 и 125 гг. после Р. Хр.: комический диалог «Беглые рабы» написан им, по-видимому, вскоре после 165 г., а он сам говорит, что начал сочинять такие диалоги в возрасте примерно сорока лет. В речи к землякам под названием «Сновидение» Лукиан, к тому времени уже известный оратор, рассказывает о том, как в [1] свое время его семья, столкнувшись с сопротивлением мальчика, отказалась от первоначальных планов обучать его ремеслу его дяди — скульптора и, несмотря на финансовые трудности, решилась дать ему престижное риторическое образование, к которому он стремился.
Юный Лукиан отправился учиться в Ионию (Дважды обвиненный 25 слл.), главными культурными центрами которой были Смирна и Эфес. Мы ничего не знаем о том, как и у кого он учился, но вскоре, в возрасте примерно 22 лет, Лукиан предстает перед нами в роли «софиста»: в отличие от философов-софистов времен Сократа и Платона, в эпоху Римской империи так называли людей, произносивших публичные речи, причем не столько даже судебные или деловые, но чаще всего предназначенные для того, чтобы доставить удовольствие слушателям красноречием, изобретательностью оратора или даже нагромождением парадоксов.2) Лукиан много путешествует, и мы вскоре видим его в Македонии, очевидно, в Берое (Скиф 9) во время происходившего там большого собрания со всей провинции: Лукиан произносит там речь (Геродот 7-8). В 153, 157, 161 и 165 гг. он присутствовал на Олимпийских играх, выступал там с речами. Лукиан появляется и на другом конце Империи, в Галлии (Дважды обвиненный; Оправдательное письмо 15), и здесь он уже хорошо зарабатывает своим красноречием. Лукиан выступал и в судах (Дважды обвиненный 32; Рыбак 25), возможно, и в крупнейшем городе Сирии — Антиохии.
Примерно в сорокалетнем возрасте Лукиан разочаровался в своей прежней деятельности, перестал выступать в судах,3) направил свои силы на собственно литературное творчество (сам Лукиан говорит об обращении к философии: Гермотим 13; Дважды обвиненный 32; Нигрин): прежде всего он стал писать комические диалоги, которые он не только передавал для распространения в рукописях, но и декламировал в лицах (в некоторых из этих диалогов под именем Ликина выступал сам Лукиан):4) выступления эти имели большой успех (Зевксис 1). Подробное описание в речи «Зевксис» знаменитой картины «Семья кентавров» указывает на то, что Лукиан ориентировался на образованную часть населения и, очевидно, имел у нее успех (Прометей 1-2; Зевксис 3-7; Рыбак 26; Оправдательное письмо 3).5)
Существовал ли Лукиан, характеризовавший себя, в общем, как человека бедного (Нигрин 12-14; Сатурналии), на свой литературный заработок, или, что весьма вероятно, он пользовался поддержкой влиятельных [2] покровителей (Сатурналии 15-16; срв. О философах, состоящих на жаловании 37), сказать трудно. Таким покровителем мог быть сенатор, на утреннем приеме у которого Лукиан оговорился, а потом пространно извинялся (В оправдание ошибки...), префект Египта, который дал Лукиану важную и хорошо оплачиваемую должность в своей администрации (Оправдательное письмо 9).
В эпоху Империи Афины, уступившие было на какое-то время эту роль египетской Александрии, снова становятся ведущим центром греческой образованности. Лукиан бывал в Афинах уже в молодости, а в пожилые годы во время правления Марка Аврелия (161—180 гг.) Лукиан, видимо, живет там постоянно (Демонакт), и Афины оказываются местом действия ряда его диалогов. В молодости Лукиан бывал и в Риме (Нигрин: срв. О философах, состоящих на жаловании, особ. 26), упоминает он и свои путешествия по Италии (Дважды обвиненный 27; О янтаре 2; Геродот 5). Во время войны с парфянами, закончившейся в 166 г., Лукиан находился в Антиохии, в резиденции командовавшего римскими войсками соправителя Марка Аврелия Луция Вера (О пляске), и его сочинение «Как следует писать историю» содержит в себе элементы панегирика в честь побед императора.
На Олимпийских играх 165 г. Лукиан сделался свидетелем демонстративного самосожжения философа-киника Перегрина-Протея и высмеял его самым безжалостным образом в своем сочинении «О кончине Перегрина».
Лукиан в это время был явно доволен занимаемым им положением в обществе (Александр 55; Оправдательное письмо 3; Про Диониса 5-8; Про Геракла 7-8; Прометей). Ему покровительствует наместник Каппадокии (Александр 55), и у Лукиана, видимо, были какие-то отношения с богатейшим и влиятельнейшим человеком того времени Геродом Аттиком (О кончине Перегрина 19). Кроний, которому Лукиан адресует свое сочинение «О кончине Перегрина», судя по всему, — философ-платоник из круга Нумения. Цельс, которому посвящен «Александр», видимо, эпикуреец, упоминаемый в сочинениях знаменитого врача Галена; Сабин, которому адресовано «Оправдательное письмо» (см. § 2) — известный философ-платоник, живший в Афинах.
Видимо, уже после смерти Марка Аврелия в 180 г. в правление Коммода Лукиан, который должен был давно уже получить права римского гражданина, занял должность, связанную с судоговорением в администрации префекта Египта (Оправдательное письмо 1; 4; 12-13),6) и надеялся даже стать прокуратором (там же 1; 12), но при этом чувствовал необходимость оправдываться. [3]
Вскоре после этого Лукиан, видимо, закончил свой жизненный путь, но мы ничего не знаем о его последних годах.
При первом же взгляде на творчество Лукиана бросается в глаза, что оно, если можно воспользоваться современной терминологией, в высокой степени публицистично. Наш автор прямо, открыто, часто в предельно резкой форме высказывается по животрепещущим проблемам жизни, и надо сказать, что именно эти его суждения привлекают до сего дня читателя.
Но поражает то, что собственные взгляды Лукиана (я уже не говорю более громко об убеждениях) уловить очень нелегко: в разных своих произведениях он меняется, как гомеровский Протей.7) Кажется, единственная постоянная у Лукиана — это стремление к насмешке над глупостью, суетностью, порочностью людей, к насмешке, граничащей зачастую с нигилизмом.8) Порой даже кажется, что Лукиан не в состоянии освободиться от ироничного подхода, даже когда ему хотелось бы быть вполне серьезным.
Лукиан начал свою карьеру с небольших сочинений, обычно речей, ставивших своей целью озадачить слушателей или читателей парадоксальным, пусть зачастую и малозначительным содержанием при блестящей ораторской технике.
«Похвале мухе» имела предшественников в виде хвалебных речей разным насекомым уже во время Исократа (IV в. до Р. Хр.).
Гласные буквы решают в суде спор согласных сигмы и тау (Суд гласных).
В диалоге «Тираноубийца» гражданин греческого полиса времен независимости, решив освободить город от тирании, убил сына тирана, а сам тиран умер от горя. Сограждане отказали ему в награде, положенной тираноубийце, и он произносит речь, требуя ее себе. (Любопытно, что в 1935 г. издательство Academia не смогло, явно по цензурным причинам, включить этот диалог, вызывавший опасные для власти ассоциации, в изданный им двухтомник Лукиана.)
Паразит-прихлебатель в доме богатого человека в смехотворно преувеличенной форме восхваляет свое положение (Паразит).
Пресловутый тиран Фаларид, жаривший своих противников в раскаленном бронзовом быке, защищает себя и просит принять быка в подарок Аполлону в Дельфы (Фаларид).
Публикует Лукиан и «В оправдание ошибки, допущенной в приветствии». Приветствуя утром при встрече некое высокопоставленное лицо [4] в Риме, он якобы пожелал ему здравствовать, в то время как по-гречески это было принято говорить при расставании: содержание речи — попытка доказать, что в этой ошибке нет ничего страшного.
Блеск обычного для Лукиана остроумия привлекает читателя и к «Разговорам гетер»9) не в меньшей степени, чем встречающиеся там кое-где рискованные детали.10) Но по существу быт гетер отвратителен и в изображении Лукиана, как он был отвратителен и в Греции, и везде, где существует или будет существовать продажный секс.
Между прочим, как и вся греческая литература, Лукиан во всех формах отношений между полами приписывает активную роль женщинам, и, если они не гетеры, то появляются у Лукиана изменяющими своим мужьям. Забавно, что и в амурных похождениях на том свете (Правдивая история) инициативу проявляет сама Елена: это новость по сравнению с традиционными мифами о похищении Елены Парисом или Тесеем.
Однако, когда предметом изображения у Лукиана оказываются те же, по существу, отношения, но только перемещенные на уровень первых лиц в государстве, наш автор становится с трудом узнаваем. В диалогах «Изображения» и «В защиту "Изображений"» Лукиан восхваляет известную своей красотой и образованностью гетеру Панфею, ставшую любовницей императора Луция Вера. Панегирик высокопоставленному лицу — вообще один из труднейших жанров, и сочинить его так, чтобы он не вызывал ни насмешек, ни отвращения читателей, весьма и весьма нелегко. Лукиан блестяще справляется с этой задачей, так что мы готовы примириться и с тем, что Панфея прекраснее и Афродиты Книдской Праксителя, и Афины Лемносской самого Фидия, и даже с тем, что, познакомившись с «Изображениями», она из скромности стала возражать против содержащихся там похвал, проявляя при этом заметную риторическую выучку, так что для опровержения ее аргументов потребовался диалог «В защиту "Изображений"». Лукиан явно рассчитывал, что эти его сочинения дойдут до Луция Вера, но до нас не дошло каких-либо следов его реакции. Что же касается Панфеи, то после смерти Вера она сидела подолгу печальная у его могилы, пока не умерла сама (Марк Аврелий. К самому себе, VIII.37). Может быть, в ее характере было что-то, способное вызвать искреннее восхищение, и Лукиан в своих панегириках руководствовался не одним только расчетом? В эпоху Возрождения этим панегирикам неоднократно подражали.
Если судить по степени остроумия и изобретательности Лукиана, с которыми он выставляет в смешном виде традиционные греческие [5] религиозные верования и связанные с ними мифы, именно это направление его своеобразной критической деятельности доставляло ему особое удовольствие.11) Надо сказать, что именно насмешки над богами и героями привлекали к Лукиану особенно много симпатии в Новое время, симпатии людей, склонных к протесту против любых форм превратившейся в традицию систематизированной религиозности, таких как Эразм Роттердамский, Ульрих фон Гуттен, английский историк Гиббон, особенно часто вызывавший ассоциации с Лукианом Вольтер12) или немецкий просветитель Виланд.
Пересказывать здесь «Разговоры богов» или «Собрание богов» значило бы лишить читателя удовольствия, которое доставляют при чтении эти маленькие шедевры избранного Лукианом жанра. Между прочим, у «Собрания богов» Лукиана были прототипы, утраченные для нас, но мы можем составить себе о них представление по латинскому «Отыквлению» Сенеки — сатире на смерть императора Клавдия — или по рассуждениям философа-академика Котты в диалоге Цицерона «О природе богов».
То, что насмешки Лукиана были подготовлены глубоким упадком традиционной греческой религии, было ясно уже Гиббону,13) и недавние попытки Джоунса оспаривать плачевное состояние греческого язычества14) не убеждают: стоит обратиться хотя бы к произведениям Плутарха и особенно к его сочинению «О том, как умолкли оракулы».
Непримирим Лукиан в своей вражде к оракулам (Зевс трагический 30-31; Зевс уличаемый 14; Совет богов 16). Дельфы, оракул Трофония в Лебадее в Беотии, оракул Амфилоха в Маллосе, Кларос, Делос, Патара (Александр 8; Дважды обвиненный 1) суть для Лукиана места, где обман порождает пагубные последствия, столкнувшись со смехотворным легковерием. Надо сказать, что для нападок на оракул Амфилоха в Киликии, которого Лукиан именует сыном отца, осквернившего себя матереубийством, у Лукиана были особые причины: на этот оракул опирался ненавистный Лукиану лже-чудотворец Александр (Александр 19; 29).
Спор на земле между эпикурейцем Дамидом, начисто отрицающим само существование богов, и стоиком Тимоклом, отстаивающим божественное попечение о мире и людях, вызывает панику в мире богов и комические дебаты, главным оратором в которых выступает Мом — бог [6] насмешник (Зевс трагический). В «Зевсе уличаемом» верховный бог не в состоянии вразумительно ответить на настырные вопросы киника Киниска, кто же все-таки правит в мире — боги или судьба, рок, провидение. Даже Прометей у Лукиана — комический персонаж.
С явным раздражением нападает Лукиан на широко распространившиеся культы чужеземных богов — фригийского Аттиса, Корибанта, фракийского Сабазия, иранского Митры, египетских зверообразных Анубиса, мемфисского быка, Зевса-Аммона.
Распространение новых культов нередко осуществлялось с помощью обмана и интриг, и Лукиан мог не только бичевать подобные явления, находясь в безопасном отдалении, но иногда вступал в нелегкую и не всегда безопасную борьбу с обманщиками. Памятником такой борьбы является одно из самых интересных сочинений Лукиана «Александр, или Лжепророк». Оно направлено против Александра из Авонотиха в Пафлагонии на берегу Черного моря, провозгласившего себя толкователем воли явившегося в облике змеи бога Гликона, ипостаси бога-врачевателя Асклепия. Легковерные жители Авонотиха, куда он вернулся с большой ручной змеей с искусственно приделанной полотняной головой, построили храм для нового божества (§ 8-11). Культ Гликона стал быстро распространяться. Александр из подземелья толковал ответы пророчествующего божества, дававшиеся за плату. Противодействие эпикурейцев и христиан (§ 24-25) не могло сдержать распространение культа. Александр подчинил своему влиянию римского сановника, бывшего консула Рутилиана, и распространил свою сферу деятельности вплоть до Рима. Женщины, ревнительницы нового культа, рожая детей, верили, что отец их — бог Гликон. Во время войны с маркоманнами и квадами Александр потребовал через оракул, чтобы два льва были брошены в Дунай. Удивительно, что его требование было выполнено; менее удивительно, что львы уплыли к противнику. Попытки Лукиана бороться с Александром через наместника Вифиний Лоллиана Авита натолкнулись на страх последнего перед влиянием Рутилиана (§ 55-57), а самого Лукиана едва не сбросили за борт с корабля по просьбе Александра (там же). Все попытки противодействовать Александру окончились неудачей, и только после его смерти его последователи перессорились из-за преемства (§ 59). Две бронзовые статуэтки бога-змеи происходят, видимо, из Афин. Статуя Гликона была найдена недавно в Томах на западном берегу Черного моря, в городе, куда был некогда сослан Овидий. Гликон изображен на многих монетах городов Малой Азии той эпохи. Культ Гликона засвидетельствован и надписью из Дакии.
Поучительно, однако, что одно религиозное новшество, игравшее в жизни Империи немаловажную роль, Лукиан словно не заметил: я имею в виду культ императора.15) Разумеется, он понимал, что это тот аспект [7] жизни, за неосторожные слова по поводу которого легко было горько поплатиться.
Сочинение «О Сирийской богине», посвященное экзотическому культу женского божества в Гиераполе, вызывает недоумение исследователей. Подражая в языке и стиле Геродоту, Лукиан описывает с верой и благоговением подробности этого культа. Ряд ученых решительно отказываются принять авторство Лукиана. Другие считают все это описание полным иронии, но тогда она оказывается как-то уж слишком глубоко запрятанной.
Во времена Лукиана христианство уже было широко распространено по всей Империи, но ни один видный представитель греко-римской культуры I—II веков не почувствовал значение, не предугадал хотя бы смутно историческую миссию новой религии. Лукиан, разумеется, не оказался здесь исключением. О христианах он говорит в двух своих произведениях — «Смерть Перегрина» и «Александр, или Лжепророк» — и оба раза только в связи с похождениями двух псевдорелигиозных авантюристов. Лукиан полон презрения к христианам, эпитеты, которыми он их характеризует, можно перевести по-русски как злосчастные (О кончине Перегрина, 13), суетные (37), простофили (39). Однако, самой выразительной оценкой христиан является утверждение, что презренный обманщик Перегрин, обратившись в христианство, сделался видным деятелем общины (§ 11-14). Между тем Лукиан был достаточно осведомлен о христианской религии — о смерти Иисуса на кресте, о священных книгах и о братской любви христиан — но все это для него лишь проявления постыдного суеверия.
Желанным объектом для уничтожающего осмеяния оказались для Лукиана философы его эпохи. Когда он обрушивается на ненавистные ему пороки лицемерия и продажности, персональными адресатами его нападок оказываются, в первую очередь, философы.
Лукиан, судя по всему, не понимал глубоко сущность учения философских школ, от платоников до киников, да он и не стремился к этому. Зато никогда не упускает он случая подчеркнуть и комический внешний облик философов, и торжественные позы, которые они принимают, и изношенный грязный плащ, и неухоженную бороду, и нахмуренные брови. Выпив на пиру, собравшиеся философы устраивают побоище (Пир). Лукиан вышучивает «невидимые» идеи Платона и общность жен, которую Платон предлагал ввести в своем «Государстве» (Правдивая история II.17), а платоник Ион, фигурирующий в «Любителях лжи» и в «Пире», оказывается и самым легковерным из всех, и грубияном, и бесчестным. Сам Платон, оказывается, основательно изучил в Сицилии искусство льстить тиранам (Диалоги мертвых 20.5).
Не щадит Лукиан и Сократа, повторяя подчас злые выпады в его адрес: в изображении Лукиана мы можем узнать Сократа из «Облаков» Аристофана, но мы не узнаем учителя Платона и Ксенофонта.16) [8]
Шутки, связанные с верой пифагорейцев в переселение душ, преследовали уже Пифагора, и Лукиан, естественно, не преминул изобразить петуха, который в прошлой жизни был Пифагором (Сновидение). Пифагореец Аригнот рассказывает у Лукиана, как он изгонял привидение из заколдованного дома (Любители лжи 29 слл.), а изобличая ненавистного ему шарлатана Александра из Авонотиха, Лукиан подчеркивает пифагорейские мотивы в его проповеди (Александр 4, 25, 33, 40).
Лукиан повторяет обычные нападки на эпикурейцев, обвиняя их в чревоугодии и вообще в приверженности к наслаждениям (Рыбак 43; Пир 9, 43), но в «Зевсе трагическом» эпикуреец Дамид критикует религию с позиций самого Лукиана, а в «О жертвоприношениях» Лукиан высказывает эпикурейскую идею, что нечестив не тот, кто отрицает богов толпы, а тот, кто приписывает богам то, что о них думает толпа. И когда Лукиану нужно разоблачить шарлатана Александра из Авонотиха, он охотно сотрудничает с эпикурейцами из Амастриды (Александр 21, 25, 47).
Из всех философских школ больше всего раздражения вызывают у Лукиана стоики. Развернутую аргументацию против стоической морали представляет собой «Гермотим». Продажен стоик Фесмополид в «Философах, состоящих на жаловании» (33-34). Один отвратительнее другого философы-стоики Зенофемид, Дифил и Этимокл — персонажи «Пира». Надо думать, что известная всем приверженность к стоической философии самого императора Марка Аврелия немало способствовала тому, что бессовестные и зачастую невежественные люди, желая добыть себе долю в общественном пироге, проповедуя философию, избирали именно стоическое направление (Неуч у Лукиана даже скупает книги в надежде, что о его рвении узнает император: Неуч 22-23).
Перипатетиков, сравнительно менее популярных в его время, Лукиан задевает только однажды, в «Евнухе»: там описывается смехотворное соперничество двух перипатетиков за пост на учрежденной Марком Аврелием в Афинах государственной кафедре.
Тем разительнее выступают на этом фоне примечательные исключения. Идеализированная фигура киника Мениппа из Гадеры (III в. до Р. Хр.) появляется неоднократно как рупор собственных взглядов Лукиана. Ряд исследователей основательно предполагает использование Лукианом не дошедших до нас его сочинений — Менипповых сатир, или мениппей, известных русскому читателю по трудам М. М. Бахтина.17)
Среди современных ему философов Лукиан выделяет своим серьезным, уважительным отношением платоника римлянина Нигрина (Нигрин), своего друга киника Демонакта (Жизнеописание Демонакта). Зато [9] в «О кончине Перегрина» Лукиан дает уничтожающую характеристику двух самых известных киников его времени — Перегрина из Париона и его ученика Феагена из Патр. Перегрин покончил с жизнью театрализованным самоубийством в Олимпии в 165 г., бросившись в костер вскоре после окончания игр, чтобы, по его словам, научить людей презирать смерть. Лукиан, тщетно пытающийся скрыть ненависть под маской равнодушия, повествует о бурной жизни Перегрина и начинает, как это было обычно в греко-римском мире, с распутства Перегрина в молодости, а затем приписывает ему убийство собственного отца. Затем Перегрин становится у Лукиана (и здесь ему можно верить) видным членом христианской общины. Перегрин пишет какие-то сочинения в христианском духе, но затем изгоняется христианами за нарушение пищевых запретов. Он раздает демонстративно свое имущество, а потом пытается вернуть его через императора Антонина Пия. После этого Перегрин обращается в кинизм, выступает в Риме с нападками на императора в стиле родоначальника кинизма Диогена, высылается из Италии префектом Рима и, обретя репутацию философа-страдальца, провоцирует греков в Олимпии на мятеж против Рима. Переходя к главному — описанию конца Перегрина, Лукиан приводит множество деталей, которые должны подчеркнуть и смехотворность стремления Перегрина к славе, которую он решил снискать столь необычным способом, подражая сжегшему себя Гераклу, и трусость лжефилософа, выявившуюся в бесконечных проволочках, когда дело дошло до исполнения давно заявленного намерения.
Впрочем, в своих нападках на философов Лукиан не был оригинален: его менее одаренный и менее известный современник софист Элий Аристид выступал с удивительно похожими нападками на киников, обвиняя их в грубости и обжорстве.
Достается от Лукиана и его сотоварищам по роду деятельности — ораторам-софистам. В ход идут и явно запрещенные приемы. Так, в своих шутках в адрес Фаворина из Арелата (совр. Арля) Лукиан не упускает случая задеть его и как евнуха (Жизнеописание Демонакта 12-13).
Без уважения относится Лукиан к знаменитому софисту и богатейшему человеку того времени Героду Аттику (Жизнеописание Демонакта 24).
В «Лексифане» высмеивается перешедший пределы разумного любитель древних непонятных аттических слов, пополняющий их коллекцию собственными смешными изобретениями. Излечить такого человека, по мнению Лукиана, может только рвотное средство, но вполне ли справедлив он здесь — весьма сомнительно: стрелы Лукиана были направлены, судя по всему, в адрес грамматика Полидевка, чей словарь дошел до нас и, в общем, таких насмешек не вызывает.
«Учитель красноречия» Лукиана саркастически представляет извращенное, не заботящееся об истине красноречие как легчайший и вернейший путь к успеху. Однако и сам Лукиан не знал никаких тормозов и [10] вовсе не считался с истиной, когда ему нужно было опорочить недруга. «Учитель красноречия», видимо, имеет в виду определенного человека, имя которого могли легко угадать читатели Лукиана. У этого человека было несколько столкновений с Лукианом, которого, как кажется, больше всего задело обвинение в не соответствующем древней традиции употреблении редкого слова (§§ 16, 17), и он отвечает, перебирая весь жизненный путь оппонента и осыпая его всеми мыслимыми оскорблениями.
Впрочем, уже сама по себе попытка назойливо демонстрировать отсутствующую образованность могла стать поводом для сатиры Лукиана (О невежде, который скупал много книг): герой, как Тримальхион у Петрония, скупает книги, что многие делают и сегодня, в качестве средства снискать престижную репутацию.
Лукиан характеризует себя как «ненавистника хвастунов, ненавистника обманов, ненавистника лжецов и ненавистника чепухи» (Рыбак 20). Он высмеивает все более распространявшийся в его время легковерный вкус к грубо фантастическому. В «Любителях лжи» собеседники рассказывают истории о магии и волшебстве, одну неправдоподобнее другой, хотя в одной из них и фигурирует вполне реальная личность — египтянин Панкратес, стихотворение которого в честь любимца императора Адриана Антиноя так понравилось императору, что тот возвел его в члены Александрийского музея с двойным окладом.18)
«Правдивая история» пародирует фантастические рассказы о путешествиях в далекие страны. Чтобы превзойти даже самые смелые выдумки, герой-рассказчик не ограничивается Землей, а повествует и о путешествии на Луну и на другие небесные тела. Лукиан сам называет двух адресатов своей пародии — склонного к фантазиям историка IV в. до Р. Хр. Ктесия из Книда и Ямвула, автора фантастического описания путешествия по Индийскому океану, но у нас есть основания считать, что Лукиан во многом использовал и утраченное для нас сочинение Антония Диогена «Чудеса по ту сторону Туле», где действие развертывалось на севере Атлантического океана. Сочинение Лукиана нашло, в свою очередь, подражателей в Новом времени, включая Рабле и Свифта. Не нравились Лукиану, разумеется, и многочисленные историки, в частности, и те, которые пытались увековечить события времен жизни Лукиана. В их адрес им написано сочинение «Как следует писать историю»: конкретно речь идет о войне против парфян под начальством Луция Вера и о том, как не следовало описывать это событие (166 г.). Сочинение Лукиана написано по свежим следам, тотчас после победы римского военачальника Авидия Кассия. Лукиан еще ничего не знает о страшной эпидемии, которую принесут домой возвращающиеся из Парфии и Армении легионы.
Лукиан рассказывает об историке, который, призвав на помощь Муз, сравнивает Луция Вера с Ахиллом (Как следует... 14). Лукиан, видимо, имеет в виду Фронтона, учителя Луция Вера и Марка Аврелия: в правление [11] императора-философа такие критические выпады были вполне безопасны. Другие историки, которых упоминает здесь Лукиан, списали целые фразы у Геродота или у Фукидида (там же 18, 15). Любопытно, что на тех, кто воевал, ирония Лукиана в адрес историографов не распространяется: и римские генералы, и сам Луций Вер могли быть скорее польщены тем, что написал Лукиан.
Трудно сказать что-то определенное о политических взглядах Лукиана. Римское господство в Греции само по себе едва ли раздражало Лукиана, и, когда возникла такая возможность, он с готовностью стал чиновником римской администрации в Египте (Оправдательное письмо). Как и большинство носителей греческой культуры и, вероятно, даже природных греков, потомков тех, кто когда-то отстоял Элладу от персидского нашествия, Лукиан явно считал господство Рима в целом благодетельным для Средиземноморья: аргументы в пользу такого взгляда можно найти хотя бы в панегирике «К Риму» современника Лукиана Элия Аристида. Враждебность Перегрина Риму воспринималась Лукианом с недоумением (О кончине Перегрина 19). Очень показательно, что Лукиан неоднократно говорит «мы» о себе вместе со всеми жителями Империи (Александр 48; Как следует писать историю 5, 17, 29, 31).19)
Однако это не мешало Лукиану с горечью писать о перипетиях жизни образованных греков, шедших в услужение к богатым римлянам на положение клиентов — домашних философов, учителей или прорицателей (О философах, состоящих на жаловании). Не приходится удивляться и тому, что римские хозяева предстают здесь перед нами в еще менее приглядном виде, чем их наемники. Лукиан не однажды бывал в Риме, знал тамошнюю жизнь по личному опыту, но исследователям никак не дают покоя странные совпадения в деталях картины, которую рисует Лукиан, с сатирами Ювенала, которого он (хотя и знал латынь: О пляске 67) едва ли читал: греки даже в эпоху Империи, как правило, не читали произведений римской литературы. Нравы богачей, особенно римских, обличает у Лукиана и симпатичный ему философ-платоник Нигрин (Нигрин), сам римлянин, но в его критике нет и следа нападок на римское государство.
Лукиан вообще отчетливо видит отрицательную изнанку жизни, часто даже абсолютизирует ее, представляя чуть ли не всех людей подлыми, и даже богатство причиняет у него людям одни только страдания (Тимон, или Мизантроп).20)
Безотрадная картина окружающего мира, заполнявшая сознание Лукиана, требовала хотя бы частичного контраста, и Лукиан в известной [12] мере находит его в мире не испорченных цивилизацией людей — среди скифов. В диалоге «Токсарид» афинянин Мнесипп и скиф Токсарид рассказывают друг другу о поразительных примерах мужской дружбы, соответственно, среди греков и среди скифов: рассказы Токсарида оказываются более впечатляющими. Скиф Анахарсис изображен беседующим с мудрым афинским государственным деятелем Солоном и вызывающим симпатии своим здравым смыслом и непосредственностью.21)
Однако в целом Лукиан, сам сириец по происхождению, усвоил презрительное отношение греков и римлян к представителям любых других народов: Лукиан называет Седатия Севериана «глупым кельтом» (Александр 27). Сделать из этого какие-то выводы относительно происхождения Севериана трудно, но самого Лукиана такое словоупотребление характеризует достаточно определенно. Вообще, «варвар» в его устах — сильнейшее бранное слово.
Культура Лукиана, как и большинства его образованных современников, преимущественно книжная. Эти люди зачастую смотрели на вещи, находящиеся, казалось бы, перед глазами, через призму авторитетных сочинений, в которых все эти вещи описаны. Так, Лукиан говорит об остатках древней стены пелазгов в Афинах так, как будто их может видеть всякий: он читал о ней у Геродота и других классических авторов, а то, что эти остатки давно уже снесены, Лукиан игнорирует. Даже в таком перенасыщенном актуальным жизненным материалом произведении, как «Александр», говоря о том, что он сошел на берег в Эгиале, добавляет еще одну деталь: Эгиал упоминает уже Гомер (Александр 57).22) Конечно, Лукиан со своим живым умом не мог отгородиться и от впечатлений от реальности,23) но отражает он их в своем творчестве в обрамлении бесчисленных литературных реминисценций. Однако, когда он к этому стремится, его наблюдательность простирается даже на, казалось бы, второстепенные детали. Так, в своем сочинении «О Сирийской богине»24) Лукиан подробно описывает экзотический культ богини Атаргатис в святилище близ [13] Гиераполя в Сирии, и многое в его описании нашло подтверждение в результате раскопок археологов.25)
У Лукиана образованность и воспитанность фигурируют постоянно как одна из высших ценностей. Однако с нашей точки зрения его понимание образованности представляется очень односторонним: для Лукиана образованность — это то, что можно было бы назвать словесной культурой. Она включает в себя прежде всего владение литературным языком, далеко отошедшим к этому времени от разговорного. Обязательно знание классической литературы, и Лукиан владеет им: любопытно при этом, что он показывает хорошее знание тех же авторов, которых знали и цитировали большинство его образованных современников, т. е. прежде всего авторов, изучавшихся в школе. Не любил Лукиан александрийских поэтов и почему-то никогда не упоминает Софокла. Впрочем, нередко Лукиан цитирует и из вторых рук, пользуясь распространенными уже в те времена сборниками эффектных цитат. Венцом образованности считалось умение произнести речь на любую тему, следуя правилам риторики, и здесь Лукиан оказывается полностью в своей стихии. А вот зачем нужны изыскания математиков и астрономов, Лукиан не понимал.
Он хорошо знал изобразительное искусство и предпочитает всеми признанных мастеров V—IV веков. Охотно говорит он и о деталях архитектуры (О доме, Гиппий, или Бани, Зевксис, Геродот, О том, что не следует относиться с излишней доверчивостью к клевете, Изображения, В защиту «Изображений»).
Лукиан знает множество подробностей из истории Греции, особенностей государства и быта людей в разные времена, но мало заботится о том, чтобы, используя эти сведения в своих произведениях, соблюсти историческую достоверность: у него во времена Солона в Афинах уже стоят статуи родоначальников фил, а эти филы были созданы почти через сто лет Клисфеном, и тогда же были поставлены статуи. Тимону в V или IV веке до Р. Хр. ставят статую с венком лучей вокруг головы, хотя такие статуи появились много позднее.
Удивительно богат словарь Лукиана: даже такой выдающийся художник слова, как Платон, не может с ним в этом сравниться.26) Он свободно пользуется элементами различных диалектов древнегреческого языка, когда это ему выгодно в качестве приема художественной выразительности. В основном Лукиан ориентируется, не впадая в крайности, на язык аттических авторов V—IV вв., заметно отличавшийся от разговорной речи его времени, и это означает, что Лукиан ориентируется на образованного читателя или слушателя. «Старый», «древний» — обычные для него похвальные эпитеты как в отношении произведений искусства словесного, так и искусства изобразительного. Однако тех, кто доводил подражание [14] языку Демосфена и Платона до крайности, Лукиан едко высмеивал (Лексифан, Лжеученый, Демонакт 26).
Форма произведений Лукиана говорит за то, что все они были предназначены прежде всего для ораторского прочтения, а затем уже распространялись в письменной форме.27)
Если «Похвала Демосфену» принадлежит Лукиану, это значит, что и он не преминул воспользоваться модным в его время приемом — фиктивной ссылкой на якобы найденную рукопись сенсационного содержания (см. § 26).
Лукиан умело пародирует стиль Гомера, трагедии и комедии, официальных документов и исторических сочинений, философских диалогов и сочинений религиозного содержания. Вслед за аттической комедией, в особенности Новой, Лукиан охотно дает своим персонажам комически звучащие имена, скажем, гетер у него зовут Трифена — что-то вроде «склонная к роскоши» или Ликена — «волчица» (Диалоги гетер II.12.1).
Из дошедших до нас произведений современников Лукиана имя Лукиана упоминает только одно из сочинений широко образованного знаменитого врача Галена и притом в весьма нелестном контексте: Лукиан якобы сфабриковал подложное сочинение философа классической эпохи Гераклита и использовал его для насмешек над его учением, а также прибег к каким-то обманным приемам в своих нападках на толкователей поэтов-грамматиков.
В первые столетия после смерти Лукиана его произведения не пользовались особой популярностью. Только его младший современник Алкифрон, возможно, афинянин, подражает произведениям Лукиана в своем собрании сочиненных им фиктивных писем, написанных от имени афинян IV в. до Р. Хр., знаменитых и безвестных. Однако до сих пор не найден ни один папирус с текстом какого-либо подлинного сочинения Лукиана, и мы располагаем его творчеством только благодаря довольно многочисленным средневековым византийским рукописям. С сочинениями Лукиана, в частности с «Лексифаном», был, видимо, знаком Афиней из Навкратиса, сочинивший около 200 г. обширную компиляцию «Пирующие софисты». Около 250 г. было создано подражание Лукиану «Две любви», дошедшее до нас в рукописях сочинений Лукиана. В начале IV в. о ядовитых нападках Лукиана на богов и людей говорит латинский христианский писатель Лактанций. В начале V в. Евнапий, автор «Жизнеописаний софистов», упоминает и Лукиана, который «был серьезен в своем смехе». Подражает Лукиану автор «Эротических писем» Аристенет. В VI в. одно из произведений Лукиана было переведено на сирийский язык. Ему много подражают византийские писатели. Ряд метких выражений Лукиана попал в византийский сборник пословиц. [15]
До нас дошло почти все, что написал Лукиан. Его рукописи сохранили 85 произведений, но среди них есть такие, которые, несомненно, не принадлежат Лукиану, но были приписаны ему как достаточно популярному автору. Сюда относятся «Две любви», «Харидем», «Гальциона», «Долговечные», «Нерон», «Друг отечества», «Быстроног». Есть и сочинения, принадлежность которых Лукиану вызывает споры.
Сейчас мы знаем, что Лукиан принадлежит времени заката античной культуры, но и он сам явно чувствовал это. Больше всего он с блеском издевается над тем, что ему казалось смешным или отвратительным в окружающей жизни. Может быть, менее интересен он там, где пытается защитить традиционные для его времени и культурного круга ценности. Мы почти совсем ничего не узнаем из его произведений о том, во что верил он лично, что было ему особенно дорого, и мы никогда не узнаем, действительно ли он был человеком с пустой душой, как считают многие исследователи его творчества, или он, как и многие наши выдающиеся современники, считал, что о таких вещах надо молчать.
1) Croiset M. Histoire de la litterature grecque. 4-e ed. T. V. Р., 1928. Р. 583 svv.; Lucianus Oeuvres. Texte et. et trad. par J. Bompaire. T. I. Р., 1993. Р. XI-XII.
2) Bowersock G. W. Greek sophists in the Roman empire. Oxford, 1969. P. 17ff.
3) Ibid. P. 114.
4) См. BelungerA. R. Lucian's dramatic technique: Yale Classical Studies 1,1928. P. 3-40.
5) Описание Лукиана дает возможность исследователям реконструировать композицию картины: Kraiker W. Das Kentaurenbild des Zeuxis. Winckelmannsprogramm der Archaologischen Gesellschaft zu Berlin. Berlin, 1950. S. 106.
6) Pflaum H. G. Lucien de Samosate, Archistator: Melanges de l'Ecole francaise de Rome 71, 1959. P. 282 svv.
7) Срв. Reardon В. Р. Courants litteraires grecs des IIе et IIIе siecles apres J.-C. Р., 1971. Р. 157 svv.
8) Palm J. Rom, Romertum und Imperium in der griechischen Literatur der Kaiserzeit. Lund, 1959. S. 44.
9) Лукиан широко использует здесь аттическую комедию. См.: Bompaire J. Lucien ecrivain: imitation et creation. Р., 1958. Р. 361 svv.
10) На Западе было выпущено несколько богато иллюстрированных изданий этих диалогов.
11) Caster M. Lucien et la pensee religieuse de son temps. Р., 1937.
12) Egger. De Lucien et de Voltaire: Memoires de litterature ancienne. Р., 1862; Ф. Энгельс. Из истории раннего христианства (1895). Лукиан даже представляет дело так, будто он в борьбе с суеверием был готов, как позднее Вольтер, рисковать своей жизнью (Александр). С другой стороны, стоит задуматься и над суждением Рирдона, которому Лукиан напоминает скорее Оскара Уайльда (Reardon В. Р. Courants litteraires... P. 172).
13) Gibbon E. Decline and fall of the Roman Empire. Vol. I. P. 30, ed. Bury.
14) Jones C. P. Culture and society in Lucian. Cambridge, Mass, 1986. P. 35f.
15) Caster M. Lucien et la pensee religieuse de son temps. Paris, 1937.
16) Bompaire J. Lucien ecrivain... P. 236.
17) Bruns, Ivo. Lucian’s philosophische Satiren: Rheinisches Museum fur Philologie 43, 1888. P. 26-103, 161-196; Helm R. Lucian und Menipp. Leipzig u. Berlin, 1906; Norden E. P. Vergilius Maro. Aeneis VI. Darmstadt, 1957 (1924). S. 199-250; Jones С. Р. Culture and society in Lucian... P. 31.
18) Jones С. Р. Culture and society in Lucian... Р. 49 sq.
19) Palm J. Rom, Romertum und Imperium in der griechischen Literatur der Kaiserzeit. Lund, 1959. S. 44-56; Bowersock G. W. Greek sophists in the Roman Empire. Oxford, 1969. P. 115.
20) Этим диалогом воспользовался Шекспир для своей драмы «Тимон Афинский».
21) М. И. Ростовцев полагал, что Лукиан воспользовался сборником новелл, возникших среди греков на Боспоре (Rostoutzeff M. Skythien und Bosporus. I, Berlin, 1931).
22) Householder F. W. Literary quotation and allusion in Lucian. Columbia, 1941. На этой особенности творчества Лукиана особенно настаивал французский исследователь Бомпер (Bompaire J. Lucien ecrivain... Р., 1958), но впоследствии он снабдил свои взгляды некоторыми оговорками (Bompaire J. Travaux recents sur Lucien. Revue des etudes grecques 88, 1975. P. 224-229).
23) Jones C. P. Culture and society... P. V.
24) Принадлежность его Лукиану вызывала серьезные сомнения, но сейчас большинство исследователей склоняются к признанию его подлинности (Вотpaire J. Lucien ecrivain... Р. 646-653; Hall J. Lucian's Satire. N. Y., 1981. P. 374-381; Jones С. Р. Culture and society... P. 41).
25) Jones С. Р. Culture and society... Р. 41 ff.
26) Bompaire J. Lucien ecrivain... P. 628.
27) Bompaire J. Lucien ecrivain... P. 239.
Лукиан.
Творчество Лукиана можно разделить на несколько периодов.
I период.
Собственно риторический период творчества. "Аничная тяга к слову никогда не покидала ни греков, ни римлян", - замечает А.Ф.Лосев. Софисты, доказывающие что угодно и кому угодно, стали бичем времени Лукиана. Обучившись риторике и быв странствующим софистом, с годами Лукиан начинает чувствовать себя в оппозиции к господствующему направлению в софистике. Так, ярким примером творчества Лукиана этого периода можно считать "Похвалу мухе". С одной стороны, это риторический парадокс, с дугой - сатира над софистами, с третьей - провление философа Лукиана. Муха, описываемая по всем правилам построение похвальной речи, с подробным описанием строения тела, сравнением с другими насекомыми, с рядом цитат из Гомера и других классиков, легендами - во многом сатира на пустые риторические декламации.
II период.
Лукиан переходит на диалогическую форму. Выступает чаще всего как критик и нигилист, порицая философов, риторов, богачей, красавцев и, кажется, вообще всех. Д. Дилите говорит о нем как о нигилисте, А.Ф.Лосев же замечает, что Лукиан имели некоторые положительные идеи, но, кажется, сам в них запутался: он утверждал порой совершенно противоположенные мнения, увлекался разными идеями и школами. Так, в "Разговоре в царстве мертвых" наряду с высмеиванием разного рода людей, мы увидим представителя кинической философии, которому автор явно сочувствует. Его "свобода дуза и свобода речи, беззаботность, благородство и смех" симпатичны автору. Здесь, кстати, мы видим и другую особенность, характерную для изображения Лукианом богов: ирония. Лукиан берет традиционные ситуации6 которые описывались в литературе, и спускает их на бытовой уровень. Так, "Разговор в царстве мертвых" начинает с обсуждения Хароном и Гермесом их финансовых дел: Гермес закупал все необходимое для лодки Харона.
III период.
Лукиан отказывается от диалогической формы и обращается к памфлету-письму, что дает ему возможность не выступать в маске одного из героев, а высказываться от собственного лица. Пример творчества этого периода - "Александр или лжепророк". Здесь мы видим биографические факты жизни Лукиана: ему действительно пришлось вести борьбу с лжеприроком Александром. Этот памфлет прежде всего направлен против современных релгиозных течений. Он, конечно, несколько оправдывает людей, которые тянутся к этому проповеднику и замечает, что надо иметь недюжий ум, чтобы распознать в нем шарлотана, но все же достаточно жестко порой отзывает о прихожанах оракула Александра: говорит, что это люди без "мозгов и рассудка". Лукиан последовательно расскрывает все "волшебство" лже пророка и даже додумывает его планы и мысли. Лукиан был один из самых легких и захватывающих писателей всего курса античной литературы, читать его было приятно и увлекательно. Видимо, всему виной его стиль и риторическое образование. С точки зрения художетсвенного стиля мы можем отметить сатиру, которая пронизывает практически все его творчество, бурлеск (стремление представить возвышенное как низменное), наличие достаточно сложных психологических характеристик ("Алексанлр или лжепророк", например), некоторый негизизм и общая пестрота стиля. Не являясь мыслителем-систематичко, он допускал много противоречий, из-за чего мог показаться свершенным "отрицателем" всего, но несмотря на критику суеверий, софистики, бессодержательной литерату и нраственных пороков, просматривается определенные положительные идеи писателя - "стремление преобразовать жизнь на началах разума и человечности", как писал А.Ф.Лосев.
Вторая софистика. (по М.Л.Гаспарову).
"Колыбелью второй софистики были города Малой Азии, в это время переживавшие свой последний экономический подъем. Отсюда дальние странствия софистов разнесли ее до последних пределов империи. Разъезды были необходимы для софиста: как ритор, он нуждался в новизне публики, как философ — в изобилии поучаемых. Поездки и выступления совершались с великой роскошью, слава предшествовала оратору и шла за ним по пятам, рукоплескания на его выступлениях доходили до настоящих вакханалий. Оратор считался воплощением человеческого идеала, поэтому преклонение перед ним было всеобщим, римские наместники уступали ему дорогу, а народ избирал его своим ходатаем в самых важных делах. Отсюда — неслыханное тщеславие софистов: так, по словам Элия Аристида, сам бог во сне объявил ему, что он равен гением Платону и Демосфену. Отсюда — и небывалые примеры зависти и конкуренции, например, между софистом-философом Фаворином и софистом-ритором Полемоном.
Формой выступлений по-прежнему могли быть все три жанра красноречия: Дион выступал с совещательными речами среди правителей своей Прусы, Апулей прославился судебной речью — самозащитой от обвинения в черной магии. Но главным жанром, понятно, оставалось красноречие торжественное: похвалы посещаемым городам, открываемым памятникам, местным героям и т. п. Особым шиком считалась похвала-парадокс в честь какого-нибудь ничтожного предмета: мухи, комара, дыма и т. п.: парадокс и пошлость шли рука об руку. Но и этих традиционных форм было мало, чтобы софист мог показать себя во всем блеске. Поэтому складывается особый тип концертного ораторского выступления, состоящего из двух частей: melete (упражнение) и dialexis (рассуждение). Эти две части соответствовали двум элементам софистической мудрости — риторике и философии; «мелете» означало какое-нибудь публично произносимое упражнение из репертуара риторических школ — контроверсию, свазорию, описание, сравнение и т. п., «диалексис» означало рассуждение на какую-нибудь популярно-философскую тему, обычно по конкретному поводу. В зависимости от личных склонностей выступавшего
главной для него была или риторическая, или философская часть: она тщательно готовилась и обдумывалась, а другая часть служила лишь вступлением к ней, средством установить контакт с публикой и часто импровизировалась на месте. Большинство софистов все же предпочитали ставить в центр выступления риторическую часть: тех, кто отдавал предпочтение философии, было меньше, и их называли «философами среди риторов».
Предпочтение, отдаваемое школьно-риторическим темам перед философскими, отчасти объясняется тем, что именно в таких декламациях легче было щегольнуть модным мастерством аттического диалекта. Темы декламаций чаще всего выбирались из афинской истории и требовали искусной стилизации: ораторы второй софистики достигали в этом совершенства. Вереница ораторов, специализировавшихся на такой тематике, растягивается на несколько поколений"...
..."Таким образом, в центре внимания второй софистики находились исключительно язык и стиль: жанровая новизна была для них безразлична и даже нежелательна, так как в рамках старых жанров виднее было их соперничество с древними образцами. Особо следует упомянуть два школьных жанра: описание и письмо. Описание привлекало возможностью дать волю изысканному стилю, не скованному повествовательным сюжетом; сохранились четыре книги таких описаний картин и статуй, принадлежащие риторам III в., двум Филостратам и Каллистрату, причем все это описания не реальных произведений искусства, а вымышленных. Письмо привлекало возможностью стилизовать язык и мысли великих людей древности, не прибегая к высокопарным приемам декламаций: так были сочинены письма Фемистокла, в которых он рассказывает историю своего изгнания, письма Сократа, в которых он рассказывает о своих семейных делах, письма Диогена, в которых он учит своей кинической мудрости, и т. п.: риторическая форма и философское содержание совмещались в этих письмах очень удобно. Сборники этих фиктивных писем долго считались подлинными произведениями Сократа, Диогена и пр.; установление их неподлинности в XVIII в. стало эпохой в истории филологии".
Художественные особенности творчества Лукиана
1. Жанры
Художественные приемы Лукиана заслуживают не меньшего изучения, чем его идеология.
Перечислим литературные жанры Лукиана, пользуясь по преимуществу уже приведенными материалами.
Ораторская речь, фиктивно-судебная ("Лишенный наследства") или похвальная ("Похвала мухе"), представляющая собой обычный школьный образец тогдашней декламаций.
Комический диалог ("Разговоры богов"), переходящий иной раз в мимический диалог ("Пир") или даже в сцену или сценку драматического характера ("Беглые рабы").
Описание ("О сирийской богине").
Рассуждение ("Как писать историю").
Мемуарный рассказ ("Жизнь Демонакта").
Фантастический рассказ ("Правдивая история").
Эпистолярный жанр, в котором Лукиан писал весьма часто, особенно в последний период своего творчества ("Переписка с Кроносом").
Пародийно-трагедийный жанр ("Трагоподагра", "Быстроногий" – две юмористические трагедии, где выступает хор подагриков и основной идеей является борьба с подагрой).
Все эти жанры постоянно у Лукиана переплетались так, что, например, "Как писать историю" является не только рассуждением, но и письмом, "Долговечные" – и описанием и письмом, "О жертвоприношениях" – и диалогом и рассуждением, "О смерти Перегрина" – описанием, рассуждением, диалогом и драмой и т.д.
2. Художественный стиль
Стиль Лукиана исследован мало. Ограничимся здесь только самым общим его анализом.
Комизм с полным равнодушием к осмеянному предмету ("Разговоры богов"). Лукиан поражает здесь своим легким порханием, часто даже легкомыслием, быстротой и неожиданностью суждений, находчивостью и остроумием. Когда комизм у Лукиана перестает быть поверхностным и достигает известной глубины, можно говорить о юморе. Если произвести внимательный литературный анализ, то нетрудно будет найти в этом комизме и юморе Лукиана легко и быстро проскальзывающие методы платоновского диалога, средней и новой комедии и менипповой сатиры.
Острая сатира, объединяемая с весьма интенсивным стремлением ниспровергнуть или хотя бы снизить и уколоть изображаемое ("Зевс трагический"). Эта сатира иной раз достигает у Лукиана степени убийственного сарказма, стремящегося целиком ниспровергнуть изображаемый предмет ("О смерти Перегрина").
Бурлеск, то есть стремление представить возвышенное как низменное. Комизм, юмор, сатиру и сарказм надо отличать от бурлеска, потому что он, преподнося возвышенное в низменном виде, все же продолжает считать возвышенное именно возвышенным.
Сложный психологический портрет с элементами глубокой патологии, доходящей до истерии. Талантливейшие и сложнейшие образцы этого стиля – Александр и Перегрин в сочинениях, носящих их имена. Александр очень красив, любитель косметики, неимоверно развратен, глубоко образован, шарлатан, мистик и глубокий психолог, умеющий обвораживать людей, истерически чувствующий свою божественную миссию, если не прямо божественность, восторженный, хотя одновременно и фальшивый актер. В том же стиле и еще больше того обрисован Перегрин.
Резко отрицательное изображение жизни с нигилистической тенденцией ("Продажа жизней", "Гермотим"), когда Лукиан не только клеймит позором тогдашние язвы жизни, но еще как бы и похваляется своей полной незаинтересованностью ни в чем положительном.
Общий стиль классической прозы наблюдается постоянно у Лукиана, который был, по-видимому, знатоком литературы периода классики, так как все его произведения буквально набиты бесчисленными цитатами из всех греческих писателей, начиная с Гомера. Элементом классики необходимо считать также и частое наличие у него изображения произведений искусства, то есть того, чем славился уже Гомер и что в эпоху эллинизма только усилилось ("О пляске", "Изображения").
Пестрота и душевная забавность стиля, то есть то, что как раз противоречит художественным методам классики. Лукиан на каждом шагу уснащает свое изложение разными смешными деталями, прибаутками, поговорками, анекдотами (причем часто все это не имеет никакого отношения к делу), стремлением к детализации всякой мелкой художественности, натуралистической передаче, доходящей иной раз до непристойности. Он часто бывает чересчур болтлив, хвалится своей незаинтересованностью ни в чем, скользит по поверхности, делает двусмысленные намеки. Все это удивительным образом объединяется у него с любовью к классике и образует хаотическую пестроту стиля.
Иногда прогрессивная тенденция невольно сквозит в художественном изображении ("Нигрин"), и самый факт ниспровержения жизни вызывает у читателя представление о ее возможных положительных формах.
3. Общее заключение о творчестве Лукиана
Убийственный и ниспровергающий смех Лукиана создал ему мировую славу. В глубине беспощадной сатиры и острейшего сарказма и часто неспособности разобраться в положительных и отрицательных сторонах тогдашнего общества, несомненно, у Лукиана залегает интенсивное страдание по поводу общественных язв и великое стремление, хотя еще бессильное, преобразовать жизнь на началах разума и человечности. В "Нигрине" (гл. 16) читаем:
"В Риме все улицы и площади полны тем, что таким людям дороже всего. Здесь можно получить наслаждение через "все ворота" – глазами и ушами, носом и ртом. Наслаждение течет вечным грязным потоком и размывает все улицы, в нем несутся прелюбодеяние, сребролюбие, клятвопреступление и все роды наслаждений; с души, омываемой со всех сторон этими потоками, стираются стыд, добродетель и справедливость, а освобожденное ими место наполняется илом, на котором распускаются пышным цветом многочисленные грубые страсти" (Меликова-Толстая).
Такие строки свидетельствуют о том, что у Лукиана было глубокое чувство социального зла и стремление, хотя и бессильное, его уничтожить. Беспомощность эта, впрочем, была свойственна не только Лукиану, но характерна также и для всей его эпохи, которая при всей своей склонности к научному и художественному творчеству в чисто жизненном отношении была малоплодотворна.
|
Администрация НЕ несет ответственности за последствия использования материалов портала.
При копировании материала с данного сайта, обязательна АКТИВНАЯ ссылка на www.EPWR.ru и на первоисточник! Контакты:  | © 2007 - 2017 epwr.ru
|
|
