Мудрые мысли

Юрий Карлович Олеша (Jurij Karlovich Olesha)

(19 февраля (3 марта) 1899, Елисаветград (ныне Кировоград) - 10 мая 1960 (61 год), Москва)

Русский советский писатель-прозаик, поэт, драматург, сатирик.

Цитата: 1 - 17 из 24

Вечная память поэту, пересказавшему на родном языке чужое великое произведение! (Из записей «Ни дня без строчки» (1954—1960))

Возможно, страх смерти есть не что иное, как воспоминание о страхе рождения.

Вот как, если заглянуть вглубь, чувствуешь себя. Довольно мне и моей культуры — греческой, римской, средиземноморской, — моей культуры, моего Наполеона, моего Микеля, моего Бетховена, моего Данте, меня. Довольно мне меня! Я был в аду, в чистилище, в раю, я шел куда-то по звуку скрипки, по зеленоватой дороге — да, да, это было со мной. Но никогда я не был в скале храма, во рту Будды, в огне дракона! Не надо мне этого! Не надо! Мне страшно. Я перестаю существовать! Я ничто!

Гоголь писал, стоя за конторкой. (Из записей «Ни дня без строчки» (1954—1960))

Как они, Гоголь, Пушкин, заслонили собой почти всех, кто писал одновременно! (Из записей «Ни дня без строчки» (1954—1960))

...Как страшно сказал Монтень о том, что если вы прожили год и видели смену времен — зимы, весны, лета, осени — то вы уже все видели! Ничего нового вы уже не увидите.

Какую первую книгу я прочел? Пожалуй, это была книга на польском языке — «Басне людове» («Народные сказания»)? Я помню, как пахла эта книга… как расслоился угол картонного переплета, как лиловели и зеленели мантии седых королей, как повисали на горностаях черные хвосты… (Из записей «Ни дня без строчки» (1954—1960))

Когда видишь фотографию китайского храма, высеченного в скале, этого нечеловеческого сооружения, с фигурами богов, величиной в тучи — тут же почти, закрыв лицо, отбрасываешь это изображение. …
Вот как, если заглянуть вглубь, чувствуешь себя. Довольно мне и моей культуры — греческой, римской, средиземноморской, — моей культуры, моего Наполеона, моего Микеля, моего Бетховена, моего Данте, меня. Довольно мне меня! Я был в аду, в чистилище, в раю, я шел куда-то по звуку скрипки, по зеленоватой дороге — да, да, это было со мной. Но никогда я не был в скале храма, во рту Будды, в огне дракона! Не надо мне этого! Не надо! Мне страшно. Я перестаю существовать! Я ничто! (Из записей «Ни дня без строчки» (1954—1960))

Может быть, как одна из причин рождения системы Станиславского — постоянная и грустная мысль автора — актера о том, что спектакль всегда оказывается хуже самой драмы.

Ничего не должно погибать из написанного. А я писал карандашом на клеенке возле чернильницы — причем в чужом доме, писал на листках, которые тут же комкал, на папиросной коробке, на стене. Не марал, а именно писал законченно, работая над стилем. Хорошо бы вспомнить, что писал. (Из записей «Ни дня без строчки» (1954—1960))

Нужно ли такое обилие красок, как у Бунина? «Господин из Сан-Франциско» — просто подавляет красками, читать рассказ становится от них тягостно. (Из записей «Ни дня без строчки» (1954—1960))

(О Шопене) Большинству людей он известен как автор похоронного марша. Вернее, большинству людей известен его похоронный марш, об авторе которого не думают. (Из записей «Ни дня без строчки» (1954—1960))

Он мудрец, Монтень! Странно читать эти тонкие рассуждения в книге, написанной в шестнадцатом веке! Впрочем, я подпадаю здесь обманчивому впечатлению, что качество человеческого ума улучшается в прямой зависимости от увеличения календарного счета. (Из записей «Ни дня без строчки» (1954—1960))

Очевидно, развивается только ум, касающийся овладения материальным миром, — техника, наука. Ум, касающийся овладения самим собой, не изменяется. (Из записей «Ни дня без строчки» (1954—1960))

С достоверностью можно утверждать, что подавляющее большинство людей не уделяет какого-либо особого внимания звездному небу. (Из записей «Ни дня без строчки» (1954—1960))