Йоганн (или Иоанн) Готфрид Зейме (так же Йоганн Готтфрид Зойме, нем. Johann Gottfried Seume)

   Биография

   Иоганн Готтфрид Зойме (Иоанн Готфрид Зейме, нем. Johann Gottfried Seume; 29 января 1763 - 13 июня 1810) — немецкий писатель и поэт.

   Сын бедного поселянина, изучал сначала богословие, но, проникшись скептицизмом, оставил Лейпцигский университет. Схваченный гессенскими вербовщиками, был зачислен в отряд, проданный ландграфом Фридрихом II англичанам, и отправлен в Америку. По возвращении Зойме дезертировал, но был снова схвачен прусскими вербовщиками. Вторичная попытка бежать не удалась, и лишь с трудом Зейме избежал смертной казни.

   В 1792 Зойме прибыл в Варшаву, стал секретарем генерала Игельштрема и благодаря ему — русским офицером; был некоторое время в плену у поляков. После смерти Екатерины II Зойме оставил русскую службу и, удалившись в Лейпциг, напечатал «Wichtige Nachrichten uber die Vorfalle in Polen 1794» (1796); «Zwei Briefe uber die neuesten Veranderungen in Russland» (1797) и «Obolen» (1796-1798).

   В 1801 Зойме совершил пешком путешествие в Сицилию через Австрию, Италию и обратно через Париж. Он описал его в «Spaziergang nach Syrakus» (1803). Подобное же путешествие Зойме совершил в 1805 через Москву, Петербург, Финляндию в Швецию, описав его в «Mein Sommer im J. 1805» (1807).

   Человек честный, Зойме непреклонен в своих принципах; сурово и резко высказывал он их, не заботясь о форме своих произведений. Эта особенность его сочинений придает им большую цену, несмотря на их недостатки в литературном отношении. Интересную автобиографию начал Зейме в сочинении «Mein Leben» (1813; продолжена Клодиусом). Его «Gedichte» появились сначала в Риге (1801). Его «Samtliche Werke» изданы в первый раз в 1835; нов. изд. в «Nationalbibliothek» Гемпеля (1879).

   В Германии Иоганн Готфрид Зейме (1763 – 1810) с легкой руки Гете известен прежде всего как «прославленный путешественник». Свой титул Зейме получил благодаря публикации путевых заметок «Прогулка в Сиракузы в 1802 году» и «Мое лето 1805 года». Эти два путешествия Зейме – первое на юг, второе на северо-восток – есть смысл рассматривать в единстве, как отражение того политико–эстетического интереса, который образованные европейцы второй половины XVIII в. испытывали в равной мере к классическому Югу и возвышенному «оссианическому» Северу. Классическое и возвышенное, разум и воображение, мера и безмерное в конце XVIII в. выступают как конкурирующие сферы позднепросветительской эстетики. Эти разнонаправленные принципы получают свою точную географическую привязку: в первом случае – Италия или (реже) Греция, во втором – Англия (Шотландия), Скандинавия или Россия.

   Зейме, как «профессиональный» путешественник, в своих странствиях, можно сказать, освоил важнейшие для просвещенного европейца конца XVIII в. крайности эстетического и житейского опыта: он побывал и в Италии, стране солнечного света, тепла и ясности, и в «ночных», «лунных» северных странах (Россия, Швеция, Финляндия).

   Особые отношения связывают Зейме с Россией, представлявшейся мыслящим европейцам XVIII в. средоточием «возвышенного» – природной мощи и политической энергии. Задолго до путешествия в Россию и выхода в свет в 1806 г. «Моего лета» Зейме фактически считался одним из специалистов по России. В 90-е гг., будучи секретарем главнокомандующего русской армией в Польше генерала Игельстрема, он стал непосредственным свидетелем восстания в Варшаве в 1794 г. Эти кровавые события описаны Зейме в одной из лучших работ – «Некоторые известия о событиях в Польше в 1794 году». Перу Зейме принадлежат также политико-публицистические трактаты о российских самодержцах («Два письма о новейших изменениях в России со времени восхождения на престол Павла I», «О жизни и характере российской императрицы Екатерины II») и «Анекдоты к изображению характера Суворова». Наконец, на закате жизни Зейме еще раз столкнется с Россией. В 1810 г. смертельно больному, обнищавшему Зейме по ходатайству Виланда и герцогини Веймарской перед царской семьей назначается годовая пенсия. Известие об этом приходит через два дня после его смерти.

   Что бы ни писал Зейме о России, его суждения отличаются взвешенностью и беспристрастностью. В то же время Зейме, известный среди соотечественников своим прямодушием, отзывается о России с непривычной для него дипломатичностыо. «Когда я думаю о России, в моей душе всегда возникает необычное смешанное чувство. Нигде в мире не встретишь лучших людей, чем в различных провинциях этого необозримого государства: нигде в мире правительство не заботится так много о благосостоянии провинций; и нигде в мире не делается так мало для гуманности, справедливости и просвещения». Так завершает Зейме российский эпизод своих странствий летом 1805 г., переправляясь из Финляндии в Швецию. Корень зла, безусловно, – в крепостном праве. «В России нет всеобщего образования, а есть лишь отдельные случаи рафинированности; нет всеобщей законности, а лишь отдельные случаи милосердия. Жуткое, непроходимое суеверие соседствует с необузданнейшим распутством, нередко переходящим в атеизм, для которого мораль есть всего лишь узда для сдерживания глупцов. Здесь нет благосостояния, а есть лишь богатство и бедность, роскошь и нищета, между которыми нет перехода: часто они существуют вместе; домовитость здесь – большая редкость. И все это – следствие рабства» .

   Такое удручающее признание, сделанное Зейме уже за пределами России, контрастирует с красочными этнографическими картинками российской народной жизни, с восторженным описанием Петербурга, этого «Эльдорадо на берегах Невы», с доброжелательными и подробными отчетами о новых и старых российских университетах в Москве и Дерпте (Тарту). Зейме заворожен динамикой российской внешней и внутренней политики, красотой и мощью «российского имперского проекта», который возник и начал реализовываться на глазах изумленных европейцев. Зейме убежден в том, что Россия полным ходом движется на Запад – и ради этого готов простить многое российской монархии.

   Усилия Зейме направлены против «варваризации» России в европейском общественном мнении. В российских самодержцах, в противовес таким авторам, как Рейналь, он видит прежде всего агентов западной модернизации и Просвещения. Так «республиканец» и «демократ» Зейме в своих трудах, посвященных России, фактически выступает с консервативных, монархических позиций.

   С этой точки зрения объяснима симпатия Зейме к Петру, Екатерине, Александру. К Павлу I он тоже относится с неподдельным уважением, стараясь найти рациональное начало и логическую последовательность в реформах этого «Гамлета на троне». В своих «Письмах» о правлении Павла I Зейме старается быть объективным – и посвящает первое письмо разбору промахов нового царя, во втором же концентрируется на оправдании его внутренней и внешней политики. Так, Зейме со знанием дела разбирает характер военной реформы Павла I, сравнивая достоинства и недостатки оружия, снаряжения, воинских уставов различных стран, и приходит к выводу, что российская армия в том виде, какой она получила от Потемкина, в целом по своим боевым качествам могла бы, при сохранении собственных преимуществ и умелом использовании чужих достижений (например, более совершенного прусского ружья), стать безусловно лучшей армией в мире .

   Строже всего Зейме судит Павла I за его судебную и административную реформы. По мнению Зейме, сокращение числа губернаторств в России приведет к восстановлению дворянских привилегий, которые, как он с жаром утверждает в предисловии к «Моему лету», фактически разрушают государство и препятствуют созданию нации в подлинном смысле слова. «Обилие привилегий так же сомнительно, как и обилие законов, и в большинстве случаев и то и другое связано между собой» .

   Сравнивая административные реформы Екатерины и Павла, Зейме обращает внимание на принципиальный для России вопрос взаимоотношения центра и периферии, причем центр выступает у него как начало рациональное, организующее и упорядочивающее, тогда как провинции, губернии воплощают хаос, произвол, рабство. Выступая горячим защитником централизации в России, Зейме, безусловно, имеет в виду свою родную Германию с ее раздробленностью. Говоря о политической ситуации в России, Зейме обращается прежде всего к своим соплеменникам. Наиболее очевидна эта апелляция в предисловии к «Моему лету 1805 года», где Зейме с самого начала предупреждает читателя (немецкого), что его книга имеет политический характер. Что же Зейме понимает под политикой? «Политическое – все то, что как-то способствует или должно способствовать общественному благу, quod bonum publicum promovet». Политика есть для Зейме забота об общественном благе, которое, в свою очередь, сводится к справедливости. В этом смысле нацией для Зейме может называться только «политическая» общность людей, осознавших идею общего блага и справедливости. Единственной европейской нацией в этом смысле Зейме считает французов, да и те, по его мнению, родились как «политическая нация» из духа революционной справедливости в 1789 г. Никто, кроме французов, не заслуживает определения нации, даже греки и римляне, поскольку они «в высокой степени обладали чувством, но не понятием естественного права и права народов».

   Справедливости ради нужно отметить, что впоследствии, по мере того как Наполеон все отчетливее примерял на себя одежды нового европейского диктатора, Зейме начал разочаровываться во французах как политической нации. Конечно, нельзя сказать, что место французов как „идеальной нации» отныне занимают русские. И все же Зейме, при всем своем неприятии российской крепостнической системы, кажется, порой готов связать надежды на более справедливое и гуманное правление именно с Россией.

   Самое яркое свидетельство тому – труд «О жизни и характере российской императрицы Екатерины II», написанный непосредственно после смерти императрицы. Книга эта представляет собой апологию Екатерины, ее возвышенный тон отличается от подчеркнутой сдержанности «Писем» о Павле I. Заявляя, что будет писать прежде всего о характере российской императрицы , Зейме непоследователен в выполнении своей задачи. Его характерология в данном случае восходит к античным жизнеописаниям выдающихся людей – Плутарху и особенно любимому им Тациту. В портрете императрицы у Зейме много идеализирующей риторики, индивидуальные черты отодвинуты на задний план. Перед нами – чисто политический образ, в котором выделены традиционные черты сильного правителя: энергия, выдержка, ум. В этом смысле «характер» Екатерины немногим отличается от характера других российских самодержцев Петра, Павла, Александра. Сравнивая Екатерину с Петром I, Зейме указывает на преемственность их внутренней и внешней политики, отмечая следующее различие в их деятельности: «Петр Первый был творцом нации, его наследники водили ее на помочах, Екатерина Вторая отважилась стать ее воспитательницей» . В своем описании правления Екатерины Зейме специально останавливается на судебной, административной и хозяйственных реформах. Он одобряет стремление Екатерины отказаться от привилегий, волюнтаристских «указов» и обилия различных локальных «прав» ради единообразного «права». Под пером автора вырисовывается картина социального мира, которому не хватает последнего штриха – акта об освобождении крестьян. Этот завершающий удар кистью, по мнению Зейме, императрице помешал сделать бессмысленный и несвоевременный бунт Пугачева.

   В целом Зейме изображает российских царей не как захватчиков и колонизаторов, но как реальных политиков, заботящихся о безопасности и благосостоянии своего государства. Для этого он даже вводит – вполне в духе Макиавелли – понятие «двух политик», внешней и внутренней: «Нации живут между собой в природном состоянии и, согласно понятию разума, не могут жить иначе: граждане находятся в установленных законом отношениях общения; и большинство сопоставлений, обычно извлекаемых из сферы гражданских прав с целью уяснения международного права, поэтому совсем не верны» (. Пытаясь оправдать российскую внешнюю политику фактическим отсутствием единого международного права, Зейме все же не удерживается от тактичного совета не увлекаться более территориальными приобретениями и ссылается при этом на Петра Великого: «Для России увеличение площади едва ли пойдет на пользу, и даже в самой империи повсюду придерживаются этой позиции. которую установил Петр Первый и которую он, умирая, настоятельно рекомендовал своим наследникам» .

   Собственно «человеческому, слишком человеческому» в характере Екатерины Зейме посвящает несколько страниц в финале своей книги. Это «человеческое» изображено в привычном для позднего Просвещения сентиментальном ключе. Зейме, в частности, подробно останавливается на трогательном эпизоде, связанном с некой молодой актрисой, которая, желая избежать домогательств престарелых вельмож, использовала сцену театра для прямого обращения к императрице: «Не найдя иного способа, она во время спектакля отважилась демонстративно прервать свою игру, приблизиться к ложе императрицы и передать ей, трогательно обливаясь слезами, свою просьбу в письменном виде. Государыня прочитала, дала ход делу и обнаружила причину» .

   Сочетание чувствительности и классической римской справедливости еще более присуще портрету Суворова, которого Зейме, подобно другому немецкому писателю Иоганну Петеру Хебелю, ценил очень высоко. Суворов в изображении Зейме объединяет в себе энтузиазм, чувствительность и чудачество – все те черты, которые были особенно милы сердцу просветителя конца XVIII в. В то же время в общении со своими солдатами этот «чувствительный полководец» обнаруживает явную склонность к классицистической «стихомифии» – краткому, быстрому обмену репликами. Зейме с симпатией рассказывает о любви Суворова к остроумным, пусть даже и весьма далеким от истины ответам своих подчиненных, о его эксцентрике и лаконичных посланиях типа «Ура! Прага! Суворов!» .

   Завершая беглый обзор работ Зейме о России, укажем еще раз на очевидную симпатию, которую этот демократ к вольнодумец питал к России как «стране возможностей». Зейме рассматривает Россию как часть Европы, в контексте европейских идеи и событий. Россия в его глазах составляет нерасторжимое единство с Европой, и залогом этого единства – здесь республиканец Зейме вынужден сделать уступку «реальной политике» – парадоксальным образом выступает российское самодержавие.