Сократ (Socrates)

(ок. 469 г. до н. э., Афины — 399 г. до н. э., Афины)

Биография (ru.wikipedia.org)

Сократ был сыном каменотёса (скульптора) Софрониска[1] и повитухи Фенареты, у него был брат по матери Патрокл[1]. Получил разностороннее образование. Был женат на женщине по имени Ксантиппа. Принимал активное участие в общественной жизни Афин. Участвовал в Пелопоннесской войне — сражался под Потидеей и при Делии. Был учителем и старшим другом афинского политика и полководца Алкивиада. В 399 до н. э. ему было предъявлено обвинение в том, что «он не чтит богов, которых чтит город, а вводит новые божества, и повинен в том, что развращает юношество». Как свободный афинский гражданин, не был подвергнут казни, а сам принял яд (по распространённой легенде, настой цикуты, но — если судить по симптомам — болиголова пятнистого).

Источники

Сократ излагал свои мысли в устной форме, в разговорах с разными лицами; до нас дошли сведения о содержании этих разговоров в сочинениях его учеников, Платона и Ксенофонта (Воспоминания о Сократе, Защита Сократа на суде, Пир, Домострой), и лишь в ничтожной доле в сочинениях Платонова ученика, Аристотеля. Ввиду большого числа и объёма сочинений Платона и Ксенофонта может казаться, что философия Сократа нам известна с полной точностью. Но тут есть препятствие: Платон и Ксенофонт во многих отношениях представляют учение Сократа различно. Например, у Ксенофонта Сократ разделяет общее мнение, что врагам надо делать больше зла, чем они могли бы сделать; а у Платона Сократ, вопреки общему мнению, говорит, что не следует платить обидой и злом никому на свете, какое бы зло ни сделали люди. Отсюда в науке возник вопрос: который из них представляет учение Сократа в более чистом виде. Вопрос этот породил глубокие споры в философской литературе и решается совершенно различно: одни учёные видят в Ксенофонте самый чистый источник сведений о Сократовой философии; другие, напротив, считают Ксенофонта никуда не годным или мало годным свидетелем и отдают предпочтение Платону. Некоторые утверждают, что единственным достоверным источником для характеристики Сократа является комедия Аристофана «Облака», где Сократ представлен софистом и безбожником. Наконец, многие признают важным показания о Сократе всех трёх основных свидетелей: Платона, Ксенофонта и Аристофана. [2]

Философские взгляды Сократа

Используя метод диалектических споров, Сократ пытался восстановить через свою философию авторитет знания, поколебленный софистами. Софисты пренебрегали истиной, а Сократ сделал её своей возлюбленной. Несмотря на то, что его взгляды во многом не разделяли другие представители софизма, все же Сократа можно считать основоположником философии софизма, так как именно его представления наиболее полно отражали суть данного учения.

«…Сократ исследовал нравственные добродетели и первый пытался давать их общие определения (ведь из рассуждавших о природе только Демокрит немного касался этого и некоторым образом дал определения теплого и холодного; а пифагорейцы — раньше его — делали это для немногого, определения чего они сводили к числам, указывая, например, что такое удобный случай, или справедливость, или супружество). …Две вещи можно по справедливости приписывать Сократу — доказательства через наведение и общие определения: и то и другое касается начала знания», — писал Аристотель («Метафизика», XIII, 4).

Грань между присущими человеку духовными процессами и материальным миром, уже намеченная предшествующим развитием греческой философии (в учении Пифагора, софистов и др.), была более отчетливо обозначена именно Сократом: он акцентировал своеобразие сознания сравнительно с материальным бытием и одним из первых глубоко раскрыл сферу духовного как самостоятельную реальность, провозгласив её как нечто не менее достоверное, чем бытие воспринимаемого мира (монизм)[3].

В вопросах этики Сократ развивал принципы рационализма, утверждая, что добродетель проистекает из знания, и человек, знающий, что такое добро, не станет поступать дурно. Ведь добро есть тоже знание, поэтому культура интеллекта может сделать людей добрыми[4].

Сократический метод

Свои приёмы исследования Сократ сравнивал с «искусством повивальной бабки» (майевтика); его метод вопросов, предполагающих критическое отношение к догматическим утверждениям, получил название «сократовской иронии». Свои мысли Сократ не записывал, полагая, что это ослабляет память. А своих учеников приводил к истинному суждению через диалог, где задавал общий вопрос, получив ответ, задавал следующий уточняющий вопрос и так далее до окончательного ответа.

Суд над Сократом

Судебный процесс над Сократом описан в двух произведениях Ксенофонта и Платона со сходным названием Апология Сократа (греч. ???????? ?????????). «Апология» (др.-греч. ????????) соответствует словам «Защита», «Защитительная речь». В произведениях Платона (см. Апология (Платон)) и Ксенофонта «Защита Сократа на суде» содержится защитительная речь Сократа на суде и описываются обстоятельства суда над ним.

На суде Сократ вместо принятого в то время обращения к милосердию судей, говорит о словах дельфийской пифии Херефонту о том, «что нет человека более независимого, справедливого и разумного, чем Сократ». Также он отвергает обвинения в богохульстве и развращении молодёжи.

В афинском судопроизводстве процессы разделялись на «ценимые» и «неценимые». «Неценимыми» были те, в которых наказание было предусмотрено действующими законами, а «ценимыми» — те, в которых наказание назначал суд. В таком случае после первой подачи голосов, когда решался вопрос, виновен ли подсудимый, следовало второе голосование (если вердикт был обвинительный) относительно меры наказания или штрафа. Наказание предлагал как обвинитель, так и подсудимый, причём последнему было невыгодно назначать себе слишком малое наказание, потому что тогда судьи могли склониться на сторону наказания, предложенного обвинителем. Пример этого мы имеем в процессе Сократа:
Когда ему предложили назначить штраф, он ни сам не назначил его, ни друзьям не позволил, а, напротив, даже говорил, что назначать себе штраф — это значит признать себя виновным. Потом, когда друзья хотели его похитить из тюрьмы, он не согласился и, кажется даже посмеялся над ними, спросив, знают ли они такое место за пределами Аттики, куда не было бы доступа смерти.

Согласно Платоновой «Апологии», он гордо говорит, что заслуживает не наказания, а высшей чести древних Афин — обеда в пританее за государственный счёт.

Смерть

Сократ знаменит не только тем, как жил, но и тем как принял свою смерть. Перед смертью Сократ попросил принести в жертву Асклепию петуха[5](обычно данный обряд совершался как благодарность за выздоровление), символизируя этим свою смерть как выздоровление, освобождение от земных оков. По мнению Сократа, этому освобождению душа философа не противится, поэтому тот спокоен пред ликом смерти. Обстоятельства казни вкупе с её процессом, были подробно описаны Платоном в его диалоге «Федон», целиком посвящённом последнему дню Сократа. Особенно примечательно, что в течение долгих лет бытовало мнение о том, что Сократ был отравлен цикутой, благодаря Ксенофонту. Однако клиническая картина смерти не соответствует классической картине отравления цикутой. Вот как сам Платон описывает смерть Сократа:
Сократ сперва ходил, потом сказал, что ноги тяжелеют, и лег на спину: так велел тот человек. Когда Сократ лег, он ощупал ему ступни и голени и немного погодя — еще раз. Потом сильно стиснул ему ступню спросил, чувствует ли он. Сократ отвечал, что нет. После этого он снова ощупал ему голени и, понемногу ведя руку вверх, показывал нам, как тело стынет и коченеет. Наконец прикоснулся в последний раз и сказал, что когда холод подступит к сердцу, он отойдет.<..>Немного спустя он вздрогнул, и служитель открыл ему лицо: взгляд Сократа остановился. Увидев это, Критон закрыл ему рот и глаза.[5]

Картина же отравления цикутой куда как более неприглядна, возможны припадки, напоминающие эпилептические, пена изо рта, тошнота, рвота, паралич. Сам Платон никогда не упоминает в своём труде, чем именно отравили Сократа, лишь называя это общим словом «яд». В недавнее время была предпринята попытка[6] установить яд, от которого погиб Сократ, в результате автор пришёл к выводу, что был использован болиголов пятнистый (лат. Conium maculatum), картина отравления которым более подходит к тому, что описал Платон. Современная правовая оценка решения судей противоречива[7].

Отзывы о Сократе

* «олицетворение философии» (К. Маркс. Передовица в № 179 «Kolnische Zeitung» (1842) // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 1, с. 99.)
* Современники Верлена считали, что Верлен и Сократ были схожи между собой.

Примечания

1. 1 2 Платон Евтидем 297e // Диалоги / Общ. ред. А.Ф. Лосева, В.Ф. Асмуса, А.А. Тахо-Годи. — М.: «Мысль», 1998. — (Классическая философская мысль). — ISBN 5-244-00891-9
2. Введение С. И. Соболевского Ксенофонт Сократические сочинения. Киропедия/ Ксенофонт. М.: ООО «Издательство АСТ»: «Ладомир», 2003
3. Спиркин А.Г. Философия: учебник / А.Г. Спиркин. - 2-е изд. М.: Гардарики, 2010. - 52 C.
4. Спиркин А.Г. Философия: учебник / А.Г. Спиркин. - 2-е изд. М.: Гардарики, 2010. - 52 С.
5. 1 2 Платон. Федон
6. Bloch, Enid (March 2001). «Hemlock Poisoning and the Death of Socrates: Did Plato Tell the Truth?». Journal of the International Plato Society (1). A version of this article was also printed in The Trial and Execution of Socrates: Sources and Controversies. — 2001. — ISBN 978-0195119800
7. Сообщение с сайта «Российской Газеты» от 8 июня 2009 г. «Историки доказали виновность Сократа»: «Поэтому ранее существовавшую версию о том, что Сократ стал жертвой клеветы и навета, кембриджские историки считают недостоверной. 70-тилетний философ был вынужден по решению суда выпить чашу с ядом».

Литература

Книги

* Ксенофонт. Сократические сочинения. Киропедия / Ксенофонт. — М.: ООО «Издательство АСТ»: «Ладомир», 2003.
* Жебелев С. А. Сократ. — Берлин, 1923.
* Кессиди Ф. Х. Сократ. Изд. 2-е, дополн. — М.: Мысль, 1988. — 220 с. — (Мыслители прошлого). — ISBN 5-244-00026-8.
* Кессиди Ф. Х. Сократ. — СПб.: Алетейя, 2001. — 352 с.
* Нерсесянц В. С. Сократ. — М., 1984. — 190 с.
* Фанкин Ю. Осуждение Сократа. — М., 1986. — 205 с.
* Эберт Теодор. Сократ как пифагореец и анамнезис в диалоге Платона «Федон». Перевод с нем. А. А. Россиуса. — СПб., 2005. — 160 с.
* Фомичев Н. Сократ. Во имя истины и добродетели. — М., 1984. — 190 с.

Статьи

* Антипенко З. Г. Проблема Сократа у Ницше // Зарубежное философское антиковедение: Критический анализ. — М., 1990. — С.156 — 163.
* Васильева Т. В. Дельфийский оракул о мудрости Сократа, превосходящей мудрость Софокла и Еврипида // Культура и искусство античного мира. — М., 1980.
* Васильев В. А. Сократ о благе и добродетели // Социально-гуманитарные знания. — М., 2004. — № 1. — С. 276—290.
* Вдовина И. С. Сократовское учение о человеке в интерпретации французского персонализма // Зарубежное философское антиковедение: Критический анализ. — М., 1990. — С.163-179.
* Водолазов Г. Г. Наш современник Сократ // Общественные науки и современность. — М., 2005. — № 5. — С.109-117; № 6. — С.128-134.
* Габдуллин Б. Несколько слов о критике Абаем этических идей Сократа // Философские науки. — 1960. — № 2.
* Дёмин Р. Н. Сократ о диалектике и учение о разделении по родам в древнем Китае //Универсум платоновской мысли: неоплатонизм и христианство. Апологии Сократа. Материалы IX Платоновской конференции 23-24 июня 2001 г. и историко-философского семинара 14 мая 2001 г., посвященного 2400-летней годовщине со дня казни Сократа. — СПб., 2001.
* Косых М. П. Тот человек — Сократ // Универсум платоновской мысли: неоплатонизм и христианство. Апологии Сократа. Материалы IX Платоновской конференции 23-24 июня 2001 г. и историко-философского семинара 14 мая 2001 г., посвященного 2400-летней годовщине со дня казни Сократа. — СПб., 2001.
* Лебедев С. П. Место учения о логическом определении в философии Сократа // Универсум платоновской мысли: неоплатонизм и христианство. Апологии Сократа. Материалы IX Платоновской конференции 23-24 июня 2001 г. и историко-философского семинара 14 мая 2001 г., посвященного 2400-летней годовщине со дня казни Сократа. — СПб., 2001.
* Рожанский И. Д. Загадка Сократа // Прометей. — 1972. — Т.9.
* Оселедчик М. Б. Диалоги Сократа глазами логика // Логико-философские исследования. — М., 1991. — Вып.2. — С.146 — 156.
* Топоров. В. Н. Сократ платоновской «Апологии Сократа» как человек «осевого времени»] // Славянское и балканское языкознание. Человек в пространстве Балкан. — М.: Индрик, 2003. — C. 7-18.
* Флоренский П. А. Личность Сократа и лицо Сократа // Вопросы философии.- М., 2003.-№ 8.-С.123-131.
* Фохт Б. А. Педагогические идеи Сократа // Дидакт. — М. 1998. — № 1 (22). — С. 60-64.
* Черняховская О. М. Политические взгляды Сократа у Ксенофонта // Историко-философский ежегодник 2007. — М., 2008. — С.5-30.
* Steinkraus Warren E., Socrates, Confucius, and the rectification of names. Philosophy East and West 30 (2). 1980. — P. 261—264.
* Yu, Jiyuan The Beginnings of Ethics: Confucius and Socrates // Asian Philosophy 15 (July 2005): 173-89.

Биография (Большая Советская Энциклопедия)

Сократ (Sokrates) (470/469 до н. э., Афины, — 399, там же), древнегреческий философ. Сын ваятеля; проповедовал на улицах и площадях, ставя своей целью борьбу с софистами и воспитание молодежи. Был казнен (принял яд цикуты), как гласило официальное обвинение, за введение новых божеств и за развращение молодежи в новом духе. Сократ не оставил после себя каких-либо сочинений; важнейшими источниками сведений о его жизни и учении являются сочинения его учеников — Ксенофонта и Платона, в большинстве диалогов которого Сократ выступает как главное действующее лицо.

Сократ был одним из родоначальников философской диалектики, понимаемой как нахождение истины при помощи бесед, т. е. постановки определенных вопросов и методического нахождения ответов на них. К. Маркс назвал Сократ "олицетворением философии", "воплощенной философией" (см. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., 2 изд., т. 1, с. 99; их же, Из ранних произведений, 1956, с. 199). Считая неудовлетворительной древнюю натурфилософию, Сократ обратился к анализу человеческого сознания и мышления. Тяготея к объективному идеализму, он был далек еще от гипостазирования общих понятий в виде самостоятельных сущностей. Так его изображает Аристотель, приписывающий Сократ индуктивное учение о переходе от текучей действительности к общим понятиям, а также учение об определении понятий, впервые дающем возможность познавать сущность каждой вещи (ср. характеристику Сократ в ранних диалогах Платона). Признание действия родовых сущностей в окружающей действительности превращалось у Сократ в учение об общем и универсальном разуме или об отдельных богах-умах. Вопреки уверениям Ксенофонта, учение Сократ имело мало общего с народной религией, хотя он и не отрицал ее. Учение Сократ о промысле и провидении решительно порывало с наивным политеизмом и приобретало вид философской телеологии.

В этике основной тезис Сократ гласил, что добродетель есть знание, или мудрость, что знающий доброе обязательно и поступает по-доброму, а поступающий по-злому или не знает, что такое добро, или творит зло в целях конечного торжества добра. В понимании Сократ не может быть противоречия между разумом и поведением.

Сократ необоснованно обвиняли во враждебности к демократии; в действительности он критиковал все формы правления — монархию, тиранию, аристократию, плутократию и демократию, если они нарушают справедливость. В последующие эпохи образ Сократ часто выступал как идеальное воплощение мудреца.

Лит.: Ксенофонт Афинский, Сократические соч., М. — Л., 1935; Платон, Соч., т. 1—3, М., 1968—72; Трубецкой Сократ, Собр. соч., т. 3, М., 1910, с. 398—461; Гиляров А., Источники о софистах. Платон как исторический свидетель, ч. 1, К., 1891; Гомперц Т., Греческие мыслители, пер. с нем., т. 2, СПБ, 1913, с. 32–88; Жебелев Сократ А., Сократ, Берлин, 1923: Сережников В., Сократ, М., 1937; Лосев А. Ф., История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон. М., 1969; Ма ier ., Sokrates, Tubingen, 1913; Ritter Сократ, Sokrates, Tubingen, 1931; Meunier М., legende de Socrate, ., 1965.
А. Ф. Лосев.

Биография (Соколов Эльмар Владимирович.)

Жизнь Сократа - один из самых ярких эпизодов в истории европейской культуры. Сократ разработал принципы рационального мышления, утвердил в умах веру в объективную истину и способность каждого самостоятельно ее постичь. Софисты учили за деньги чему угодно. Сократ считал, что учение в буквальном смысле, как передача готовых знаний от одного человека к другому, невозможно и не нужно. Истинные знания уже содержатся в скрытом виде в человеческой душе и вывести их на свет сознания каждый должен сам. Задача философии в том, чтобы помочь этому процессу мыслепорождения. Миссию философа Сократ сравнивал с профессией своей матери - повивальной бабки и называл ее повивальным искусством.

Пышно разодетые софисты смотрели с презрением на бедно одетого Сократа. Босой, странствовал он по улицам Афин, иногда по несколько часов стоял неподвижно на месте, занятый своими мыслями. Каждый день Сократ отправлялся на базарную площадь и там вступал в спор со всеми желающими. Его приплюснутый нос, широкие ноздри, выпуклые глаза, толстые губы и безобразный живот могли служить мишенью для насмешек. Но, начав говорить, он неизменно очаровывал слушателей магической силой своей речи, вызывая слезы на глазах и возбуждение в умах. Самоуверенный и довольно нахальный молодой Алкивиад говорит в диалоге Платона "Пир", что Сократ вызывал в нем чувства стыда и раскаяния, заставляя осознать божественность того образа, которому должен соответствовать человек, и которому он почти никогда не соответствует, скрывая свою глупость и мелочность под маской мудрости и превосходства.

Сократ родился в 469 году от Софрониска, скульптора и Фенареты, повивальной бабки. Бедные родители все же сумели дать сыну неплохое образование. Сократ учился у многих, но был оригинален и объяснял это тем, что свои идеи черпал не от других, а от собственного ума. Сократ был женат на Ксантиппе - рыжей, сварливой женщине, родившей ему трех детей. Он говорил, что искусному наезднику нужна самая горячая лошадь, и, если он смог ужиться с Ксантиппой, то выдержит столкновение и с другими людьми.

Прежде чем стать учителем, Сократ участвовал в трех войнах, где вел себя стойко и мужественно. Он ходил зимой по снегу босиком, в легкой одежде, подолгу мог терпеть голод и как никто другой наслаждался кушаньем, когда еды было много.

Сократ никогда не пил один и по собственной воле. Но если его принуждали, он мог выпить больше всех. При этом никто не видел Сократа пьяным. Выше всего Сократ ставил справедливость. Будучи избран пританом - одним из тех, кто созывали и вели народное собрание - Сократ проявил не меньшее мужество, чем на войне. Он не страшился ни богатых олигархов, ни народного гнева, одинаково презирая тиранию личности и тиранию буйной толпы. В риторической культуре Греции, где велись постоянные споры, Сократ был страшным противником для хвастунов, тех, кто говорил без запинки и считал себя мудрецом. К таким он подходил скромно, признавался в собственном невежестве и просил его научить. Восхищенный покорным слушателем знаток начинал беседу. Но вот ему предлагался вопрос и он соглашался сначала с одним очевидным положением, затем с другим и запутывался так, что уже не мог выбраться. Давя оппонента логикой, пронзая его остроумием и подталкивая умелыми софизмами от одного вывода к другому, Сократ заставлял "знатока" публично признать нелепость исходных убеждений. Смех слушателей свидетельствовал о полном поражении знатока. Смущенный, он удалялся, негодуя на себя, но больше на коварного противника. Эти, почти ежедневно проходившие в Афинах препирательства, принесли Сократу известность.

Что заставляло Сократа вести себя подобным образом? Ведь денег за учение и победу в споре он не брал и к славе не стремился. По его словам, все началось с того, что оракул Аполлона в Дельфах признал его мудрейшим из людей. Сократ был смущен. Ведь он искренне думал, что ничего не знает, но не осмелился посчитать ложью слова бога. Тогда-то и пошел он к людям, которые слыли мудрыми и стал их испытывать. Сократ обошел политиков, поэтов, искусных ремесленников, трагиков. И вот оказалось, что мудрость их - мнимая. Поэты не смогли объяснить, что они хотели выразить в своих произведениях. Они признавались, что творят не благодаря своей мудрости, но находясь в каком-то исступлении, подобно прорицателям. Тогда Сократ решил, что оракул, пожалуй, прав: ведь он, Сократ, не зная ничего, все-таки не мнит себя знатоком, а те, другие, зная не больше, чем он, заблуждаются насчет своей мудрости.

Поскольку слушать Сократа было приятно, любопытно и назидательно, многие молодые люди стали сопровождать его и он сделался добровольным и постоянным общественным наставников всех, кто хотел что-либо понять в государственных, политических делах, этике и человеческой судьбе. Можно сказать, что Сократ был первым живым органом массовой коммуникации, влияя своими беседами на огромную массу людей. Но насколько более честным, духовно-свободным и возвышенным по своим нравственным целям был этот первый просветительный и общественный рупор истины, чем современные теле- и радио- комментаторы! Сократ был странствующим рыцарем философии, всегда готовым сразиться за освобождение истины из под власти авторитета и предрассудка.

Свой путь философа Сократ начал с физики, изучения природы. Но быстро пришел к выводу, что совершенство живых существ, сложность и согласованность природных явлений таковы, что понять их не под силу простому смертному. К тому же восприятие может легко обмануть относительно сущности явлений. Тогда он обратился к внутреннему миру человека и, углубившись в самого себя, нашел, что именно здесь существуют неоспоримые истины и нравственные принципы. Ум, интуиция, бескорыстие и готовность Сократа служить ближним, Родине, были очевидны. Чем же в таком случае объяснить вынесенный ему демократическим путем и приведенный в исполнение смертный приговор? Сократ пренебрегал суетными делами, не заботился о том, что ему есть и пить, имея лишь одно желание: овладеть Истиной, прояснить ум до такой степени, чтобы иметь право называться человеком и поступать по-человечески. В поисках Истины, служении людям и отношении к смерти Сократ чем-то похож на Христа. Великий человек часто оказывается непонятым. А если он к тому же реформатор, желающий изменить нравы и обычаи, если он обличает зло, обман, незаслуженные привилегии, то он вызывает ненависть у современников и должен за это поплатиться. Афиняне считали справедливыми законы и обычаи своего города, а чужие законы - ложными. Софисты утверждали, что нет вообще никакой общечеловеческой справедливости, а есть лишь право сильного и хитрого. Сократ же учил, что право, истина, справедливость - одни и те же для всех - и идут от внутреннего голоса, который звучит в душе каждого в ответственные минуты.

Сократа обвинили в безбожии, неблагочестии, хотя он был глубоко верующим человеком. Конечно, он не был согласен со многими распространенными верованиями. Ему было смешно слышать, что кто-то, молясь Богу, просит, чтобы Он послал ему денег, власти, военной удачи или ниспослал благо и просветление ума. Сократ считал полезным обратиться к прорицателям тому, кто хочет с успехом управлять в семье или государстве. Но в повседневных делах - архитектуре, ремесле, земледелии, военном деле - человек должен собственными усилиями добиться успеха. Для этого и дан ему разум. Лишь там, где речь идет о самом важном, о будущем, человек не может знать ничего наверняка. Одно ясно: справедливость - доступна человеку и ради нее можно пожертвовать жизнью. В своей последнем слове на суде Сократ предостерегал афинян, что они напрасно рассчитывают, умертвив его, избавиться от обличителей. Если власть умерщвляет своих критиков, то их появится еще больше.

Таким образом, Сократ - это глубокий символ того, что происходит при столкновении мыслящего, ответственного человека с деспотической властью тирана или невежественной толпы. Сократ напоминает нам о том, что власть должна быть мудрой и ответственной.

Однако философию Сократа неправильно было бы сводить к этике. Ведь именно сократический метод явился истоком науки, в том числе, естествознания. Сократ вывел философию из болота сомнений, софистики, скептицизма, показал возможность систематическим путем устанавливать истину. По мнению Аристотеля, Сократ первым стал прибегать к "определениям" и пользоваться "индукцией". Сегодня трудно даже представить себе мышление, которое обходилось бы без определений и индукции. Но за 400 лет до нашей эры речи или "дискурсы" философов, не говоря уже о речах простых людей, были ориентированы не логикой, а эмоциями и бытовыми интересами. Стремление к поэтическому или театральному эффекту, желание завладеть вниманием слушателей было главным мотивом софистического философствования. Тенденция к освобождению мыслительного процесса от давления социальных норм, обыденного опыта, экзистенциальных, личных переживаний, тогда еще была в зародыше. Учителя риторики - софисты оказались подлинными новаторами, когда стали анализировать элементы убеждающей речи и правила, которым необходимо следовать, чтобы что-то доказать. Переход от софистики к сократическому методу явился главным шагом на пути от обыденного дискурса к науке.

Структура логического мышления позже подробно разрабатывалась Платоном, Аристотелем и их многочисленными учениками, но первые наметки логики мы находим у Сократа. Людям не нравится, когда их заставляют мыслить строго. Сократ первым пытался это сделать.

Важная заслуга Сократа - разграничение рода и вида. Когда он задавал банальные вопросы о том, что такое справедливость, благочестие, демократия, право, то хотел получить в ответ именно общее, родовое понятие, а ему давали частные, видовые определения, которые не соответствовали многим конкретным случаям, приводили к нелепостям. Сократ осознал необходимость иметь общее понятие о предмете и тем самым продвигал умы к осознанию Единого во Многом, то есть к научной теории. Обилие логических подразделений у Платона как раз и служит ознакомлением читателя с сократическим методом выработки научных понятий. Иногда говорят, что Сократ предвосхитил открытый Беконом индукционный подход. В этом есть доля истины. Но логика Сократа опиралась на внутреннюю самоочевидность, интуицию. Логика Бекона, напротив, была направлена на опытное исследование внешнего мира и представляла систему мироздания без всякой этической окраски. Сократ подвергал проверке принципы, касающиеся человека и общества, Бекон - взгляды на физические явления.

Как бы ни был велик Сократ, нельзя идеализировать его метод и философию. Главная из его ошибок состоит в смешении определений слов с пониманием сущности предмета. Определение указывает на то значение, которое придается слову в данном языке, данными людьми. А понимание предмета включает в себя указание на конкретный факт, определенную вещь. Понятия людей в разных культурах сильно разнятся. Предметы же не меняют своей сущности от того, что их по разному называют и понимают. Вторая ошибка Сократа - отождествление знания и добродетели. Зло, несправедливость, моральную опустошенность Сократ объяснял недостатком знания, невежеством. Человек боится смерти, полагая, что смерть - зло. Но если он мудр и понимает, что смерть есть благо или, по крайней мере, нечто безразличное, он не станет ее бояться. Невоздержанность в чем-либо происходит, согласно Сократу, от того, что мы не можем определить "соотношение ценностей" - сиюминутного удовольствия и будущего страдания. Однако опыт культуры XIX-XX в.в., как, впрочем, и более ранний, свидетельствует о том, что добродетель не сводится к знанию. Человек знающий и вполне вменяемый может творить зло.

Третий изъян сократической философии связан с девизом: "Познай самого себя". Самопознание - достойная цель. Но далеко не все проблемы науки и философии решаются самопознанием.

Сократический метод успешно применялся в разных философских школах, которые приходили к прямо противоположным мировоззренческим выводам. Отсюда следует, что для успеха в поисках Истины нужно иметь кое-что помимо хорошего метода, а именно, цель, ценность, веру. Сократ же сильно увлекся методом и склонен был смешивать цель и средство.

Сократ и сократовские школы (Асмус В.Ф. Античная философия.-М.:Высшая школа, 1998.)

Распространение софистических учений в греческих демократиях, в том числе в Афинах, вызвало отпор со стороны не только материалистов, но и со стороны объективных идеалистов. Первым крупным мыслителем, способствовавшим возникновению учений объективного идеализма, был афинянин Сократ (469 — 399). Скульптор по профессии, Сократ выступил около начала Пелопоннесской войны в Афинах с устным изложением философского учения и вскоре собрал вокруг себя многочисленный круг учеников, большая часть которых (хотя не все) оказались врагами общественно-политического строя афинской рабовладельческой демократии. Это обстоятельство, а также сообщаемые Платоном критические высказывания самого Сократа, направленные против демократического строя, восстановили против Сократа демократических правителей Афин, которые во главе с Анитом привлекли Сократа к суду.

Однако, как это было и с Анаксагором, мотивом для обвинения, по существу политического, послужило религиозное вольномыслие Сократа: отрицание им староотеческих богов и почитание нового божества. По приговору суда Сократ в мае 399 г. до н. э. выпил кубок яда.

Современник и свидетель успехов софистического движения, Сократ оказался одновременно представителем известных особенностей софистики — таковы публичность преподавания, применение формы спора или беседы для выяснения вопроса, некоторые черты скептицизма и т. д. — и борцом против нее.

Слушавший ученика Анаксагора Архелая, хорошо знакомый с учениями о природе своих предшественников и современных софистов, Сократ в зрелый период своей деятельности отвергает вопросы, которыми дотоле занималась философия: о первоначалах, об их числе и природе, о возникновении и строении мироздания и т. д. Противоречия, в которых запутались философы, пытавшиеся ответить на эти и подобные вопросы, доказывают, по Сократу, будто решение их недоступно познанию.

Проблема подлинности учения

Философия, как ее понимает Сократ, — не умозрительное рассмотрение природы, а учение о том, как следует жить. Но так как жизнь — искусство и так как для совершенства в искусстве необходимо знание искусства, то главному практическому вопросу философии должен предшествовать вопрос о сущности знания. Знание Сократ понимает как усмотрение общего- (или единого) для целого ряда вещей (или их признаков). Знание есть, таким образом, понятие о предмете и достигается посредством определения понятия.

Для выяснения и определения понятий Сократ пользовался методом, который получил название диалектического метода, или диалектики. Диалектика — великое достижение философии Сократа. Она не только характеризует философию Сократа, но также отличает метод его ученика Платона и платоников. Она возобновляется в III в. н. э. в философии неоплатоника Плотина и развивается в школе неоплатонизма от Плотина до Прокла (III — V вв. н. э.).

Философская деятельность Сократа была чрезвычайно интенсивной и влиятельной. Как уже сказано выше, это была деятельность не философского писателя, а учителя философии, излагавшего свои учения только устно, в форме беседы или спора, по особому, характерному для него методу. Именно этот метод имеют прежде всего в виду, когда говорят о диалектике Сократа.

Если бы речи и беседы Сократа были записаны, то историко-философская характеристика его диалектики была бы, конечно, выполнима. Но вся беда в том, что имеются и частично дошли до нас лишь литературные попытки воспроизведения этих речей и бесед, принадлежащие писателям — ученикам Сократа — Ксенофонту и Платону. Оба как будто стремятся воспроизвести поучения Сократа так, как они произносились, — в форме) диалога. Это — вопросы, которые Сократ ставил перед своим слушателем или собеседником, ответы собеседника и последующие ответы Сократа, обычно содержащие его возражения и критику предложенного собеседником определения, а также дальнейшее уточнение или детализацию первоначально поставленного вопроса.

Однако нельзя считать, будто изображения сократических бесед в сочинениях Ксенофонта и Платона представляют точные образцы диалектики Сократа. Кое в чем они совпадают между собой, но кое в чем расходятся, и порой довольно значительно. Сократ у Ксенофонта — не тот, что Сократ у Платона. Возникает поэтому естественный вопрос: в какой степени изложение и характеристика сократовского метода у обоих этих писателей соответствует исторической действительности; чей Сократ ближе к подлинному — тот, которого вывел Ксенофонт в своих «Воспоминаниях о Сократе» (и в других «сократических» сочинениях), или же тот, которого изобразил Платон в своих диалогах?

Что касается Ксенофонта, то тенденциозность и, следовательно, историческая ненадежность, односторонность его изображения очевидны. Свои «Воспоминания о Сократе» он написал не только спустя много лет после разговоров, которые в них изображаются, но и с явной целью — посмертно реабилитировать своего учителя, казненного в 399 г. по приговору Афинского суда, обвинившего Сократа в безбожии и развращении юношества. Задача «сократических» сочинений Ксенофонта — убедить афинян в том, что приговор этот был печальной ошибкой, доказать благочестие Сократа и его полную лояльность по отношению к афинской демократии и ее политическому строю. Ксенофонт старается доказать, вопреки обвинению, благотворность влияния, которое имели наставления Сократа и общение с ним на афинских молодых людей — слушателей и учеников Сократа. Изображенный Ксенофонтом Сократ — законопослушный, благочестивый учитель добродетели и благонравия. Это не софист вроде Протагора и не модный натурфилософ, сочинитель безбожных и фантастических космологии и космогонии вроде изгнанного впоследствии из Афин физика Анаксагора. Устройство мироздания, природы и движение небесных светил он полагал недоступными слабому человеческому уму и считал их доступными только уму божественному. Из бесед Сократа Ксенофонт сохранил и записал только то, что соответствовало такой характеристике прославленного учителя. Изображение Сократа у Ксенофонта не только оставляло в тени многое из того, что Ксенофонт либо не понял сам, либо не хотел извлекать на свет как компрометирующее Сократа, но, кроме того, сгущало краски, распределяло свет и тени в зависимости от апологетической задачи автора.

Другого рода трудности ожидают нас при изучении образа Сократа, нарисованного Платоном. Платон не только рисует, иногда с удивительной художественной силой, образ Сократа, он постоянно излагает от имени Сократа свое собственное философское учение. Только в позднем диалоге — в «Законах» — Платон не выводит Сократа в числе собеседников. Во всех остальных Сократ присутствует как одно из действующих лиц. Во многих (хотя и не во всех) диалогах ему даже принадлежит главная роль: Сократ превращается в глашатая мысли самого Платона, становится философской личиной, посредством которой Платон выражает и способ своего исследования, и результаты своего учения.

У Платона были основания, чтобы изобразить Сократа именно так. Платон сам был учеником Сократа, и первыми вопросами философских исследований, определений и размышлений были, как и у Сократа, вопросы этики. Естественно поэтому намерение представить дело философии таким образом, будто в нем, Платоне 90 — 60-х годов 4 в., живет, продолжает учить живший и учивший в 5 в. Сократ. Расширилась, изменилась за истекшие полвека тематика, метод исследований Платона, но над всем этим полувеком философского развития Платона витает великая тень афинского мудреца, о котором продолжала ходить устная молва и давно существовала большая полемическая литература.

Но было еще одно важное обстоятельство, которое внушало Платону желание сделать именно Сократа подлинным героем своих философских диалогов. Сократ был колоритнейшей личностью. Современников поражало в нем все: его наружность, облик, образ жизни, нравственный характер, парадоксальность мысли и речи, глубина философского анализа. Для великого художника, каким был Платон, избыток характерного и неповторимого в личности Сократа был поистине бесценной находкой. Платон хорошо знал своего учителя. Это знание, основанное на девятилетнем общении (408 — 399), давало ему возможность, взяв Сократа как образец философского наставника, обогатить колоритнейшими чертами художественную ткань своих диалогов. Так Платон и поступил. Вот почему одним из оснований, в силу которых сочинения Платона принадлежат не только истории древнегреческой философии, но также и истории древнегреческой художественной литературы и даже истории Афин и всего древнегреческого общества, оказался созданный Платоном поистине необыкновенный в своей пластичности и выразительности образ Сократа.

Но именно поэтому так велики трудности, встречающие современного историка античной культуры в его попытке использовать яркие сочинения Платона как опору и как материал для суждения о том, чем была философия, и в частности диалектика, Сократа. При чтении работ Ксенофонта этой попытке противоречит селективность и тенденциозность изображения. Напротив, при изучении Платона возникает трудность, кроющаяся в избытке сообщаемых Сократу черт и понятий, а также в экстраполяции на Сократа того, что принадлежало в действительности только Платону. Беседы Сократа, излагаемые Платоном, также не могут быть признаны свободными от искажений и точными образцами сократовской философии и особенно диалектики.

Было бы, однако, ошибкой чрезмерного и необоснованного скептицизма, если бы все трудности, стоящие перед исследователем философии Сократа, были наперед признаны окончательно неодолимыми. Философия Сократа — не загадка, к которой нельзя подобрать ключа.

В изображениях Ксенофонта и Платона может быть обнаружено нечто согласное, общее обоим, что обрисовывает Сократа как историческую личность, как мыслителями диалектика.

Первое, что можно в сообщении Платона считать достоверным, — изображение воздействия, которое диалектическая беседа Сократа оказывала на его слушателей и собеседников. Ярче всего об этом воздействии говорит выведенный Платоном в «Пире» Алкивиад. «Когда я слушаю его (т. е. Сократа. — В. А.) — признается Алкивиад, — сердце у меня бьется гораздо сильнее, 'чем у беснующихся корибантов, а из глаз моих от его речей льются слезы; то же самое, как я вижу, происходит и со многими другими. Слушая Перикла и других превосходных ораторов, я находил, что они хорошо говорят, но ничего подобного не испытывал, душа у меня не приходила в смятение, негодуя на рабскую мою жизнь. А этот Марсий (т. е. Сократ. — В. Л.) приводил меня часто в такое состояние, что мне казалось — нельзя больше жить так, как я живу» [Symp., 215a — 216а].

Из рассказа Алкивиада видно, что главным предметом речей и бесед Сократа были вопросы этики — вопросы о том, как следует жить, а также, что в рассуждениях по этим вопросам способ доказательства и опровержения Сократа отличался необыкновенной, неотразимой мощью и силой действия.

С рассказом Алкивиада хорошо согласуются и все другие свидетельства о Сократе. Исключение составляет один только Аристофан. Но изображение Аристофана ни в коем случае нельзя рассматривать и использовать как свидетельство современника об историческом, реальном Сократе. Аристофан не философ, не историк и не мемуарист. Он сатирический поэт и публицист, к тому же безмерной силы воображения и выдумки. С исторической действительностью он не только не считается, он ее попирает. Выведенный Аристофаном в «Облаках» Сократ — это великолепный комедийный персонаж, порождение сатирического гения Аристофана и его консервативной политической тенденциозности, но образ этот не вправе претендовать на доверие историка, тем более историка философии, исследующего учение Сократа и его диалектику. В «Облаках» Аристофана Сократ лжет, измышляет, как лгут и измышляют софисты, и, как они, болтает и грезит о явлениях природы. Сократ — натурфилософ, Сократ — астролог — озорная выдумка Аристофана, памфлет и безудержная сатира консервативного публициста. Издеваясь над своим Сократом, Аристофан издевается над проникшими в Афины интеллектуальными модами: модой на натурфилософию, вроде насаждавшейся здесь Анаксагором, и модой на софистическое просвещение и образование, введенной приезжими и частично обосновавшимися в Афинах софистами других греческих полисов — Протагором из Абдер. Горгием из Леонтин, Продиком из Кеоса и др.

Совершенно иное значение имеют свидетельства о Сократе, оставленные Платоном. Не только действующие лица диалогов Платона рассказывают о Сократе: Сократ сам стоит в центре ряда диалогов, спорит, поучает, опровергает, представляет образцы своей диалектики.

Здесь естественно и неизбежно возникает вопрос: что отразилось в этом — платоновском — образе Сократа от Сократа действительного, исторического? В какой мере философия, им возвещаемая, была на деле философией знаменитого афинского учителя?

Уже давно было замечено, что в различных диалогах Платона характеристика философии Сократа остается неизменной на протяжении всей литературной работы Платона. Работа эта продолжалась целых полвека. За это долгое время изменился сам Платон, изменился и философский облик Сократа, выступающего в его диалогах, изменилось приписываемое Платоном Сократу понимание философии и ее задач.

Цель Сократа по поздним сочинениям Платона — воспитать в своих учениках философов. Но в это время сама философия отождествлялась у Платона с диалектикой. Поэтому задача философского учительства позднего Платона состояла в том, чтобы развить в своих учениках прежде всего владение искусством диалектики, которая одна, согласно убеждению Платона, могла привести их к постижению «идей».

Если бы Сократ, которого изображал Платон в диалогах зрелого периода, был историческим Сократом или его двойником, то невозможно было бы понять и объяснить, что нового внес сам Платон в историю греческой и мировой философии.

Но к историческому Сократу нас ведут не шедевры зрелого периода Платона, а его ранние диалоги, непосредственно, примыкающие к «Апологии» и «Критону». Таковы, например, «Лахес», «Хармид», «Лизис». Именно по этим сочинениям Платона мы можем, вглядываясь в изображенного в них Сократа, составить некоторое представлений о том, чем была его философия и диалектика. Сократ «Апологии» — что понятно, впрочем, уже из практической цели этого сочинения — предстает пред нами не как мастер и учитель науки и научного мышления. Его «диалектика» — арена, на которой проясняются в ходе наставления этические и только этические представления. Превращение общих определений Сократа в логические и диалектические предпосылки всей науки, всего знания — дело не Сократа, а Платона.

Формирование метода

И все же подход к разработке такой общей теории может быть найден в исследовании этических понятий Сократа. Бросается в глаза, — настойчивость, с которой Сократ стремится найти и точно установить определения этических категорий, выяснить их сущность. Диалектическое исследование предмета есть, согласно Сократу, прежде всего определение понятия об этом предмете. Уже в «Лахесе» — диалоге о мужестве, который в случае его подлинности несомненно принадлежит к числу ранних, т. е. «сократических», сочинений Платона, воспроизводящих метод диалектической беседы самого Сократа, — диалектика принимает черты исследования или установления определения понятия, в данном случае понятия мужества. Более того, так как мужество есть частный вид добродетели, то определению мужества должно предшествовать общее определение понятия добродетели. Так не должны ли мы, спрашивает Сократ, выведенный в «Лахесе», по крайней мере знать, что такое добродетель? Потому что, продолжает он, если бы мы совсем не знали того, что такое добродетель, как могли бы советовать кому-нибудь, каким образом всего ,лучше приобрести ее? [см: Лахес, 190 В — С]. Если что-либо нам известно, то «уж мы, разумеется, можем и сказать, что это такое» [там же, 190 С].

Сказанное о добродетели вообще Сократ предлагает применить и к той ее части, которой является мужество. «Вот, Лахес, — говорит он, — мы и попробуем сначала определить, что такое мужество, а уж потом рассмотрим также и то, каким образом юноши могли бы усвоить его себе, насколько возможно усвоить его через упражнение и обучение» [Лахес, 190 Е].

В ответ на поставленный Сократом вопрос Лахес, которому самый вопрос показался нетрудным, не задумываясь предлагает первое пришедшее ему на ум определение: мужествен, поясняет он, «тот, кто, оставаясь в строю на своем месте, старается отражать неприятелей и не бежит» [там же, 190 Е].

Сократ не отрицает, что указанный Лахесом образ действия подходит под понятие мужества. Но Лахес не ответил на вопрос по существу. Сократ не просил его указать какой-либо единичный случай или пример мужественного поступка. Сократ просил его определить то, что обще для всех таких поступков или случаев, иначе говоря, просил его определить существо добродетели мужества. Определение, предложенное Лахесом, ошибочно. Существуют такие поступки, такие способы действия, которые всеми должны быть признаны и признаются мужественными, но которые отличаются от указанных в определении Лахеса. Так, скифы сражаются ничуть не менее мужественно, когда убегают, чем когда преследуют; Гомер называет Энея «Мастером бегства», а Сократ вспоминает, что во время битвы при Платее тяжеловооруженные воины лакедемонян, столкнувшись с персидскими щитоносцами, побежали, но не утратили при этом мужества и, когда ряды персов расстроились, они, обернувшись назад, сражались как конные и таким образом одержали победу [см. Лахес, 191 А — С]. «Ведь я хотел от тебя узнать, — поясняет Сократ, — о мужественных не только в пехоте, но и в коннице и вообще в военном деле, и не только на войне, а также во время опасностей на море, в болезнях, в бедности или в государственных делах, и опять еще не о тех только, что мужественны относительно скорбей и страхов, но и кто силен в борьбе с вожделениями и удовольствиями, на месте ли он остается или обращает тыл; ведь бывают, Лахес, мужественные и в таких вещах» [там же, 191 Д — Е]. В мужестве, поясняет он далее, есть нечто, остающееся тождественным, общим для всех этих случаев, и именно это общее должно быть указано и сформулировано в определении мужества. Уточняя смысл своего вопроса или требования, Сократ предлагает дать определение, которое было бы способно охватить все частные виды мужества, какими бы различными или даже противоположными они ни казались: «Постарайся же и ты, Лахес, сказать... о мужестве, что это за сила, которая, оставаясь одною и тою же при удовольствии и при огорчении, и при всех случаях... равно зовется мужеством?» [там же, 192 В].

Таким образом, философия, как ее понимает Сократ (на уровне «сократических» диалогов Платона), есть исследование сложного явления нравственной жизни, способное привести к определению понятия об этом явлении, точнее говоря, определению его сущности. Сократовская диалектика есть усмотрение общего в различающемся, единого во многом, рода в видах, сущности в ее проявлениях.

Усмотрение это, достигаемое беседой, дается собеседникам с трудом. Так, попытка уточнить понятие мужества через понятие упорства ничуть не приводит к уяснению вопроса: получается, что самое дурное, неразумное упорство и есть мужество, иначе говоря, в ход рассуждения прокрадывается противоречие и искомой гармонии в мыслях не получается. «Стало быть, Лахес, — замечает Сократ, — той дорической гармонии, о которой ты говорил, у нас с тобой что-то не выходит, потому что дела наши не согласуются со словами нашими» [«Лахес», 193 Е]. «Понимать-то я, кажется, понимаю, что такое мужество, а вот только не знаю, как это оно сейчас от нас так ушло, что я не успел схватить его и выразить словом, что оно такое» [там же, 194 В].

На помощь оказавшемуся в тупике Лахесу Сократ приглашает другого участника беседы — полководца Никия. Знаменитый полководец вносит в определение мужества поправку: он разъясняет, что мужество «есть некоторого рода мудрость» [Лахес, 194 D]. Сократ не возражает против этого определения, но немедленно требует объяснения, «что же это за наука или наука о чем» [там же, 194 Е]. И получает ответ: под наукой мужества Никий разумеет «знание опасного и безопасного и на войне, и во всяких других случаях» [там же, 195 А]. Но тут же выясняется, что признак мужества, указанный в определении Никия, имеется и во многих таких случаях знания, которые на основании наличия этого признака никак не могут быть охарактеризованы как случаи мужества. Так, врачи знают, что может быть опасно в болезнях, земледельцы — в земледелии, ремесленники — в своем деле. Все они, каждый в своей сфере, знают, чего следует бояться и чего не следует, но от этого они ничуть не более мужественны [см. там же, 195 С]. То же самое приходится сказать и о гадателе. Но если врач или гадатель не знают, чего следует и чего не следует бояться, то они не могут быть мужественными, не приобретя этого знания. Поэтому тот, кто придерживается определения Никия, или должен отказать в мужестве какому бы то ни было зверю в силу отсутствия у него этого знания, или же должен признать, что какой-нибудь лев, тигр или кабан так мудр, что может знать то, чего не знают многие люди, ибо это знание трудно приобрести им; но, полагая мужество в том, в чем его полагает Никий, «необходимо признать, что относительно этого мужества и лев, и олень, и бык, и обезьяна уродились одинаково» [там же, 196 Е].

В исследовании понятия о предмете, которое должно завершиться его определением, Сократ в качестве необходимого условия рассуждения и мышления выдвигает свободу мышления от противоречия. Закон или, точнее, запрет внутреннего противоречия в рассуждении во времена Сократа не был еще сформулирован теоретически как закон логики. Однако, не формулируя этого закона как закона логической теории (сама логика как специальная наука в то время еще не сложилась и не имела своей литературы), Сократ ранних — «сократических» — диалогов Платона четко применяет уже этот закон в практике своих диалектических рассуждений. В том же «Лахесе» Лахес насмехается над Никием, который, по его суждению, вертится только из стороны в сторону, как человек, который хотел бы скрыть, что он противоречит самому себе [Лахес, 196 В].

Условием свободы диалектического рассуждения от противоречия Сократ считает строго однозначное понимание терминов в рассуждении. В «Лахесе» есть место, точно характеризующее эту мысль. Возвратившись [198 А] к своему тезису, согласно которому мужество — только один из видов добродетели, и напомнив, что другими ее видами будут самообладание, справедливость и прочее в этом роде, Сократ вдруг останавливает свое перечисление. «Теперь стой, — говорит он. — Стало быть, в этом мы с тобою согласны, а вот посмотрим относительно страшного и нестрашного, может быть, ты разумеешь под этим одно, а мы другое» [там же, 198 В]. «Разумеешь ли ты в таком случае те же самые части, что и я?» [там же, 198 В]. Замечание (или вопрос) Сократа важно потому, что по его убеждению неоднозначность терминов лишает рассуждение доказательной силы, разрушает логическую связь между терминами.

«Лахес» заканчивается, не приведя ни к какому решению поставленного в нем вопроса. Вопрос формулируется чрезвычайно четко и точно, так же четко и точно проводится необходимое для решения поставленного вопроса деление исследуемого родового понятия на составляющие виды, или видовые понятия, но до решения вопроса по существу исследование не доходит. Сократ, резюмирующий результат беседы в «Лахесе», приходит к заключению, что все участники собеседования не достигли поставленной цели: «Все мы одинаково оказываемся в затруднении: почему бы в таком случае можно было предпочесть того или другого из нас? Право, мне кажется, что никого нельзя предпочесть» [Лахес, 200 Е].

Таким же характером, как в «Лахесе», отличается диалектическая беседа в «Хармиде». И здесь задача диалога — определение понятия. На этот раз это понятие «благоразумия». Так же как в «Лахесе» о мужестве, Сократ спрашивает о «благоразумии»: «Скажи... что есть благоразумие, по твоему мнению?» [Хармид, 159 А]. Как это было и в «Лахесе», услышав предложенное Критием определение, Сократ серией вопросов опровергает его и его дальнейшие поправки и замены. Так же как в «Лахесе» при определении «мужества», в «Хармиде» выясняется, какие видовые понятия заключает в себе родовое общее понятие «благоразумие».

Получив ответ, будто «благоразумие» есть способность делать все «ладным образом и тихо» [Хармид, 159 В], Сократ легко опровергает это определение. Еще легче — путем простой ссылки на Гомера и Гесиода — опровергает он определение, сводящее «благоразумие» к «стыдливости»: «Кажется мне, что благоразумие заставляет человека стыдиться и делает его стыдливым, и есть благоразумие как бы стыд» [там же, 160 Е].

Третье определение «благоразумия», рассматриваемое Сократом в «Хармиде», сводится к отождествлению «благоразумия» с «деланием своего» [там же, 161 В]. После того как в качестве неадекватного опровергнуто и это понимание, Критий (собеседник Сократа в диалоге) выдвигает новое определение. «Благоразумие», говорит он, есть знание самого себя, то самое, о котором говорит надпись в дельфийском храме Аполлона. Однако, по мысли Крития, это не знание человека о самом себе как человеке, а знание о самом знании [см. там же, 166 Е]. Сократ доказывает, что такое знание было бы беспредметным. Заключение это неизбежно для Крития при его взгляде на «благоразумие», и Сократ использует такое заключение для опровержения этого взгляда.

Продолжением и завершением этого опровержения оказывается понятие Сократа о «благоразумии», излагаемое им в последней части диалога в сущности не как понятие даже, а как рассказ о некоем привидевшемся ему сне [см. там же, 173 — 176]. Сократу как-то приснилось, что есть нечто единственно необходимое для человека. Это знание о добре и зле, или умение отличить добро от зла. «Благоразумие», составляющее предмет исследования, должно быть знанием не о самом себе, не знанием о знании, а знанием о добре и зле. Никакое знание — каким бы всеохватывающим оно ни было, — не могло бы стать источником подлинного блаженства и не могло бы оказаться полезным, если бы человек был лишен предварительного знания о добре и зле. «Благоразумие» должно совпадать с тем нравственным сознанием и с тем его критерием добра и зла, который делает нас блаженными и хорошими.

По мысли Сократа, как она предстает в «Хармиде», все предшествующие и последовательно отвергнутые им — в своей отдельности и отрозненности — определения «благоразумия» теперь, в свете озарившего его во сне нового определения, восстанавливаются в том, что в них есть истинного и ценного. Они, как оказывается, только диалектические ступени, приводящие философа к истинному воззрению. Из всех частных и «видовых» добродетелей добродетель «благоразумия» в ее последнем определении — родовая, наиболее общая, наиболее широкая. Кто усвоит предложенное Сократом определение «благоразумия», тот без труда поймет относительную или предварительную истинность и ценность всех предыдущих, ранее высказанных Хармидом и Критием определений его. Все они — относительно истинные, но недостаточные в своей ограниченности диалектические моменты единого адекватного определения.

Диалог «Хармид» хорошо характеризует главную цель диалектических бесед Сократа, как ранних, так и поздних, зрелых. Цель эта — подчинение философского исследования нравственной задаче, нравственной проблеме. Читатель «Лахеса» и «Хармида» участвует вместе с Сократом в исследовании нравственных категорий,

Диалектика Сократа

Однако сама диалектическая аргументация Сократа еще малоискусна, недостаточно выработана. Более высокую ступень развития диалектики представляет аргументация Сократа, как она изложена Платоном в диалоге «Гиппий Больший». Здесь с гораздо большей ответственностью, чем, например, в «Лахесе» при определении мужества, подчеркнуто, что цель диалектического исследования (в «Гиппии») — определение прекрасного как сущности исследуемого, общей для всех его частных случаев, или обнаружений. Смехотворность попытки глупого Гиппия, который на вопрос Сократа о том, что есть прекрасное, отвечает, будто это прекрасная девушка, состоит именно в том, что Гиппий не видит и не понимает смысла самого вопроса, не видит и не понимает различия между общим и его частными обнаружениями, между сущностью и ее явлением, между единым и многими частями этого единого. Когда Сократ спрашивает Гиппия, что такое прекрасное, Гиппию кажется, будто его просят указать какой-нибудь частный вид или особый пример прекрасного. Он не понимает, что вопрос может быть сформулирован о самом существе прекрасного, независимо от всех особых и частных случаев его явления.

В диалоге Сократ формулирует свои вопросы, свои возражения и опровержения не от самого себя, а якобы от имени какого-то своего собеседника, с которым будто бы вел недавно беседу о прекрасном и которого он не мог одолеть в споре. Сократ заявляет Гиппию: «...смотри, дорогой мой: он ведь тебя спрашивает не о том, что прекрасно, а о том, что такое прекрасное» [Гиппий Больший, 287 Е]. Отвергнув и даже высмеяв ряд ответов Гиппия, бессмысленность которых вытекает именно из неспособности понять смысл вопроса о прекрасном, т. е. вопроса о том, что такое «прекрасное само по себе, благодаря которому все остальное украшается и представляется прекрасным, — как только эта идея присоединяется к чему-либо, это становится прекрасной девушкой, кобылицей, либо лирой?» [там же, 289 D], Сократ сам повторяет в более точной форме смысл этого вопроса: «Я спрашивал о прекрасном самом по себе, которое все, к чему бы оно ни присоединилось, делает прекрасным, — и камень, и дерево, и человека, и бога, и любое деяние, любое знание. Ведь я тебя спрашиваю, дорогой мой, что такое красота сама по себе, и при этом ничуть не больше могу добиться толку, чем если бы ты был камнем, мельничным жерновом, без ушей и без мозга» [там, же 292 D].

Наибольшее значение диалога «Гиппий Больший» в плане истории философии и истории логики состоит в том, что в нем четко формулируется мысль, согласно которой определение понятия есть определение сущности рассматриваемого предмета, а сама сущность понимается как единство в многообразии его проявлений, как постоянство, как тождество в изменяющемся многообразии. Даже туповатый Гиппий, каким он выведен в этом диалоге, догадывается наконец о том, что Сократ добивается от него именно определения этого единства во множестве, постоянства в изменчивом, тождества в различном. «Мне кажется, ты добиваешься, — соображает в одном месте Гиппий, — чтобы тебе назвали такое прекрасное, которое нигде никогда никому не покажется безобразным» [там же, 291 D].

На этом, впрочем, догадливость Гиппия иссякает. Больше того. Не только глупый и смешной Гиппий. но даже умнейший и проницательнейший Сократ освещает только одну сторону вопроса. Он достаточно подчеркивает мысль о единстве и о родовой общности частных видов «мужества» («Лахес»), «благоразумия» («Хармид»), «прекрасного» («Гиппий Больший»), но не доходит до мысли о том, что задача определения понятия состоит не просто в уяснении родового единства, но вместе с тем и в выяснении единства противоположностей между родовой общностью и видовыми особенностями. Только единство он подчеркивает — особенно в «Гиппий Большем» — со всей отчетливостью и резко. Можно даже сказать, что в этом отношении поиски определения «прекрасного» в «Гиппий Большем» предвосхищают и предваряют характеристику «прекрасного», которую несколькими десятилетиями позже разовьет уже не Сократ, а его ученик Платон. От «Гиппия Большего» прямая нить ведет к «Пиру» — произведению Платоновой зрелости. Конечно, у Сократа нет ни малейшего намека на платоновское учение об обособленном, запредельном, трансцендентном пребывании «идеи» прекрасного вне предметного мира, в котором является прекрасное. Критически разбирая в числе определений «прекрасного» определение, сводящее его к «подходящему», Сократ прямо ставит вопрос так, что и «подходящее» и «прекрасное» есть некоторое бытие. Сократ приближается, повторяем, к мысли, что исследование бытия должно стать определением сущности, но в единстве сущности и ее явлений подчеркивает не столько то, что это единство есть единство различных или даже противоположных определений, сколько то, что все эти различия или противоположности образуют единство.

Мысль эта не подвергнется отрицанию в философии Платона, но явится в ней лишь необходимым моментом более широкого диалектического целого. И Платон не перестанет подчеркивать единую, тождественную и неизменную сущность прекрасного, его безотносительность, неподвластность преходящим, изменяющимся условиям и отношениям пространства и времени. Философ, цель которого — высшее благо, стремится не к какому-либо отдельному и частному виду прекрасного, а к единой сущности прекрасного. Это одна из главных мыслей мудрой мантинеянки Диотимы, поучающей Сократа относительно природы прекрасного. Но вместе с тем единство это явится ему как усмотрение единства противоположных определений.

Одним из наиболее надежных источников для суждения о том, чем были диалектическая беседа и вопросо-ответный метод Сократа, можно признать первую книгу «Государства» Платона. В настоящее время большинство филологов и историков античной философии полагают, что эта книга была написана, в отличие от последующих книг этого трактата, еще в ранний период литературной деятельности Платона. Это период, когда Платон, следуя своему учителю Сократу, занимался исследованием этических понятий и когда под диалектикой он разумел, как и Сократ, беседу или спор, ведущий к разъяснению и определению этих понятий. Беседа Сократа, изображенная Платоном в первой книге «Государства», посвящена выяснению понятия о «справедливости». Ведет беседу, ставит вопросы и опровергает полученные на них ответы Сократ, возражают ему, предлагают свои определения и отвечают на его возражения сначала Кефал, а затем, после его ухода, сын его Полемарх.

На вопрос, что такое «справедливость», Кефал определяет ее следующим образом: говорить правду и отдавать то, что взял [см.: Государство, 331 B]. Но Сократ возражает на это, что подобные поступки иногда бывают справедливы, а иногда нет [см. там же, 331 С]. «Если кто, — рассуждает Сократ, — получит от своего друга оружие, когда тот был еще в здравом уме, а затем, когда тот сойдет с ума и потребует свое оружие обратно, его отдаст, в этом случае всякий сказал бы, что отдавать не следует» [там же]. Получив согласие Кефала на свое возражение, Сократ торжествует. «Стало быть, — говорит он, — не это определяет справедливость: говорить правду и отдавать то, что взял» [там же, 331 D]. Но тут сын Кефала Полемарх, заступивший в беседе место отца, поддерживает, ссылаясь при этом на авторитет Симонида, отвергнутое Сократом определение «справедливости». Повторив свое возражение против определения Симонида, Сократ высказывает догадку, будто Симонид в качестве поэта определил значение «справедливости» иносказательно («гадательно»), т. е. мыслил так, что справедливо было бы «воздавать каждому надлежащее, а это он назвал должным» [там же, 332 С].

Но и эта поправка не решает задачи определения «справедливости». Сам же Сократ, продолжая исследование, предвидит, что Симониду может быть задан следующий вопрос: «Что чему надо уметь назначать — конечно, должное и надлежащее, — чтобы оправдалось имя искусства врачевания? ... А что чему надо придать — должное и надлежащее, — чтобы выказать поварское искусство?» [там же, 332 С].

Сообразуясь с ответами на первые два вопроса, Симонид должен был бы сказать, что справедливостью он будет «приносить друзьям пользу, а врагам причинять вред» [там же, 332 D]. Однако Сократ продолжает спрашивать: какой деятельностью и в каком отношении может быть справедливый полезен для друзей и вреден для врагов? На войне, помогая сражаться, отвечает Полемарх [см. там же, 332 Е]. Далее выясняется, что врач не полезен тому, кто не болен, кормчий — тому, кто не плавает. Напрашивается по аналогии ответ, будто справедливый не полезен тому, кто не сражается. Но Полемарх не соглашается с этим. Он полагает, что «справедливость» полезна не только во время войны, но и во время мира, как земледелие — для собирания плодов, сапожническое мастерство — для приготовления обуви. На вопрос Сократа, для какой нужды и для какого приобретения полезна «справедливость» во время мира, Полемарх отвечает, что она нужна в делах, и поясняет, что под делами он понимает совместное участие [см. там же, 333 А]. Из последующих вопросов становится, однако, ясно, что, например, при игре в шашки полезнее сноситься не с человеком справедливым, а с игроком, а при кладке плит и камней — опять-таки не со справедливым, а с зодчим или домостроителем. Возникает вопрос: в каких же сношениях справедливый будет лучше и полезнее, чем кифарист, подобно тому как кифарист лучше и полезнее, чем справедливый, при игре на кифаре? Полемарх находит, что справедливый будет лучше в денежных сношениях. Но Сократ указывает, что справедливый будет лучше не только в этих случаях; а с другой стороны, когда необходимо за деньги сообща купить или продать лошадь, полезнее снестись с конюхом, когда корабль — с кораблестроителем или кормчим. Сократ уточняет свой вопрос: в каком случае для употребления золота или серебра сообща полезнее других именно человек справедливый? Полемарх отвечает, что в случаях, когда необходимо бывает вверить деньги и сберечь их. То есть, уточняет Сократ, когда надобно не употребить, а положить их. Но при этом получается, будто «справедливость» в отношении денег тогда бывает полезна, когда деньги сами бесполезны. Аналогичных случаев можно указать множество: для хранения садового резца «справедливость» полезна, но для употребления его необходимо искусство садовника; чтобы сохранить щит и лиру без употребления, полезна «справедливость», но когда требуется употребить их, необходимы искусства: оружейное и музыкальное. То же у Полемарха получается во всем другом: «справедливость» бесполезна при полезности и полезна при бесполезности. По поводу этих выводов Сократ замечает иронически:

«Стало быть, друг мой, справедливость это не слишком важное дело, раз она бывает полезна только при бесполезности» [там же, 333 D — Е].

Но диалектическое исследование понятия «справедливости» продолжается. Из нескольких им самим предложенных примеров Сократ извлекает обобщающий вывод — не менее парадоксальный, чем предложенная Полемархом характеристика отношения «справедливости» к полезному и бесполезному. Собеседники соглашаются в том, что если человек в сражении, в кулачном бою или в каком-нибудь ином подобном случае умеет нанести удар, то он же сумеет и поберечься; что тот защитник и хранитель лагеря хорош, который знает также, как похитить замыслы и действия неприятеля. Формулируется вывод: кто отлично сторожит что-то, тот и отлично может это украсть. Другими словами, резюмирует Сократ, справедливый человек есть, по-видимому, вор, и «справедливость», согласно мнению Гомера, Полемарха и Симонида, есть «нечто воровское, однако направленное на пользу друзьям и во вред врагам» [там же. 334 В]. Однако, когда Сократ прямо «в лоб» спрашивает Полемарха, так ли он говорил, тот, окончательно сбитый с толку, признается, что он и сам не знает, что он говорил, но все же с выводом Сократа не согласен, хотя ему все еще представляется, что справедливость велит «приносить пользу друзьям и вредить врагам» [там же, 334 В].

Характеристика метода

Далее беседа переходит в рассмотрение вопроса, кого следует называть друзьями, Я кого — врагами. Но у нас уже имеется достаточно данных, чтобы охарактеризовать — с логической точки зрения — метод Сократа. По ранним диалогам Платона мы можем составить ясное и точное представление о том, чем была «диалектика» Сократа. Сократ несомненно дал толчок к развитию в философии учения об общем понятии. Однако от толчка до выяснения диалектической функции общего понятия дистанция оставалась еще значительной. Сократ не прошел этой дистанции не по недостатку проницательности, а потому, что весь его интерес был сосредоточен не на области общей теории диалектики, а на области этики. Диалектика Сократа есть только пропедевтика его этических исследований. Тем не менее в ранних диалогах Платона сократовская диалектика получила характеристику рельефную и яркую. Более того, с известными предосторожностями мы можем для этой характеристики использовать не только первые по времени диалоги Платона, но даже и диалоги более позднего периода. Условие такого использования — исключение из характеристики сократовской диалектики отнюдь не всего, что об этой диалектике рассказывает нам Платон, а только ее специфически платоновских черт. Это прежде всего теория запредельных миру «идей», а затем трактовка вопроса о знании и его видах. Но многие черты философских воззрений Сократа, как их изображает Платон не только в «Лахесе», «Хармиде», но и в «Федре», «Федоне», «Меноне», а также в первой книге «Государства», принадлежат подлинному Сократу и дышат тем же реализмом, каким дышит изображение Сократа на прогулке с Федром («Федр»), на пиру у Агафона («Пир»), в тюрьме («Федон»).

В полном согласии с тем, что нам сообщает Ксенофонт, Сократ, выведенный Платоном в его диалогах, выясняет связь между диалектикой и собственно логическими операциями разделения на роды и виды. Руководимое Сократом философское исследование имеет целью прежде всего установить значение того или иного широкого родового термина (например, «мужества», «справедливости» и т. п.). Вопросы, которые ставит Сократ и с помощью которых он исследует это значение, формулируются так, что они приводят ответы на них, предлагаемые собеседником Сократа, к явному противоречию. Определение термина вступает в противоречие либо с различными единичными предметами, явлениями, свойствами и случаями, которые этот термин не должен охватывать, но которые он охватывает, либо, наоборот, с другими, которые он должен охватывать, но которых он не охватывает. Своими различными ответами собеседник все вновь и вновь ввергается в противоречия. Эти противоречия принуждают его признать или то, что он не достиг точного и ясного понятия о свойстве, общем для различных частных факторов, охватываемых исследуемым общим термином, или то, что такого общего свойства вообще не существует и что полученное обобщение только чисто словесное и ложное.

И в том и в другом случае Сократ сообщает мыслям собеседника направление, которое ведет к поправке оказавшегося несостоятельным обобщения, и подводит таким образом собеседника к тому, что Платон называет «видеть единое во многом или многое в едином». Другими словами, Сократ предвосхитил то, что впослелствии Платон и Аристотель описали как двойной путь диалектического процесса — расчленение единого на многое и соединение многого в единое.

Первую задачу — самую важную и существенную — Сократ выполнял прямо — аналитической цепью вопросов; вторую он редко брался выполнять прямо, но старался вооружить и возбудить ум слушателя так, чтобы последний мог сделать это сам. Это единое и многое обозначает логическое распределение разнообразной материи по родовым терминам — при ясном понимании атрибутов, подразумеваемых под каждым термином или им сообозначаемых, — так, чтобы различать те частные факты, к которым он реально применяется.

Трудность отделения сократовского ядра диалектики от содержания, которое понятие диалектики приобретает у Платона, состоит в том, что учение Сократа об общем как о реальном основании определения было усвоено Платоном в его теории идей. Зачастую грань между обоими учениями становится неуловимой, и значение платоновской идеи неопределенно колеблется между логическим видом и сущностью.

Неотделимость диалектики Сократа от его учения об определении понятия надежно засвидетельствована сообщениями Ксенофонта и опирающегося на него Аристотеля. Ксенофонт не только указывает на значение, которое имело определение понятия в диалектике Сократа, но и отмечает, что именно в определении понятия Сократ видел раскрытие сущности вещи. По сообщению Ксенофонта, само слово «диалектика (dialecesqai)» Сократ выводил из того, что люди, совещаясь в собраниях, «разделяют предметы по родам» [Воспоминания, IV, 5, 12]. «Сократ, — поясняет Ксенофонт, — держался такого мнения: если кто знает, что такое данный предмет, то он может объяснить это и другим; а если не знает, то нисколько не удивительно, что он и сам ошибается, и вводит в ошибку других» [Воспоминания, IV, 6,1].

Такое определение понятий — необходимый путь, ведущий к диалектике. Поэтому, поучал Сократ, надо стараться как можно лучше подготовиться к этому и усердно заниматься этим: «Таким путем люди становятся в высшей степени нравственными, способными к власти и искусными в диалектике» [Воспоминания, IV, 5; 12]. Едва ли не сильнее всего мысль Сократа о решающем значении определения понятия для этического поведения человека выражена в диалоге Платона «Протагор». Мысль эту развивает здесь не кто иной, как сам Сократ, выведенный в числе действующих лиц диалога. Сократ в «Протагоре» — несомненно не просто литературная маска. Диалог написан в то время, когда точка зрения Сократа была и точкой зрения Платона. В одном месте диалога рассматривается вопрос, есть ли в знании сила. способная руководить людьми. Вопрос этот Сократ формулирует чрезвычайно четко: «Ну-ка, Протагор, открой мне вот какую свою мысль: как относишься ты к знанию? Думаешь ли ты об этом как большинство людей, или иначе? Большинство считает, что знание не обладает силой и не может руководить и начальствовать... Несмотря на то, что человеку нередко присуще знание, они полагают, что не знание ими управляет, а что-либо другое: иногда страсть, иногда удовольствие, иногда скорбь, иной раз любовь, а чаще — страх... Таково ли, примерно, и твое мнение о знании, или ты полагаешь, что знание прекрасно и способно управлять человеком, так что того, кто познал хорошее и плохое, ничто уже не заставит поступать иначе, чем велит знание, и разум достаточно силен, чтобы помочь человеку?» [Протагор, 352 ВС]. Особенно большой ошибкой Сократ считает ошибку большинства людей, утверждающих, «будто многие, зная, что лучше всего, не хотят так поступать, хотя бы у них была к тому возможность, а поступают иначе» [там же, 352 D].

В ходе развития диалога Сократ вынуждает своих оппонентов, которым он возражает от своего имени и от имени Протагора, признать смехотворным их утверждение, «будто нередко человек, зная, что есть зло, и имея возможность его не совершать, все-таки совершает его» [там же, 355 А]. Сократ полагает, что во всех случаях, когда перед действующим или определенным к действию человеком возникают альтернативы, выбор производится на основе знания. «Тут во всяком случае речь идет о знании» [там же, 357 С]. И наоборот, те, кто ошибается в выборе между благом и злом, «ошибаются по недостатку знания» [там же, 357 D]. А ошибочное действие без знания совершается «по неведению» [там же, 357 Е]. В конце диалога Сократ, начавший с утверждения, будто добродетели нельзя научить, приходит к противоположному утверждению, что «все есть знание: и справедливость, и рассудительность, и мужество» [там же, 361 В].

Вслед за Ксенофонтом и Платоном тесную связь между этическим учением Сократа и его диалектикой — с центральным для нее учением об определении понятия — указал Аристотель. Связь эту Аристотель подчеркнул, желая, по-видимому, выделить исконно принадлежащее Сократу в его нравственном учении, а также попутно выявить сократовские элементы учения Платона. «Так как Сократ, — сообщает Аристотель, — занимался исследованием этических вопросов, а относительно всей природы в целом его совсем не вел, в названной же области [этической], искал всеобщего и первый направил свою мысль на общие определения, то Платон, усвоивши взгляд Сократа... признал, что такие определения имеют своим предметом нечто другое, а не чувственные вещи, ибо нельзя дать общего определения для какой-нибудь из чувственных вещей, поскольку вещи эти постоянно изменяются. Идя указанным путем, он подобные реальности назвал «идеями», а что касается чувственных вещей, то о них [по его словам] речь всегда идет отдельно от «идей» и [в то же время] в соответствии с ними, ибо все множество вещей существует в силу приобщения к одноименным [сущностям]» [Met., 1,6, 987 в 1 — 10; 7, с. 29].

Впоследствии в трактате «О частях животных» Аристотель напомнил, что в эпоху Эмпедокла «о сути бытия» и об определении сущности не имели понятия, и коснулся этого впервые Демокрит «не как необходимого для рассмотрения природы, а просто будучи приведен к этому самим делом» [О частях животных, 642 А, 27 — 28]. «Во времена Сократа, — продолжает Аристотель, — это направление возросло, а исследование природы остановилось и люди философствующие обратились к полезной для жизни добродетели и политике» [там же, 642 А, 28 — 31].

Таким образом, Аристотель примыкает к тому взгляду на роль Сократа в разработке диалектики, которого придерживались Ксенофонт, Платон и школа Платона. Сократ для него, как для Ксенофонта и для членов Академии, — основатель философии понятий, первый философ, признавший, будто «сущность» вещи коренится в понятийном всеобщем. Источником платоновской теории «идей» Аристотель считает указанные Сократом приемы установления общих определений. Из «физиков» (натурфилософов) до Сократа «слегка подошел к этому» только Демокрит, давший определение теплого и холодного. 'Еще раньше это делали для немногих вещей пифагорейцы, поставившие свои понятия в связь с числами.

В отличие от всех этих своих предшественников Сократ, согласно Аристотелю, «занимался вопросом о нравственных добродетелях и впервые пытался устанавливать в их области общие определения» [Met., XIII, 4, 1078 в 17 — 19; 7, с. 223].

Согласно характеристике и оценке Аристотеля, Сократ «правомерно искал сущность [вещи], так как стремился делать умозаключения, а началом для умозаключений является сущность вещи» [Met., XIII, 4, 1078 в 23 — 25; 7, с. 223].

Поиски общих определений, с помощью которых Сократ стремился отыскать «сущность вещи», Аристотель прямо связывает с возникновением отсутствовавшей до Сократа диалектики. «Ведь тогда еще не было, — поясняет Аристотель, — диалектического искусства, так чтобы можно было, даже не касаясь этой сущности, рассматривать противоположные определения, а также — познает ли такие определения одна и та же наука» [Met., XIII, 4, 1078 в 25 — 27; 7, с. 223].

В это положение вещей Сократ внес, согласно Аристотелю, изменение. Оно может быть сведено к двум нововведениям. «По справедливости, — говорит Аристотель, — две вещи надо было бы отнести за счет Сократа — индуктивные рассуждения и образование общих определений» [Met., XIII, 4, 1078 в 27 — 29; 7, с. 223].

И тут же Аристотель разъясняет, что эти нововведения Сократа, относящиеся к началам науки, существенно отличаются от теории «идей», противостоящей учению Гераклита о постоянной текучести чувственных вещей. Нововведения эти отличаются от теории Платона тем, что Сократ не приписывал общему и определениям обособленного от чувственных вещей существования [см. Met., XIII, 4, 1078 в 30 — 31; 7, с. 223]. Напротив, сторонники «идей» (т. е. Платон и академики) эти стороны «обособили» и подобного рода реальности назвали «идеями» [см. Met., XIII, 4, 1078 в 31 — 32; 7, с. 223].

Учение об определении, опирающееся на понятие об общем, а также учение о доказательстве составляют в философии Сократа то, что можно было бы назвать ядром положительной диалектики. Но есть в философии Сократа также и ядро диалектики отрицательной. Это представление о роли противоречия в определении и в выяснении сущности предмета.

Отрицательная диалектика

Уже элеаты, особенно Зенон, заметили, что открытие противоречия в мыслях о предмете может быть средством, ведущим к познанию истины. Зенон развил ряд доказательств, напоминающих по своему логическому построению применяемые в математике так называемые «доказательства» от противного». Так, Зенон принимает — в качестве условного допущения, — что множество вещей мыслимо. Сделав это допущение, он доказывает затем, что из него необходимо вытекают взаимно противоречащие следствия по вопросам о свойствах элементов множества и о числе, или сумме, элементов множества. Возникает ситуация, парадоксальная в логическом отношении. Так как доказательства всех противоречащих друг другу следствий логически безупречны, то необходимо заключить, что в основе их всех лежит общая им всем ложная предпосылка — условно принятое допущение, будто множество вещей мыслимо. Таким образом, эта предпосылка ложна, и множество вещей мыслимо быть не может.

Метод аргументации Зенона получил применение в диалектических рассуждениях Сократа. В вопросо-ответной диалектике Сократа часто повторяется и воспроизводится следующее логическое построение. После того как собеседник Сократа дал ответ на поставленный ему вопрос о сущности исследуемого явления, Сократ задает собеседнику следующие — дополнительные — вопросы с таким расчетом, чтобы новые ответы собеседника оказались в логическом противоречии с ответом на первый вопрос. Заметив противоречие, собеседник вносит поправку в свой ответ. Но поправка эта подвергается Сократом новому испытанию, или, как он его называет, «обличению» (elegcein), — возникает противоречие между предыдущим определением и новым ответом. Вновь вносится поправка в искомое определение и т. д.

В результате если и не достигается окончательное истинное определение (обычно именно так и бывает), то во всяком случае получается опровержение целого ряда мнений собеседника как мнений ложных. Прием этот проводится Сократом во множестве диалогов: то опровергается эстетическая теория знаменитого приезжего рапсода («Ион»), то теории посещавших Афины софистов («Протагор», «Горгий», «Гиппий»), то учение представителя какой-нибудь философской школы («Кратил») и т. п.

Яркими красками — психологическими и художественными — рисует Платон состояние собеседника Сократа — недоумение и смущение, переходящее порой в настоящее интеллектуальное смятение и страх. Но еще важнее, чем этот — психологический — эффект, результат логический и диалектический: чтобы прийти к истине, необходимо, по Сократу, пройти через ворота противоречия.

Конечно, не следует преувеличивать значение этого результата. На этой стадии развития диалектики смысл и структура противоречия далеко еще не уточнены и играют в диалектике Сократа всего лишь отрицательную роль: противоречие понимается не как запечатление и не как выражение самой истины, а только как необходимое условие приближения к ней — через устранение заблуждения. Оно указывает путь к истине лишь в той мере, в какой оно — именно как противоречие, как попытка совместить в мысли несовместимое — оказывается несостоятельным и потому устраняется, упраздняется, снимается. Противоречие в диалектике Сократа — не форма выражения истины и не прямое ее отражение. Противоречие в ней — только стимул для дальнейшего исследования, которое необходимо приведет к самой истине, но которое в качестве возвещения истины будет уже свободно от всякого противоречия. Диалектика Сократа — там, где она имеет место, — развивается и осуществляется под знаком преодоления противоречия, отрицания противоречия, изгнания противоречия.

Предметом знания может быть, по Сократу, только то, что доступно целесообразной деятельности человека. Но так как, согласно Сократу, наиболее подвластна человеку деятельность его души, то главной задачей познания Сократ провозглашает самопознание, истолковав в этом, идеалистическом, смысле старинную формулу дельфийского оракула: «Познай самого себя». Не только каждое отдельное действие должно, по Сократу, руководиться известной целью, но, кроме того, должна существовать единая общая и высшая цель, которой подчиняются все частные цели и которая есть безусловное высшее благо. Последняя мысль резко отделяет учение Сократа от крайнего релятивизма софистов. Однако в условиях человеческой жизни Сократ признает относительный релятивизм, неизбежный для всякой целесообразной деятельности: благо обусловливается пользой и удовлетворением, так что хорошее есть одновременна и полезное для достижения цели, с точки зрения которой оно определяется как хорошее.

Рационалистическая тенденция в этике Сократа

Учение Сократа о знании как об определении общих понятий и применявшиеся Сократом индуктивные приемы определения этических понятий сыграли роль в развитии логики. Основная черта этики Сократа, тесно связанная с его взглядом на роль понятий, состоит в отождествлении нравственной доблести со знанием. По Сократу, деятельность человека всецело определяется его понятиями о доблести, о благе и вытекающими из этих понятий целями. Поэтому никто не может заблуждаться или дурно поступать по доброй воле: нет человека, который, зная, что он может сделать нечто лучшее сравнительно с тем, что он делает, стал бы, напротив, делать худшее. Таким образом, Сократ сводил всякое дурное действие всецело к простому незнанию или заблуждению, а мудрость — к совершенному знанию. Этот этический рационализм Сократа был предметом удивления уже у древних: Аристотель отмечал, что Сократ превратил добродетели в понятия, в науки или познания особого рода. Учение Сократа о знании как усмотрении общего посредством понятий было развито учеником Сократа Платоном в его теории «видов», или «идей».

Сократовские школы

В начале 4 в. до н. э. некоторыми учениками Сократа были основаны новые философские школы, получившие наименование сократовских, или сократических. Таковы школы: 1) мегарская; 2) элидо-эретрийская; 3) киренская; 4) киническая. Первые три получили название по городам, где жили их руководители, последняя — по насмешливому прозвищу «пес», данному ее представителю — Диогену из Синопа (не смешивать с Диогеном из Аполлонии). Каждая из этих школ по-своему решала поставленные Сократом вопросы о высшем благе, о возможности познания, о предмете общих понятий, об их достоверности и о целях практической деятельности, ведущих к благу.

1. Мегарская школа. Основанная уроженцем Могары, учеником и ревностным почитателем Сократа Евклидом (не смешивать с математиком Евклидом), мегагрская школа просуществовала до середины 3 в. до н. э. и имела, кроме Евклида, ряд последователей: Евбулида, Диодора и Стилпона. В основе учения мегарской школы лежала мысль, будто предметом знания могут быть только «бестелесные виды» или общее, постигаемое посредством понятий. Общее совпадает с единым благом и неизменно по природе. Ни чувственный мир, ни удостоверяемые ощущениями возникновение, гибель, движение и изменение невозможны, и всякая попытка мыслить их ведет к противоречиям. Для обоснования этих положений мегарцы изобрели много доводов, в которых метафизически противопоставили общее единичному и в результате пришли (Стилпон) к софистическому отрицанию возможности относить общее понятие к единичным предметам [подробнее см. 22а, гл. II].

2. Элидо-эретрийская школа. Элидо-эретрийская школа была основана Федоном из Элиды; один из деятелей этой школы Менедем положил впоследствии начало эретрийской школе. Федон и Менедем были искусными спорщиками и учителями красноречия, однако школа их не прибавила оригинальных идей к учению мегарцев, с которыми ее представители разделяли взгляд на единство доблести и блага.

3. Киническая школа. Основателем кинической школы был Антисфен (вторая половина 5 — первая половина 4 в. до н. э.), слушавший софистов, а затем примкнувший к Сократу. Антисфен резко выступал против учения Платона о бестелесных постигаемых умом «видах», или «идеях». Из учеников Антисфена выделился Диоген из Синопа (умер в 323 г. до н. э.), прославившийся невозмутимой последовательностью, с какой он осуществлял развитый им идеал этического поведения. Учением и примером Диогена были захвачены Кратес из Фив и его жена Гиппархия. Идеи кинической этики обнаруживают свою силу еще в 3 в. до н. э., но в дальнейшем киническая школа сливается со стоицизмом, выдвинув, однако, в первых двух веках нашей эры нескольких ярких представителей.

Чему учил Антисфен? Основное теоретическое положение Антисфена — отрицание реальности общего. Существуют только единичные вещи. Понятие есть лишь слово, объясняющее то, чем вещь бывает или что она есть. Поэтому применение к отдельным предметам общих понятий невозможно: невозможно ни соединение различных понятий в единстве суждения, ни определение понятий, ни даже противоречие, так как о всякой вещи может быть высказано только суждение тождества, вроде: конь есть конь, стол есть стол. Учение Платона об умопостигаемых «видах» несостоятельно, так как восприятию доступен единичный, чувственно воспринимаемый экземпляр вида, но никак не самый «вид» или «идея».

По этике киников мудрость состоит не в недоступном для человека теоретическом знании, но лишь в познании блага. Истинное благо может быть только достоянием каждого отдельного лица, а целью добродетельной жизни может быть не богатство, не здоровье и даже не сама жизнь (все это блага, нам неподвластные), а лишь спокойствие, основанное на отрешении от всего, что делает человека зависимым: от имущества, от наслаждений, от искусственных и условных понятий, принятых среди людей. Отсюда мораль аскетизма, идеал крайней простоты, граничащей с «докультурным» состоянием, презрение к большинству нужд и потребностей, кроме основных, без которых сама жизнь была бы невозможна, насмешка над всеми условностями, над религиозными предрассудками, проповедь безусловной естественности и безусловной личной свободы.

4. Киренская школа. Киренская школа была основана уроженцем африканской Кирены Аристиппом и продолжена Аретой, Антипатром, а затем Феодором, Гегесием и Анникеридом (около 320 — 280 гг. до н. э.). Вместе с киниками Аристипп исходит из убеждения, что предметом знания может быть только практически достижимое благо. Так как орудием познания могут быть, по Аристиппу, только наши ощущения и так как в ощущениях постигаются будто бы не свойства самих вещей, а лишь наши собственные, совершенно индивидуальные состояния, то критерием блага может считаться только испытываемое нами при ощущении наслаждение или страдание. Наслаждение не может быть состоянием безразличного покоя, а лишь положительным удовольствием, простирающимся не на прошлое и не на будущее, а лишь на настоящее. Только отдельное, заполняющее данный миг удовольствие имеет цену и должно быть предметом стремлений. Так как ни прошлое, ни будущее нам не принадлежит, то ни раскаяние, ни надежда на будущее, ни страх перед будущим не имеют никакого смысла. Цель жизни — в наслаждении настоящим. Из всех возможных наслаждений наиболее желательны чувственные, так как они самые сильные. Однако средством к достижению счастья должна быть свобода, которая дала бы нам силу отказаться от недостижимого удовольствия или от удовольствия, удовлетворение, которого грозит причинить нам страдание. Поэтому философ должен быть одинаково готов как к тому, чтобы воспользоваться ими, если позволят обстоятельства, так и к тому, чтобы с легким и беспечальным сердцем от них отказаться. Из учения Аристиппа Феодор вывел отрицание существования богов и необязательность этических норм для мудреца. В отличие от Аристиппа Феодор целью деятельности считал не наслаждение единичными удовольствиями, а радость, стоящую выше отдельных благ и предполагающую в том, кто к ней стремится, рассудительность.

СОКРАТ. ЦЕЛИ ФИЛОСОФСКОГО ДИАЛОГА. СПОР СОКРАТА И СОФИСТОВ. ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ ПОЛНОЦЕННОГО СОКРАТИЧЕСКОГО ДИАЛОГА.

К счастью, до нашего времени дошли источники (сочинения Ксенофонта и Аристотеля о Сократе, около 25 аутентичных произведений Платона), анализ которых позволяет дать феноменологическое описание, а затем построить психологическую модель сократических философско-мировоззренческих диалогов.

Еще раз подчеркнем, что анализ сократических диалогов интересен нам не только сам по себе, а в контексте поиска оптимальных форм организации воспитательной деятельности детей, поэтому, помимо содержания (темы) сократических диалогов, в первую очередь мы исследовали общий способ действий Сократа – как Сократ взаимодействовал с собеседником, а также – какие цели преследовал и каких результатов достигал.

Лики Сократа.

Однажды Будду спросили, во что нужно верить? Будда ответил: «В то, что знаешь». Сократ и Будда – современники. «Неосмысленная жизнь не стоит того, чтобы жить», – вторил Будде Сократ (цит. по: Гросс Р., 2004. С. 6). Главный, интегральный «продукт» любой общественно-политической системы, любого социального строя – человек. Как тут не согласиться с английским историком, одним из столпов цивилизационной парадигмы анализа исторического процесса, Арнольдом Джозефом Тойнби. Послушайте. «Самым прекрасным афинским творением за эти полстолетия (имеется в виду вторая половина V в. до н.э. – М.Т.) была не статуя, не здание, не пьеса, но душа – Сократ» (цит по: Гросс Р., 2004. С. 22).

Старцы из Оптиной пустыни учили: «Живи, как колесо кружи – одной точкой на земле, всеми помыслами в небе». Можно сказать, что Сократ указал современникам путь в небо. Сократ – первооткрыватель субстанциональности, первичности идей. Отцы ранней христианской церкви считали Сократа дохристианским святым, призывавшим заботиться о душе. Великий гуманист эпохи Возрождения Эразм Роттердамский (1469–1536) останавливал кровавое столкновение католиков и протестантов, взывая к «святому Сократу».

Полёт в Гиперуранию Сократа сродни путешествию в другое измерение. Гиперурания – прекрасный мир вечных, неизменных, абсолютных идей. По образу и подобию горнего мира идей создана хора – материя. Земная жизнь, материальное, изменчивое – лишь неверная, искажённая копия, слабая тень жизни истинной, жизни идей. Человеческая душа сопричастна Гиперурании. Попав в мир текучего, переменного, относительного, вещный мир, она только и ждёт возвращения домой, живёт тоскою и воспоминаниями об абсолютном Благе, абсолютной Любви, абсолютной Красоте. Познание есть анамнезис, воспоминание души о Гиперурании, о строгой иерархии надфизических, метафеноменальных сущностей – идей Блага, Бытия, Покоя, Подвижности, Тождественности, Различия… Философ стремится к смирению тела, познанию абсолюта, пылает платонической любовью к Гиперурании. Разум дан для умопостижения идей, умозрения сущностей, единого во многом, вечного в изменчивом.

В своей записной книжке весной 1845 г. Маркс сделал набросок «Тезисов о Фейербахе». «Все философы лишь объясняли мир, мы пришли, чтобы его изменить». Мысль не новая. Сократ тоже был философом «прямого действия». Не циником, не релятивистом, не умствующим эстетом. Сократ учил тому, во что верил. И жил так, как учил. И умер так, как учил.

В 399 г. до н.э. неправедный афинский суд за «непочитание местных богов, измышление новых богов, развращение и подстрекательство молодёжи» приговорил Сократа к смерти. Целый месяц Сократ ждал исполнения приговора. Друзья предлагали Сократу бежать, как в 30-х гг. V в. до н.э. бежал, при помощи Перикла, приговорённый к смерти учитель Сократа, Анаксагор. Сократ «испил свою чашу» яда цикуты до дна. Смерть Сократа стала символом свободного выбора между страшной участью – но на Родине – и жизнью политэмигранта-изгнанника, законом и беззаконием, между телом и душой, между мнением и истиной, между материей и идеей. Сократ умер так, как учил.

Сократ – аристократ духа, но совсем не аристократ по крови, происхождению. Сократ из «среднего» класса афинских граждан. Он родился в 469 г. до н.э. в семье камнетёса Софроникса и повитухи Финареты. Повзрослев, Сократ не раз сравнивал «ремесло философа» с ремёслами своих родителей. Находил много общего. В одном из диалогов Платона Сократ говорил: «Мой метод похож на работу отца и матери – извлечь наружу то, что внутри». Юность и расцвет Сократа совпали со взлётом Афинской морской державы при Перикле (пришёл к власти в 461 г. до н.э.) Во время бурного роста Афин Сократ в подмастерьях у отца (457–450 гг. до н.э.), затем в «подмастерьях», учениках у натурфилософов и софистов – Анаксагора, Архелая, Продика. В юности Сократ знакомится с супругой Перикла Аспазией, берёт у неё уроки риторики, за нерадивость получает от неё оплеухи. Слушает Парменида и Зенона. Занимается музыкой, геометрией, астрономией.

Период ученичества не был долгим. Сократ почти сразу «пошёл своим путём», сконцентрировался на этических, морально-нравственных и гносеологических проблемах, начал создавать собственную «философию жизни», точнее, философию для жизни. Этим Сократ, не желая того, ответил на чаяния масс «свободных» граждан «свободных» Афин, во время падения авторитета традиции, ломки привычных ценностей замкнутого полиса активно ищущих новые ориентиры, точки опоры, символы веры.

Не добиваясь славы, Сократ был обласкан ею, с честью, не изменив себе, выдержал испытание «медными трубами». К середине V в. до н.э. Афины стали столицей «цивилизованного мира», экономическим, военным, культурным центром Средиземноморья. Ещё раньше, в 40-х гг. V в., Сократ стал первым Философом Афин. В 435 г. до н.э. этот факт признал знаменитый софист Протагор, а в 442 г. до н.э. Дельфийский оракул изрёк: «Нет человека мудрее Сократа».

Человек с известностью Сократа, видимо, мог избежать военной службы. Не отличаясь богатырским сложением, «небольшого роста, скуластый, со вздёрнутым носом, толстыми губами, шишковатым лбом, он напоминал собою театральную маску» (Лосев А.Ф., Тахо-Годи А.А., 1993), Сократ неоднократно отличился в боях за Родину. В 441 г. Сократ проходил воинскую службу вместе со своим учителем Архелаем и драматургом Софоклом на острове Самос. В диалоге Платона «Пир» Алкивиад рассказывает о воинской доблести, проявленной Сократом в битве при Потидее (432 г. до н.э.) Сократ – участник и других сражений Пелопоннесской войны. В сражении при Делии (424 г. до н.э.) он спас жизнь Ксенофонту, с большим самообладанием, воодушевляя воинов, пробивался из окружения. В битве при Амфиполе (422 г. до н.э.) Сократ ещё раз доказал своё презрение к смерти, свою любовь к Афинам. А с каким знанием тонкостей ратного дела Сократ рассуждал о храбрости, мужестве с двумя видными военачальниками своего времени – Никием и Лахетом! (Диалог «Лахет»; цит. по: Платон, 1998. С. 223–225).

В наш политкорректный век «вялых», измельчавших, изверившихся людей Сократа наверняка бы причислили к радикалам. Сократ всегда бескомпромиссно шёл против мнения большинства, против «условных истин», пространных сентенций о том, как следует жить. Сократ был ярым критиком демократии и вместе с тем почитал законы, оставался верным гражданскому долгу и своему «императиву» – продолжать задавать очевидные вопросы, пока под их атакой все благоглупости, вся мещанская «премудрость» (вспомним салтыковского пескаря), не развеется в прах. В своей Апологии (защитной речи на суде) Сократ сравнивает себя с оводом, предупреждая афинян – «если вы сбросите этого «овода» с руки, то всю жизнь проведёте в спячке». Сократ жалеет людей, которые, открыв ошибочность своих прежних представлений, отказываются думать дальше, ополчаются против разума как такового. Вопросы Сократа – саднящая заноза, заставляющая людей учиться, размышлять, совершенствоваться в познании истины. Беседовать с Сократом совсем не просто. Беседовать с Сократом – «держать экзамен души, подводить итог жизни». Не каждому под силу выдержать эту «пытку». Даже Фридрих Ницше, не будучи, разумеется, очно знаком с Сократом, зябко, нервно поёживался от заочных встреч с ним. «Его голос проникает в глубины вашей души. Сократ учит вас, как слушать. Он заставляет испытывать острую тоску. Предчувствует упадок и забвение ценностей, падение добродетелей. От соприкосновения с ним ты уходишь более богатым, открытым, возможно, менее уверенным, но наполненным ощущением того, чему ещё нет названия» (цит по: Гросс Р., 2004. С. 53).

Сократ любит Афины до ненависти к их недостаткам. Он – самый суровый судья и обвинитель родного города и его жителей. Сократ рискует призывать озлобленных военными неудачами сограждан к гуманности по отношению к врагам-спартанцам. В 406 г. до н.э., заседая в афинском «Совете пятисот» («буле»), Сократ один борется против несправедливого приговора шести стратегам. Эти военачальники выиграли сражение при Аргинузских островах. Афинский флот разгромил тогда пелопоннессцев. Поднялась буря, афиняне не успели похоронить своих павших. Вернувшихся на родину триумфаторов сначала наградили за победу, потом, согласно закону, казнили за нарушение отечественных религиозных обычаев. Форма возобладала над сутью.

В 404 г. до н.э., когда Афины томились под властью Тридцати тиранов, по их постановлению Сократ должен был привезти с острова Саламина известного богача Леонта (тираны хотели, казнив Леонта, завладеть его имуществом). Из пяти человек, выбранных для выполнения этого тёмного дела, отказался только Сократ. Трудно приходилось Сократу, он не мог ужиться ни с тиранами, ни с демократией. Но что говорить о тиранах, когда Сократ не щадил даже самых лучших государственных деятелей Афин – Фемистокла, Кимона и самого Перикла. «Говорят, они возвеличили наш город, а что он раздулся в гнойную опухоль, того не замечают. А между тем они, прежние, набили город гаванями, верфями, стенами, податными взносами и прочим вздором, забыв о воздержанности и справедливости» (Диалог «Горгий»; цит. по: Избранные диалоги. Платон, 2004. С. 109). Истинный политический лидер, по Сократу, должен «не потакать желаниям, а давать им иное направление – когда убеждением, а когда и силой, так, чтобы граждане становились лучше». Эти золотые слова будто в назидание всем последующим «политическим элитам».

Многим досаждал Сократ. Его боялись. Его высмеивали, выдавали то за дурачка, то за шута, то за опасного вольнодумца. Аристофан в комедии «Облака», поставленной в 423, а по другим данным – в 434 г. до н.э., изобразил Сократа неадекватным, слепцом, ведущим слепых, учителем в некой подозрительной школе – «мыслильне», обманщиком и выдумщиком с «головой в облаках».

Сократ в высшей степени не буржуазен, не практичен. Он «не умеет жить». О неприхотливости Сократа ходили легенды. Софист Антифон как-то заметил, что «если бы раба заставили так жить, он непременно сбежал бы». Жена Сократа Ксантиппа (он женился в 429 г. до н.э.) нередко пилила, а то и поколачивала супруга за его бытовую беспомощность, за то, что при таком громком имени Сократ не мог удовлетворительно содержать её и троих детей.

Сократ – народен. Сократ – не сноб, не мнящее себя элитой ничтожество, не мизантроп. Сократ всегда был в гуще людей, он не уставал от бесконечных встреч, люди были интересны Сократу вне зависимости от их социального статуса, наличия денег, близости к власти. Особенно Сократ любил общаться с мастерами, достигшими в какой-либо отрасли человеческой деятельности подлинного совершенства, постигшими суть, идею какого-либо ремесла. Сократ говорил о вещах, близких простому человеку. О дружбе, о работе, о воспитании детей, о человеческом счастье, о любви, о красивом и безобразном… Любимое «место дислокации» Сократа в Афинах – перекрёсток всех афинских путей-дорожек, шумная рыночная площадь Агора. Здесь, на Агоре, Сократ подолгу беседует с торговцами и рыбаками, с крестьянами и ремесленниками, с женщинами лёгкого поведения и нищими, со стариками и юношами, с солдатами. За разговором Сократа можно застать и в гимнасии, и в палестре, и в мастерской обувщика Симона, который славился своими сандалиями на все Афины. (Совсем недавно, в ходе раскопок, проведённых на Агоре, археологи обнаружили чаши и гвозди с клеймом «Симон».) Сократ не только учил, но и сам учился у своих собеседников. Американский исследователь творчества Сократа Рональд Гросс отмечает, что «разговор Сократа был наполнен сведениями, почерпнутыми Сократом у гончаров, конюхов, ткачей, политиков, проституток» (Гросс Р., 2004).

Но всё-таки самым взыскательным и мудрым собеседником Сократа был, видимо, он сам, его внутренний человек, даймон – голос совести, звучащий в Сократе. «Познать себя», обрести гармонию с собой, не размениваться, не предавать себя, всё остальное образуется, приложится. Известный философ и историк Ханна Арендт писала: «Когда Сократ возвращался домой, он был не один, он был с самим собой. И вот с этим-то человеком он и должен был достичь согласия. Лучше быть в разладе со всем миром, чем с человеком, который всегда с вами, даже когда все другие вас покинут».

Софисты.

Софисты – самые глубокие идейно-мировоззренческие оппоненты Сократа. Софисты – «платные учителя мудрости», впервые взявшие деньги за обучение философии. В целом ряде диалогов Платона («Горгий», «Софист» и др.) Сократ полемизирует с софистами. Как и Сократ, софисты «искушённые эксперты знаний». Как и Сократа, софистов занимали проблемы жизни человека, проблемы общества, проблемы познания. Но Сократ и софисты – антиподы. Учение Сократа возникает и раскрывается на гранях: Сократ – натурфилософы, Сократ – традиция и мифология, Сократ – софисты. Мировоззренческий спор между Сократом и так называемыми «старшими» софистами – Протагором, Горгием, Продиком, Гиппием, Антифоном – красной нитью проходит через всю западноевропейскую культуру, он актуален и поныне. Но об этом позже, а сейчас поговорим о софистах как о социально-историческом и культурном феномене.

Демократия это власть народа. В современных Сократу и софистам Афинах, 10–15% населения, полноправные афинские граждане, в большей или меньшей степени, но участвовали в политической жизни, избирали, теоретически могли занять ту или иную государственную должность. Кроме того, афинское общество – рыночное общество. А на рынке важно показать «товар лицом», важнее казаться, чем быть. Если карьера человека зависит от успеха на выборах, а успех на рынке зависит от маркетинга товаров, то любой, алчущий власти или денег в рыночной рабовладельческой демократии, должен овладеть, как сейчас говорят, «технологиями» влияния на массы, технологиями убеждения людей в том, что он или его товар – «лучший выбор». Спрос рождает предложение. В Афинах возник устойчивый спрос на идеальный продукт особого рода, спрос на алгоритмы, способы манипуляции сознанием масс. По моей, возможно крамольной, версии, софисты и удовлетворяли этот спрос. Воспользуюсь нечестным, софистическим приёмчиком, применю закономерности одной исторической эпохи к другой. И скажу – софисты это политтехнологи древности. Софисты – специалисты по созданию спроса и «впариванию» залежалого товара. Софисты – адвокаты, пользующиеся словесным крючкотворством и несовершенством закона для «отмывания добела чёрного кобеля». Послушаем софиста Горгия из одноимённого диалога Платона. Вот его слова о риторике, мастерстве софиста. Риторика – «величайшее благо, она даёт людям как свободу, так равно и власть над другими людьми». Риторика – «способность убеждать словом и судей в суде, и советников в Совете, и народ в Народном собрании, да и во всяком ином собрании граждан. Владея такою силой, ты и врача будешь держать в рабстве, и учителя гимнастики, а что до нашего дельца, окажется, что он не для себя наживает деньги, а для другого – для тебя, владеющего словом и умением убеждать толпу». И дальше – «Знать существо дела красноречию нет никакой нужды, надо только отыскать какое-то средство убеждения, чтобы казаться невеждам большим знатоком, чем истинные знатоки» (Избранные диалоги. Платон, 2004. С. 25).

Софисты – гедонисты и эгоисты. «Кто хочет прожить жизнь правильно, должен давать полнейшую волю своим желаниям, а не подавлять их, и как бы ни были они необузданны, должен найти способность им служить (вот на что ему и мужество, и разум!), должен исполнять любое своё желание» (из диалога Платона «Горгий»). Прикрываясь ширмой «Человек есть мера всех вещей», под людьми они подразумевают только себя. За красивыми словами и эффектными позами софистов торчат уши страсти к наживе и власти. Польза для себя, любимого, успех любой ценой – кредо софистов. Софист – человек посюсторонний, земной. В советские времена софистов даже хвалили за их атеизм. Оттуда ещё никто не возвращался, значит, по мнению софистов, «живи настоящим», «живи, играй», правила для толпы, играй так, чтобы всегда выигрывать (Избранные диалоги. Платон, 2004. С. 25).

«Добро и зло, всё стало тенью». Софисты – релятивисты, для них нет ничего святого, ничего абсолютного. «Какими отдельные вещи предстают передо мной, таковы они для меня, какими перед тобой – таковы они для тебя». «Если тебе холодно, то дует холодный ветер, если нет – тёплый» (Диалог «Софист»; цит. по: Реале Дж., Антисери Д., 1994. С. 56). Ещё раз повторю коварный лозунг Протагора – «Человек есть мера всех вещей», как удобно, полезно в конкретный момент времени, так и действуй. Если нет ценностного неба над головой, если добро и зло относительны, то позволено всё. Софисты – теоретики имморализма. Гимн относительности они поют для оправдания и камуфлирования собственных неблаговидных деяний.

Софисты редуцируют человека до животного, общество до стада, а сами метят в погонщики, в пастухи. Софисты – сторонники «естественного отбора» среди людей, апологеты социального дарвинизма. Вот что говорит софист Калликл из диалога Платона «Горгий»: «Природа провозглашает, что это справедливо – когда лучший выше худшего и сильный выше слабого. Что это так – видно во всём и повсюду и у животных, и у людей – если взглянуть на города и народы в целом, – видно, что признак справедливости таков: сильный повелевает слабым и стоит выше слабого» (Избранные диалоги. Платон, 2004. С. 65). А раз так, софисты всегда на стороне, в их понимании, справедливого, то есть сильного.

Софисты готовы оправдать любой поступок власти, и они же первыми бегут с корабля власти, когда чувствуют, что он идёт ко дну. Софисты – политические прагматики, они тонко улавливают «политическую целесообразность» момента, держат нос по политическому ветру. Для Сократа любовь к родному полису, Афинам – этическая догма. Софисты – космополиты, бродяги, «кочевники», их родина там, где комфортнее, сытнее, безопаснее, ближе к кормушке. Софисты – «приводные ремни» афинской рабовладельческой демократии. По мнению Сократа, суть красноречия софистов в «угодничестве» перед властью, красноречие софистов – «это призрак одной из частей государственного искусства» (Диалог «Горгий»; цит. по: Избранные диалоги. Платон, 2004. С. 38). Власть нуждается в софистах, особенно в момент выборов, софисты подсказывают власти, как лучше выдать чёрное за белое, помогают воспроизвестись, управлять социумом, создавать миф о мудрой, заботящейся о народе власти. Софисты – творцы социальных химер, они инструмент «мягкого», незаметного для граждан насилия над их умами и душами. «Обманывающий поступает лучше того, кто не обманывает, а обманутый мудрее того, кто не обманут» (Диалог «Горгий»; цит. по: Реале Дж., Антисери Д., 1994. С. 59).

Цели философского диалога. Спор Сократа и софистов.

Наиболее ярко, рельефно основные типологические черты сократических диалогов выявляются в сопоставлении по контрасту с ценностями, риторической стратегией, манерой современников и оппонентов Сократа – философов-софистов. Диалог Платона «Горгий» специально посвящен описанию спора Сократа и софиста Горгия о предназначении философии и философствования.

Сущность позиций Сократа и Горгия в этом мировоззренческом по своему характеру споре, сущность разногласий сторон можно резюмировать в нескольких антитезах.

Для Сократа цель и высший смысл философского диалога в бескорыстном искании истины, в стремлении к истине, в совместном с собеседником постижении истины. Искусство ведения диалога состоит в гармонизации отношений с собеседником, в примирении разных голосов, в их согласии, во взаимном прощении и уступках друг другу ради взаимопонимания на пути к истине. В этом смысле философский диалог есть не что иное, как «благое», «конструктивное» красноречие, умение в беседе находить консенсус и истину, диалектика (от dialegomai – беседую).

Диаметрально противоположный взгляд на цели философствования активно, наступательно отстаивают софисты. Для Горгия философский диалог это, прежде всего, борьба антагонистов, непримиримый конфликт оппонентов, спор, эристика (от eridzo – спорю). В греческой мифологии спору покровительствовали две богини: Эрида благая, если спор направлен на согласие с собеседником и достижение истины, и Эрида злая, если цель спора – победа над собеседником. Софисты – апологеты злой Эриды. Для них философский диалог – борьба с другим, победа в этой борьбе, подавление собеседника, эффективное средство самоутверждения за счет другого человека, инструмент манипуляции сознанием другого.

Сократ рассматривал своих собеседников как партнеров, равноправных субъектов поиска истины. Ему бесконечно интересна душа, или, как сейчас говорят, личность человека, вступившего в диалог. Сократ старается помочь неискушённым собеседникам сформулировать и высказать свои мысли. Он старается понять, «каким типом ума» обладают собеседники. В зависимости от этого, Сократ подбирает оптимальные для того или иного конкретного человека темы и методы ведения дискуссии (диалог Платона «Федр»). С военачальником Лахетом Сократ полемизирует о природе мужества. Со старым школьным другом Лисием о дружбе. С юным, увлечённым математикой Теэтэтом – о познании. Глобальная философская парадигма Сократа в области гносеологии (теории познания) заключается в убеждении, что единая истина по-своему отражается, преломляется в каждой душе («каждая душа несет в себе истину»), «своя правда» есть в мнении любого человека.

Перефразируя известную пословицу, можно сказать, что, по Сократу, «одна душа хорошо, а две лучше», ибо только солидарные усилия людей по поиску правды способны привести к успеху. Помочь другому понять себя самого, понять другого, как себя самого, увидеть себя в другом, а другого в себе, всегда испытывать интерес к другому, испытать благодарность за откровенность другого – таковы «символы веры» Сократа, веры в другого человека как в цель собственной жизни. За свои убеждения Сократ прослыл среди современников «опасным чудаком», «ниспровергателем традиции», «врагом общественных устоев и порядка». Многие люди не могли поверить и простить, что для Сократа место его собеседника в социальной иерархии не имеет значения, что Сократ строит «кроткие», «без гордыни», «братские» (Н.Ф. Федоров) диалогические отношения со всеми людьми, невзирая на наличие у них денег и власти.

Расценивая его как непосредственную угрозу для себя, не умея понять, софисты первыми «бросили камень» в Сократа, обвинили его в «неискренности», «притворстве», «цинизме». Это не случайно, ведь значимость собеседника в глазах софистов была производной от того, что может «поиметь» софист в общении для себя лично. Так, для Горгия собеседник «рядоположен» любому предмету внешнего мира, уподоблен объекту неживой природы.

Впрочем, по большому счету, у софистов нет собеседников, ибо для софиста не существует другого значимого голоса, чем его собственный, не существует внутреннего мира другого человека, его ценностей, чувств, воли – его личности. Умаление личности собеседника, игнорирование ее проявляется в самой речевой манере софистов. Они не умеют вести диалог как обмен мнениями: перебивают, не отвечают на обращенные к ним вопросы, постоянно провоцируют собеседника, «подсказывают» выгодные рецепты решения проблем, утрируют, опошляют, высмеивают, совершают акты речевой агрессии, если и слушают, то точно не слышат. Только себя софист мнит «оратором», субъектом речи, «умным». Собеседник всегда всего лишь адресат, «пустота», которую софист заполняет собственным содержанием, пассивный объект для манипуляций, бессловесная «говорящая вещь».

Следующее фундаментальное противоречие Сократа и софистов, говоря языком научным, можно выразить так: онтологичность (абсолютность) речи Сократа против релятивизма (относительности) речи софистов. Переходя на обыденный язык описания этой антитезы, мы можем сказать, что для Сократа истина всегда одна, она абсолютна.

Речь, диалогическая позиция человека должна отражать его настоящее (не в угоду кому-то или чему-то) мнение об истине. Сократ восстает против лицемерия, приспособленчества в диалоге, сам всегда высказывает только то, во что верит. Речь Сократа правдива! Самым важным критерием «честной», «открытой» диалогической позиции, «гармоничной», «правдивой», «красивой» речи для Сократа выступает ее прямое и непосредственное отношение к истине. Сократу претят лукавство, недомолвки, «фигуры умолчания», недоговоренность, полуправда, словом, любое «камуфлирование» истины, любая «мимикрия» говорящего, любое приспособленчество.

Конечно, Сократ понимает – «сколько людей, столько и мнений», но, сколько бы ни было мнений, все они по поводу одного и того же – вечной, неизменной, единственной и абсолютной истины. Если допустить «множественность» истин, сосуществование многих истин по поводу одного и того же, люди просто не смогут общаться, понять друг друга, будут говорить о разном (разных истинах).

Софисты способны «покривить душой» ради выгоды, они полностью отрицают абсолютность истины. В противовес Сократу, истина в воззрениях софистов всегда релятивна (относительна). Одно и то же утверждение в одних условиях истинно, в других – ложно. Сколько людей, сколько борющихся интересов, «выгод», столько и истин. Для софистов истина заключена в извлечении пользы, в «использовании» окружения, в умении «вырвать кусок из горла» другого человека. Отсюда следует, что истинна та речь, та позиция в диалоге, которая сулит наибольшую «выгоду». Софист в диалоге «склоняет голову» перед «резонами», внешними обстоятельствами и условиями, с одной стороны приспосабливая их к себе, с другой – адаптируясь к ним. Сократ в диалоге правдив, Горгий в диалоге – демагог!

Последняя генеральная линия противостояния софистов и Сократа теснейшим образом связана с предыдущим противоречием: она в сущностно различных способах отыскания и обоснования истины, убеждения собеседников в своей правоте.

Речи софистов нельзя отказать в «формальной красоте», изяществе, логической изощренности и даже формально-логической правильности. В диалоге, прибегая к помощи формальной логики, рассудка, софист пытается развенчать позицию собеседника, найти слабое место не столько в его доводах, сколько в самой личности другого, чтобы затем, «потакая слабостям», «играть» на несовершенстве человека, добиваясь своего.

Открыто отрицая истинность речи и абсолютность истины, софисты доказывают свою точку зрения, апеллируя к эмоциям, предрассудкам, суевериям, заблуждениям, чувствам (часто преднамеренно низведенным до примитивных инстинктов), а не к разуму другого человека. Превыше всего софист ценит «сноровку, основанную на лжи» – способность в диалоге «воздействовать на аудиторию», манипулировать ею в сугубо личных интересах. Софисты поднаторели в «облапошивании», обмане собеседников. Эта цель, по мнению софистов, оправдывает все средства, для ее воплощения «все средства хороши». Все, кроме вдумчивого, разумного, содержательного анализа обсуждаемой проблемы и путей ее преодоления. Софисты – изобретатели софистики, сознательного применения в доказательствах неправильных доводов, всякого рода уловок, замаскированных внешней, формальной безукоризненностью. Говоря об отличии софистики от диалектики, В.И. Ленин писал, что гибкость понятий, применённая субъективно, равна софистике.

Возвращаясь к Сократу, мы можем утверждать, что для него существовал только один универсальный способ проверки собственного мнения на предмет соответствия истине, один способ убеждения собеседника – логос. В понятие «логос», по свидетельству Платона, Сократ вкладывал глубочайшим смысл. Логос – разум, отделяющий истинное от ложного. Логос – божественный разум, частицей которого наделена каждая душа. Логос позволяет не «окутывать», «скрывать» реальность, не «искажать» ее, но исследовать, осмысливать, структурировать, понимать. Логос – содержательная, истинная логика, диалектика.

Логос – «отождествление всего мыслительного и всего словесного». Логос – логические доводы, аналогии, сравнения, различения, обобщение, анализ, синтез, суждения, умозаключения, доказательства и вместе с тем – знак, символ, слово, речь, язык, мысль, идея, понятие. Диалогическая позиция Сократа – это система логически взаимосвязанных, взаимообусловленных высказываний, в которой «аргументы и доказательства скрещиваются, подталкивают друг друга, стремительно бегут перед вашими глазами, выбрасывая на ходу восхитительные блески антитез» (Лосев А.Ф., Тахо-Годи А.А., 1993).

В поисках вечной истины Сократ уповает на логос, разум собеседника и тем самым возвышает человека. В поисках сиюминутной выгоды софист унижает человека, опираясь на темную, хаотичную сторону его души, мешает разуму собеседника адекватно отразить реальность, истину.

Феноменологическое описание сократического диалога.

Сократический философский диалог состоял из нескольких диалектически взаимосвязанных этапов.

На первом этапе Сократ ставил перед собеседниками проблему, с одной стороны, взятую из их повседневной жизни, с другой – имеющую философское содержание. Такая проблема фиксировалась в виде вопроса относительно содержания того или иного абстрактного слова обыденного языка, например: что есть мудрость? храбрость? добродетель? благо? прекрасное? (диалоги Платона «Гиппий больший», «Лахет», «Парменид», «Критон»). Для ответа на эти вопросы собеседники Сократа должны были обобщить опыт, связанный в их сознании с абстрактным словом обыденного языка. Пытаясь стимулировать собственное размышление собеседников, «Сократ поглубже запрятывал свое знание предмета», «внешне казался ровней собеседнику», «притворялся несведущим».

На втором этапе сократического диалога собеседники Сократа решали поставленную проблему на актуальном для них уровне развития, «снимали» мировоззренческий вопрос, дав доступный их пониманию ответ.

Психологический смысл второго этапа заключался в том, что участники диалога проговаривали (объективировали, вербализировали) имеющиеся у них идеи относительно решения философско-мировоззренческой проблемы, искали средства, при помощи которых можно облечь эти идеи в слово, превратить свои мысли в совокупность высказываний. Создав дефиницию, определение того или иного термина – абстрактного слова обыденного языка, собеседники Сократа «успокаивались», «испытывали иллюзию знания», «иллюзию окончательного преодоления проблемы».

На третьем этапе философского диалога Сократ, выражаясь современным психологическим языком, создавал «зону ближайшего развития» (Л.С. Выготский) для своих собеседников, пользуясь для этого двумя основными методами – майевтикой и агоном (противопоставлением).

По Сократу, «душа не может достигнуть истины, если она не беременна ею». Исходным материалом для мировоззренческих диалогов Сократа всегда служит содержание сознания и души его собеседников. Однако в одиночку человек не в силах достичь истины. При «родах» истины человеческая душа «нуждается в помощи духовного повивального искусства» – майевтики. Описание майевтики (буквальный перевод – «родовспоможение») мы находим у Платона: «…теперь мое повивальное искусство во всем похоже на акушерское, оно заключается в том, чтобы правильно распознать и отделить фантазии и лживость в молодых душах от вещей здоровых и реальных». Есть у Сократа и такое суждение об особенностях его майевтики: «Я принимаю роды у мужей, а не жён, роды души, а не тела. По обычаю акушерок и я должен быть стерильным от знания. От меня люди ничего не получили, лишь у себя нашли нечто замечательное, что и произвели на свет, но я, помогая в этом деле, вознаграждён» (цит. по: Реале Дж., Антисери Д., 1994. С. 74). Прибегая к майевтике,

Сократ ставил перед собой вполне конкретную педагогическую цель воспитания собеседников. Отправным пунктом майевтики Сократа было знаменитое «сократическое сомнение», и фразу «я знаю только то, что ничего не знаю» приписывают Сократу отнюдь не случайно.

С помощью острых, резких, зачастую раздражавших собеседников вопросов Сократ приводил участников диалога в замешательство, «лишал покоя», «злил», «заставлял думать». «Невежество собеседников показывалось как настоящее, а “невежество” Сократа оказывалось симуляцией для стимуляции диалога» (Р. Гросс). Мастерство и масштабность риторического дара проявлялись в том обстоятельстве, что, поразмыслив, собеседники не могли не признать справедливость сомнений Сократа, справедливость его вопросов. Иными словами, своими высказываниями Сократ создавал такой контекст, в котором его собеседнику становилась очевидной неполнота, ограниченность имеющихся у него философско-мировоззренческих представлений. Опровержение, приведение собеседника в замешательство – «elenchos» – было деструктивной составляющей метода Сократа. Посредством майевтики «достигался эффект очищения сознания» собеседника от «фальшивых самоочевидностей», «вредных иллюзий», «невежества». Эксплицируя, делая явным для партнера по диалогу несовершенство его собственной точки зрения, опровергая исходную познавательную позицию собеседника, Сократ создавал предпосылки для дальнейшего философского исследования. Платон писал об этом так: «Мы должны признать, что именно опровержение есть наиболее основательное очищение, кто не знал его благородного воздействия, даже если это великий царь, тот не стоит и упоминания». Полной диалектической противоположностью деструктивной составляющей майевтики являлось ее конструктивная, положительная часть. Абстрагируясь от деталей, можно сказать, что в самом общем виде конструктивный элемент майевтики заключался в создании Сократом по ходу диалога таких условий, в которых его собеседник вынужден был приводить разные характеристики, признаки обсуждаемого понятия к единому основанию, подводить частное (отдельные примеры) под общее понятие. Сократ так говорит об этой способности: «…охватив все общим взглядом, возводить к единой идее разрозненные явления, чтобы, определив каждое из них, сделать ясным предмет нашего поучения».

Вторая способность Сократа, органично входящая в положительную майевтику – помочь собеседнику, «наоборот, разделять все на виды, на естественные составные части, стараясь при этом не раздробить ни один член, как дурные повара» (индукция) (Михальская А.К., 1996. С. 20– 23).

Прекрасный пример применения положительной майевтики мы можем найти в диалоге «Федр», когда Сократ применяет индукцию и дедукцию, анализируя собственное рассуждение о любви. Если Сократ замечал в ком-то «природную способность охватывать взглядом и единое, и множественное», то, по его собственному признанию, «гонялся за таким человеком по пятам, как за богом». Результатом применения конструктивного элемента майевтики было построение собеседником Сократа иерархии признаков, связанных с изучаемым понятием, обобщение опыта, с осознанным выделением логического основания (ведущего признака/признаков) собственной познавательной позиции.

Наряду с майевтикой, для активизации мышления своих собеседников, Сократ часто использовал принцип «сценического агона», заимствованный им у греческого театра. Агон (отсюда слова «антагонист»; «агония» – «борьба со смертью») означает противопоставление, состязание, такое же, как в аттической комедии, драматический спор, «борьба двух противоположных идей, которые защищают соперничающие стороны, причем борьба азартная, страстная» (Лосев А.Ф., Тахо-Годи А.А., 1993). Метод противопоставления состоял в том, что рядом с точкой зрения своего собеседника Сократ формулировал собственную позицию по обсуждаемой проблеме, позицию, безусловно, понятную оппоненту, но исходящую из иных, нежели у него, логики, ценностей, оснований. Во многих диалогах видно стремление Сократа сформировать несколько познавательных перспектив преодоления философско-мировоззренческой проблемы.

Диалоги Платона «Гиппий больший», «Протагор», «Горгий», «Менон», где главное действующее лицо – Сократ, построены в полном соответствии с принципом сценического агона (вспомните греческий театр – одна и та же ситуация представляется зрителю глазами «улыбающейся» и «плачущей» маски). В диалоге Платона «Пир», решая философскую проблему «что есть любовь?», собеседники (Федр, Павсаний, Эриксимах, Аристофан, Агафон, Сократ, Алкивиад) дают 7 различных определений любви. Наличие нескольких точек зрения в одной проблемной области неизбежно приводит их к обсуждению, согласованию, обобщению, отбору наиболее продуктивных тезисов, обогащает исходные представления людей.

В заключение позволю себе цитату из книги Т.В. Васильевой «Афинская школа философии» о сильных сторонах сократического диалога: «Собеседник перед тобой, ты можешь к нему приноровиться, снять недоумения по ходу беседы. Самостоятельное размышление врезается в память вашего оппонента, усваивается прочно, а самое главное, порождает в душе слушателя способность к внутреннему собеседованию с самим собой».

Психологическая модель полноценного сократического диалога.

Получив обобщенное феноменологическое представление о протекании классического сократического диалога, картину внешних признаков, описывающих философско-мировоззренческий диалог как форму совместной деятельности людей по постановке и построению вариантов преодоления философско-мировоззренческих проблем, мы можем перейти к построению психологической модели полноценного сократического диалога. В отличие от феноменологической картины, теоретическая модель отражает внутренние, существенные и необходимые характеристики сократического диалога. Структурно такая модель находится в отношениях изоморфизма (подобия) к способу развития классического философского диалога и состоит из трех основных этапов.

Первый этап – постановка философской проблемы. Философско-мировоззренческая проблема фиксируется в виде вопроса, принятого к обсуждению собеседниками в результате конвенции (договора). Как правило, философский вопрос направляет участников диалога на установление сферы смысла, значения по отношению к тому или иному термину философии, одновременно являющемуся абстрактным словом обыденного языка («добро», «время», «любовь», «красота» и т.д.).

С появлением, принятием собеседниками философского вопроса создается философская проблемная ситуация (ФПС). Согласно определению А.М. Матюшкина, «проблемная ситуация характеризует психическое состояние субъекта, возникающее при выполнении задания, требующего открытия нового знания» (Краткий психологический словарь, 1990. С. 293). «Открытие нового знания», преодоление проблемной ситуации обязательно должно «быть значимым для субъекта», «изменить его психическое состояние», «составить микроэтап в развитии».

Итак, психологическим условием возникновения ФПС является невозможность осуществления деятельности в плане простой репродукции. Решение философско-мировоззренческой проблемы предполагает, что участники диалога «совершат открытие» и переживут этот факт эмоционально, обязательно будут продуцировать, создавать новое для себя знание, выходить в гипотетическую сферу, на уровень предельно возможных обобщений.

Второй этап – решение философского вопроса на актуальном уровне развития участников диалога. На этом этапе в сознании каждого из участников диалога актуализируется часть опыта, субъективно связанная с изучаемой проблемой, актуализируются представления, относящиеся к абстрактному слову обыденного языка, появляются психологические предпосылки для перехода от смысловой к знаково-символической форме анализа ситуации. Кроме того – пока в индивидуальном порядке (внутренний или внешний монолог), – происходит обобщение участниками диалога собственных представлений (или других содержаний сознания), субъективно, психологически связанных с обсуждаемой темой. Такое обобщение приводит к выделению признака (признаков), иногда построению иерархии признаков, становящихся основанием точки зрения, познавательной позиции какого-либо партнера по общению.

Для участников философско-мировоззренческого диалога результат их собственной деятельности на втором этапе выступает как открытие (ага-реакция – «понял!», «эврика!»), в форме идеи, замысла, гипотезы, «откровения» о возможности разрешения философской проблемы. И как только «открытие» стало реальностью, сама ситуация сократического диалога как деятельности совместной, интерактивной, ставит перед человеком задачу коммуникации, передачи собеседнику новых идей и знаний. Теперь автор гипотезы ищет средства для экстериоризации своих представлений, мыслей, переживаний, придает им вербальную (словесную) форму, выносит в диалогическое пространство, старается сделать достоянием всех. Конструируя вербальные модели преодоления философско-мировоззренческой проблемы, партнеры по общению создают собственные определения, дефиниции обсуждаемого абстрактного слова. Эти оригинальные определения опосредствуют как совместный процесс философствования, так и философствование каждого познающего субъекта.

Экстериоризация, проговаривание собеседниками собственных познавательных позиций, философско-мировоззренческих представлений, внутреннего опыта, связанного с абстрактными словами обыденного языка, приводит к возникновению особой коммуникативно-знаковой среды, где во внешней, вербальной форме представлена, в зависимости от конкретных условий, одна или несколько несовпадающих точек зрения на способ преодоления философско-мировоззренческой проблемы. Еще раз подчеркнем ведущий отличительный признак второго этапа философско-мировоззренческого диалога – в созданной собеседниками коммуникативно-знаковой среде обязательно наличествует ответ на обсуждаемый вопрос. Философская проблемная ситуация перестает существовать для собеседников, найденный ответ их полностью удовлетворяет, не вызывает сомнений. Участники диалога пребывают в наивной уверенности, что решили проблему раз и навсегда, окончательно и бесповоротно.

Третий этап – самый важный, кульминационный этап философско-мировоззренческого диалога – состоит в воссоздании философско-мировоззренческой проблемной ситуации на новом, более сложном диалектическом витке-уровне. Ответ или ответы, появившиеся на втором этапе, подвергаются сомнению, критике, проблематизируются, из абсолютных превращаются всего лишь в версии. Ситуация теряет завершенность, вновь становится диалогически открытой, философско-мировоззренческий диалог обретает новый импульс, получает «второе дыхание».

Как следует из феноменологической характеристики полноценного философско-мировоззренческого диалога, на третьем этапе Сократ пользовался «агоном» и «майевтикой».

«Агон» – метод конфронтационный, выражаясь языком обыденным, агон не что иное, как спор, открытое столкновение позиций. Нам кажется, что наиболее адекватным психологическим термином, отражающим сущность явления, в значительной мере совпадающим по своему содержанию с греческим словом «агон» и обыденным словом «спор», является научный термин «социо-когнитивный конфликт», введенный в научный обиход представителем швейцарской школы генетической психологии, последователем Ж. Пиаже – А.-Н. Перре-Клермон. Условием возникновения социо-когнитивного конфликта является существование в одной проблемной области конкурирующих, (основанных на несовпадающих признаках) точек зрения относительно способов преодоления философско-мировоззренческой проблемы. Наличие нескольких опредмеченных, вербализированных (высказанных), развернутых из различных допущений, оснований, признаков познавательных перспектив с неизбежностью вызывает их сопоставление, координацию, стимулирует размышление.

Социо-когнитивный конфликт не случайно является психологическим термином-эквивалентом обыденному слову «спор». Спор относительно мировоззренческих проблем это всегда столкновение «социо». Философско-мировоззренческие представления человека «пристрастны», обусловлены социальной ситуацией развития, средой, референтной сферой субъекта (внутренне, субъективно представленными в каждом человеке людьми, на мнение, оценки которых он ориентируется). Вот почему спор в интересующей нас области – почти неизбежно борьба ценностей, глубинный конфликт «мироощущений», мировосприятий, социальных установок, нравственных выборов. Таким образом, сама возможность организации философско-мировоззренческого диалога вытекает из вполне очевидного факта: люди по-разному оценивают окружающий мир и свое место в нем. Другой ипостасью философско-мировоззренческого диалога, происходящего в форме агона, может быть конфликт когнитивный (познавательный). Нет собеседников, находящихся на одном уровне анализа проблемы. Знания, опыт, способы рассуждения, мыслительные приемы и операции, стоящие за той или иной точкой зрения, разнятся. Познавательный (когнитивный) конфликт это недопонимание, обязательно возникающее между более сведущим и менее осведомленным, «опытным» и «неопытным». По аналогии с социальным конфликтом мы можем сказать, что возможность организации философско-мировоззренческого диалога в форме агона вытекает из не менее тривиального факта – люди по-разному (на разном уровне сложности) понимают окружающий мир и свое место в нем.

Конечно, в реальной ситуации общения почти нельзя встретить агон, спор как чисто социальный или только когнитивный конфликт. Разделительная линия между социальной и когнитивной составляющими спора весьма условна.

Сократический диалог, осуществляющийся как агон, спор, в подавляющем большинстве случаев можно классифицировать именно как социо-когнитивный конфликт между собеседниками, имеющими разные точки зрения на способ преодоления философско-мировоззренческой проблемы. Участники такого диалога-спора знакомятся с содержанием конкурирующих познавательных позиций, распредмечивают и присваивают мнения оппонентов, интериоризируют сам процесс согласования противоречащих точек зрения, вместе устанавливают значение и расширяют сферу смысла обсуждаемого термина.

Дав психологическую характеристику агона как социо-когнитивного конфликта, перейдем к анализу другого метода (точнее, совокупности методов) организации сократического диалога – майевтики. Напомним, что феноменологический анализ сократического диалога выявил два основных вида майевтики: майевтику деструктивную (elenchos – «привести в замешательство»; «посеять сомнение») и майевтику конструктивную.

Логика реализации деструктивной майевтики жестко задает следующий психологический алгоритм организации взаимодействия с собеседником на третьем этапе сократического диалога. Как только собеседник преодолел философско-мировоззренческую проблему, экстериоризировал собственные представления, идеи, высказал их, дал ответ на обсуждаемый вопрос и потерял стимул к дальнейшему размышлению – необходимо сделать для собеседника очевидными неполноту, незавершенность, относительность его позиции. Конкретные формы деструктивной майевтики могут быть самыми разными: приведение примера, явно опровергающего точку зрения собеседника; изменение ракурса анализа проблемной ситуации; создание такого контекста, в котором собеседник сам способен фиксировать внутренние противоречия своей позиции; обращение внимания собеседника на противоречие его позиции реальным фактам; смена метафизического подхода к решению проблемы на диалектический и т.д.

Иными словами, действуя в логике деструктивной майевтики, ведущий (организатор философско-мировоззренческого диалога) сознательно или любой из участников беседы спонтанно, интуитивно приходит к выводу о необходимости:
· понять точку зрения собеседника;
· занять рефлексивную позицию по отношению к мнению собеседника;
· попытаться восстановить, реконструировать те личностные основания (установки, принципы, иерархию мотивов, мироощущение, мировосприятие и т.д.) и те способы размышления, рассуждения (то есть мыслительные действия, операции, сам процесс мышления, ход мыслей), которые привели оппонента к формированию и формулированию своей версии преодоления философско-мировоззренческой проблемы;
· критически проанализировать точку зрения собеседника. Постараться увидеть слабые места, «узость», ограниченность и противоречивость данного им варианта ответа на философско-мировоззренческий вопрос;
· разработать аргументацию, апеллируя к которой, можно поколебать уверенность собеседника в абсолютной истинности своей позиции или вообще опровергнуть заявленную собеседником точку зрения;
· найти оптимальную форму для трансляции некоторых аргументов собеседнику (критерием отбора таковых является способность оппонента воспринять эти доводы).

Надо помочь собеседнику занять рефлексивную позицию по отношению к собственной точке зрения, своему опыту, себе самому. Давая оценку, высказывая отношение к мнению собеседника, критикуя его, человек, применяющий деструктивную майевтику, «пристрастно отражает» точку зрения оппонента. Главное, что собеседник приобретает качественно своеобразную, новую возможность: увидеть проблему и предложенное им самим решение в пристрастном отражении, данном другим человеком, глазами другого, сквозь призму его опыта.

Результат применения деструктивной майевтики – воссоздание философско-мировоззренческой проблемной ситуации, мотивации к дальнейшему размышлению, понимание собеседником оснований собственной точки зрения, формирование способности к рефлексии! Использование агона и деструктивной майевтики приводит к практически тождественным результатам, но тем не менее оба метода организации сократического диалога обладают собственной спецификой: агон предполагает создание нескольких развернутых, автономных точек зрения в области одной философско-мировоззренческой проблемы; для деструктивной майевтики предметом совершенствования является высказанное мнение одного из собеседников, а средством – создание человеком, применяющим деструктивную майевтику, проблематизирующего контекста для точки зрения собеседника. Причем позиция самого субъекта деструктивной майевтики чаще всего лишь подразумевается, дана имплицитно (в скрытом виде, неявно), не раскрывается до конца, не формируется точно.

Задавая вопросы, не соглашаясь с высказанным мнением, критикуя его, субъект деструктивной майевтики как бы «ни на чем не настаивает», «ничего не предлагает взамен», способен менять направления критики вплоть до взаимоисключающих.

Лишенным конфликтного потенциала и более простым, нежели методы агона и деструктивной майевтики, нам представляется такой способ организации сократического диалога, как конструктивная, положительная майевтика. Суть положительной майевтики двойственна, амбивалентна. Положительная майевтика это диалектический подход к анализу вариантов преодоления философской проблемы, созданных на актуальном уровне развития участников сократического диалога. Если на втором этапе сократического диалога собеседник мог создать только «локальную», «частную», «узкую», «конкретную», со ссылками на отдельные примеры точку зрения, то положительная майевтика применялась в индуктивной форме. Не опровергая мнения собеседника, Сократ задавал вопросы, выводящие партнера по общению «за границы непосредственного опыта», требующие движения от конкретного к абстрактному, «возведения частного к общему», «восхождения от вида к роду», предельно возможного обобщения конкретных примеров, представлений, явлений и т.д.

Прямо противоположную логику действий организатора диалога можно назвать дедуктивной положительной майевтикой. В случае когда на втором этапе сократического диалога собеседник приходил к слишком «общему», «сложному», «оторванному от практики», «запутанному» определению содержания абстрактного слова обыденного языка, ведущий задает вопросы, требующие от собеседника аналитического подхода к своему мнению, «спуска» от рода к видам и разновидностям, разделения на более элементарные части и единицы.

Биография

Сократ - древнегреческий философ. Был сыном каменотеса и повивальной бабки. Получил разностороннее образование. Принимал активное участие в общественной жизни Афин. В 399 г. до Р.Х. ему было предъявлено обвинение в том, "что он не чтит богов, которых чтит город, а вводит новые божества, и повинен в том, что развращает юношество". Он был приговорен к смерти и выпил яд-цикуту.

Сократа характеризует разнообразная и интенсивная философская деятельность, выражавшаяся в основном в изложении своих учений в форме беседы. Поэтому о взглядах Сократа можно судить лишь по трем источникам: Аристофану, Ксенофонту и Платону. Аристофан в "Облаках" нарисовал иронический образ Сократа, выведя его в виде софиста, астролога и "физика", владельца "мыслильни". Саркастически издеваясь над Сократом, Аристофан издевается над распространенными в то время модами, увлечением натурфилософией и софистическим образованием. Ксенофонт в "Воспоминаниях о Сократе" рисует Сократа благонравным учителем добродетели, который вполне лоялен по отношению к государству.

Ксенофонт нарисовал приниженный образ Сократа, которого ни за что обвинили в развращении молодежи. Платон же изображает Сократа как глубокого мыслителя, от имени которого излагаются собственные мысли Платона.

Для Сократа характерно то, что он, выступая против софистов, в то же время в своем творчестве и взглядах выражал те особенности философской деятельности, которые были специфичны для софистов. Сократ не признает проблем, характерных для философов тех времен: о природе, ее первоначале, о мироздании и т.п. По Сократу, философия должна заниматься не рассмотрением природы, а человеком, его нравственными качествами и сущностью знания. Вопросы этики - вот главное, чем должна заниматься философия, и это являлось главным предметом бесед Сократа.

При этом Сократ для обоснования своих взглядов пользуется разработанным им методом, вошедшим в историю философии под названием сократического, а именно - диалектика, искусство диалектического спора. Диалектика - метод, посредством которого представляются и развиваются, обосновываются этические понятия. Для Сократа философия - это рассмотрение конкретного нравственного явления в процессе которого мы приходим к определению того, что представляет это явление, т.е. к определению его сущности.

Это можно проиллюстрировать на примере рассуждении из диалога Платона "Лахет" Этот диалог посвящен выяснению понятия мужество" Так как мужество есть частный вид добродетели, то следует сначала выяснить, что такое сама добродетель, а потом перейти к привести примеры мужества и на основании их выяснить, что такое мужество, сущность мужества как добродетели. Сократ предлагает представить определение мужества, которое охватило бы все частные виды мужества. В ходе беседы и приведения примеров выясняется, что определение мужества через понятие стойкость" никак не проясняет существо вопроса. Также не дает ничего для решений спроса определение мужества через мудрость. Выясняется, что мудрость- это знание опасного, но ведь в разных областях жизни формулируется по-разному. В диалоге "Лахет" так дело и не походит до решения вопроса по существу.

Все диалектические рассуждения проводятся по принципу деления родового понятия на составляющие его виды. Таким образом, диалектика состоит в том, чтобы дать различные определения одному понятию с Разных сторон. В этом, по мнению Сократа, и рождается истина. Этот метод философствования еще называется майевтика - повивальногометода в форме беседы выражается в виде постановки вопроса- "что такое то-то и то-то?" (добро, справедливость или другое этическое понятие). Ответы на эти вопросы часто отвергались один затем в этих диалектических спорах и рассуждениях Сократ впервые стал использовать индуктивный метод доказательства. Использование диалога для достижения истины - огромнейшая заслуга Сократа " истории философии, так как все предшествующие философы постулировали свои положения. В диалектике Сократа возились и его антидогматизм, плюрализм. Он не считал себя Отелем мудрости, а пытался лишь вызвать у человека стремление к истине Известно изречение Сократа: "Я знаю, что ничего не знаю .

Большее развитие диалектика Сократа получает в диалоге "Гиппий Больший" Платона, посвященного выяснению понятия прекрасного Используя свой метод, Сократ посредством различных определений прекрасного, часто различных и противоположных приходит к определению сущности рассматриваемого предмета. Таким образом метод Сократа направлен на то, чтобы посредством выявлении разных противоречий в рассуждениях собеседников отсеять все несущественное и показать подлинную природу рассматриваемого, прежде всего нравственного, явления. Нравственным же человек может быть только тогда, когда знает, что такое добродетель. Знание - предпосылка нравственного. Подлинная нравственность - это познание блага.

Более того, для Сократа знание и мораль оказываются неразделимыми. "Того, кто познал хорошее и плохое, ничто уже не заставит поступать иначе, чем велит знание, и разум достаточно силен, чтобы помочь человеку". Посредством определения понятий, по Сократу, "люди становятся в высшей степени нравственными, способными к власти и искусными в диалектике".

Таким образом, в этике Сократа четко выявляется рационалистическая линия: добродетель - это знание, дурное - это незнание. Основные добродетели для Сократа - это сдержанность, мужество, справедливость.

Биография

В 469 году до н.э. в Афинах в семье камнетеса Софроникса и повитухи Фенареты родился мальчик. При первом же взгляде на этого ребенка Афинский Оракул сказал его отцу: "Пусть сын делает то, что ему заблагорассудится... так как он уже имеет внутри себя на всю жизнь руководителя, который лучше тысячи учителей и воспитателей". Позднее Оракул Аполлона в Дельфах признал Сократа мудрейшим из всех греков. Сам Сократ уже на исходе жизни признавался: "Началось у меня это с детства: возникает какой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен сделать, а склонять к чему-либо никогда не склоняет".

Сократ получил общедоступное начальное образование, потом изучал математику, астрономию, метеорологию, увлекался науками о природе. В 18 лет прошел военную службу, затем помогал отцу в его работе скульптора и камнетеса. Был небогат и вел неприхотливый образ жизни и не жаловался на судьбу; одевался скромно и нередко ходил босиком. Участвовал в военных действиях против Спарты и проявил себя отважным и стойким воином. После первой же битвы ему была присуждена награда за храбрость. А однажды зимой он в течение двух часов простоял перед лагерем на одном и том же месте, погруженный в размышления, босиком и в легкой одежде, забыв про суровый мороз. После сорока лет Сократ женился на некой Ксантиппе, имевшей репутацию сварливой и несносной женщины, на выходки которой он реагировал с философской невозмутимостью. Объясняя в шутку свой выбор, Сократ говорил, что "все желающие сделаться искусными наездниками выбирают самых горячих лошадей, и если они могут обуздать их, то в них является уверенность, что они справятся и с другими лошадьми". Трех сыновей Сократа звали Лампрокл, Софроникс и Менексен.

Еще в молодости, посетив Дельфы, Сократ был взволнован призывной надписью спартанца Хилона, начертанной на Храме Аполлона. Надпись гласила: "Познай самого себя". Став сперва учеником знаменитого греческого натурфилософа Анаксагора, Сократ постепенно создает свою собственную философскую систему, стержнем которой становится самопознание и нравственность. А девизом Сократа было:

"Ничего сверх меры".
"О, сколько существует вещей, без которых можно жить!"
"Кто знает себя, тот знает, что для него полезно, и ясно понимает, что он может и чего он не может".

Истинное познание, как его понимал Сократ, призвано дать человеку верные ориентиры для его повседневной жизни, чтобы научиться разумно вести человеческие дела. Дорога самопознания ведет человека к пониманию своего места в мире, к уяснению того, "каков он по отношению к пользованию собой как человеком". Зло творится, согласно Сократу, по неведению, незнанию; злой поступок является следствием непонимания того, что есть истинное благо, а не результатом разумного выбора зла; другими словами, умышленное зло невозможно. "Я знаю, что ничего не знаю". "Что есть Бог, я не знаю", - говорил Сократ. - "Я знаю, чем Он не является".

По Сократу, душа "царит в нас", но, в отличие от тела, "она невидима". Эта незримая наша "хозяйка" управляет нашим зримым телом, так как в ней находится наш разум, распоряжающийся телом как хочет. И не только телом, но и всеми поступками. Ибо добродетель есть Знание, и моральное поведение есть поведение разумной души, а не тела. Душа - источник благоразумия, сдержанности и самообладания, и пока душа сохраняет контроль над телом и чувственными вожделениями, человек остаётся нравственным. Когда же физические вожделения и чувственные удовольствия берут верх над душой и заставляют ее "угождать им", человек перестает быть нравственным, становится рабом чувственных наслаждений и доводит до "позорного состояния тело и душу".

Таким образом, бессмертная душа подвержена как совершенствованию, так и порче, в зависимости от земного образа жизни тех, кому она достается в своих вечных переселениях из этого мира в загробный и возвращениях назад. Отсутствие бессмертия души, замечает Сократ, было бы счастливой находкой для дурных людей, ибо со смертью души они легко избавлялись бы от присущей им порочности. Но душа бессмертна, и, следовательно, неизбежна ответственность человека за свои дела.

Со времен Пифагора мудрецы, философы и софисты были в глазах большинства жителей Греции людьми суетной, бесполезной и даже опасной породы, дурачащими своих слушателей, умниками, сбивающими с толку подрастающее поколение. Многие философы были вынуждены бежать из Афин. И для Сократа его иронические выпады в адрес "незнающего большинства" не прошли даром. Обыватели издевались над молодыми людьми, целыми днями шатавшимися за Сократом по городу, говоря: "Надо же, ты познаешь себя, что ты невежественен и глуп!" В марте 399 года до н.э. против Сократа было сфабриковано дело, по которому он обвинялся в непризнании тех Богов, каких признавал традиционно город Афины, и "в развращении умов молодёжи".

Враги Сократа надеялись, что он тоже бежит из Афин или публично раскается, приведя с собой в Суд плачущую жену и детей, но Сократ отказался даже от помощи адвоката и в Суде открыто высмеял костность и невежественность сложившегося образа жизни. Платон, в то время ещё юноша, присутствовал на Суде и позднее записал речь Сократа. Друзья уговаривали Сократа отречься от своих слов, чтобы сохранить себе жизнь, но он был непреклонен. Взбешенные судьи вынесли ему смертный приговор, по которому он должен был выпить чашу яда из сока болиголова. "Избегнуть смерти нетрудно, афиняне, - ответил Сократ судьям. - А вот что гораздо труднее - это избегнуть испорченности: она настигает стремительнее смерти".

Из апологии Сократа после обвинительных речей

...так вот, говорю я, если бы вы меня отпустили на этом условии, то я бы вам сказал: "Желать вам всякого добра - я желаю, о мужи афиняне, и люблю вас, а слушаться буду скорее Бога, чем вас, и, пока есть во мне дыхание и способность, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас, кого только встречу, говоря то самое, что обыкновенно говорю: "О лучший из мужей, гражданин города Афин, величайшего из городов, больше всех прославленного за мудрость и силу, не стыдно ли тебе, что ты заботишься о деньгах, чтобы их у тебя было как можно больше, о славе и о почестях, а о разумности, об истине и о душе своей, чтобы она была как можно лучше, - не заботишься и не помышляешь?"

И если кто из вас станет возражать и утверждать, что он об этом заботится, то я не оставлю его и не уйду от него тотчас же, а буду его расспрашивать, пытать, опровергать и, если мне покажется, что в нем нет доблести, а он только говорит, что есть, буду попрекать его за то, что он самое дорогое не ценит ни во что, а плохое ценит дороже всего. Так я буду поступать со всяким, кого только встречу, с молодым и старым, с чужеземцами и с вами, с вами особенно, потому что вы мне ближе по крови. Могу вас уверить, что так велит Бог, и я думаю, что во всем городе нет у вас большего блага, чем это мое служение богу.

...Будьте уверены, что если вы меня такого, как я есть, убьете, то вы больше повредите себе, нежели мне. Мне-то ведь не будет никакого вреда ни от Мелета, ни от Анита, да они и не могут мне повредить, потому что я не думаю, чтобы худшему было позволено вредить лучшему. Разумеется, он может убить, изгнать из отечества, отнять все права. Но ведь это он или еще кто-нибудь считает все подобное за великое зло, а я не считаю; гораздо же скорее считаю я злом именно то, что он теперь делает, замышляя несправедливо осудить человека на смерть. Таким образом, о мужи афиняне, я защищаюсь теперь совсем не ради себя, как это может казаться, а ради вас, чтобы вам, осудивши меня на смерть, не проглядеть дара, который вы получили от Бога. В самом деле, если вы меня убьете, то вам нелегко будет найти еще такого человека, который, смешно сказать, приставлен к городу как овод к лошади, большой и благородной, но обленившейся от тучности и нуждающейся в том, чтобы ее подгоняли. В самом деле, мне кажется, что Бог послал меня городу как такого, который целый день, не переставая, всюду садится и каждого из вас будит, уговаривает, упрекает. Другого такого вам нелегко будет найти, о мужи, а меня вы можете сохранить, если вы мне поверите. Но очень может статься, что вы, как люди, которых будят во время сна, ударите меня и с легкостью убьете, послушавшись Анита, и тогда всю остальную вашу жизнь проведете во сне, если только Бог, жалея вас, не пошлет вам еще кого-нибудь. А что я такой как будто бы дан городу Богом, это вы можете усмотреть вот из чего: похоже ли на что-нибудь человеческое, что я забросил все свои собственные дела и сколько уже лет терпеливо переношу упадок домашнего хозяйства, а вашим делом занимаюсь всегда, обращаясь к каждому частным образом, как отец или старший брат, и убеждая заботиться о добродетели...

Речь Сократа после смертного приговора

Немного не захотели вы подождать, о мужи афиняне, а вот от этого пойдет о вас дурная слава между людьми, желающими хулить наш город, и они будут обвинять вас в том, что вы убили Сократа, известного мудреца. Конечно, кто пожелает вас хулить, тот будет утверждать, что я мудрец, пусть это и не так. Вот если бы вы немного подождали, тогда бы это случилось для вас само собою; подумайте о моих годах, как много уже прожито жизни и как близка смерть. Это я говорю не всем вам, а тем, которые осудили меня на смерть. А еще вот что хочу я сказать этим самым людям: быть может, вы думаете, о мужи, что я осужден потому, что у меня не хватило таких слов, которыми я мог бы склонить вас на свою сторону, если бы считал нужным делать и говорить все, чтобы уйти от наказания. Вовсе не так. Не хватить-то у меня правда что, не хватило, только не слов, а дерзости и бесстыдства и желания говорить вам то, что вам всего приятнее было бы слышать, вопия и рыдая, делая и говоря, повторяю я вам, еще многое меня недостойное - все то, что вы привыкли слышать от других. Но и тогда, когда угрожала опасность, не находил я нужным делать из-за этого что-нибудь рабское и теперь не раскаиваюсь в том, что защищался таким образом, и гораздо скорее предпочитаю умереть после такой защиты, нежели оставаться живым, защищавшись иначе. Потому что ни на суде, ни на войне, ни мне, ни кому-либо другому не следует избегать смерти всякими способами без разбора. Потому что и в сражениях часто бывает очевидно, что от смерти-то можно иной раз уйти, или бросив оружие, или начавши умолять преследующих; много есть и других способов избегать смерти в случае какой-нибудь опасности для того, кто отважится делать и говорить все. От смерти уйти нетрудно, о мужи, а вот что гораздо труднее - уйти от нравственной порчи, потому что она идет скорее, чем смерть. И вот я, человек тихий и старый, настигнут тем, что идет тише, а мои обвинители, люди сильные и проворные, — тем, что идет проворнее, — нравственною порчей. И вот я, осужденный вами, ухожу на смерть, а они, осужденные истиною, уходят на зло и неправду; и я остаюсь при своем наказании, и они - при своем. Так оно, пожалуй, и должно было случиться, и мне думается, что это правильно.

А теперь, о мои обвинители, я желаю предсказать, что будет с вами после этого. Ведь для меня уже настало то время, когда люди особенно бывают способны пророчествовать, - когда им предстоит умереть. И вот я утверждаю, о мужи, меня убившие, что тотчас за моей смертью придет на вас мщение, которое будет много тяжелее той смерти, на которую вы меня осудили. Ведь теперь, делая это, вы думали избавиться от необходимости давать отчет в своей жизни, а случится с вами, говорю я, совсем обратное: больше будет у вас обличителей - тех, которых я до сих пор сдерживал и которых вы не замечали, и они будут тем невыносимее, чем они моложе, и вы будете еще больше негодовать. В самом деле, если вы думаете, что, убивая людей, вы удержите их от порицания вас за то, что живете неправильно, то вы заблуждаетесь. Ведь такой способ самозащиты и не вполне возможен, и не хорош, а вот вам способ и самый хороший, и самый легкий: не закрывать рта другим, а самим стараться быть как можно лучше. Ну вот, предсказавши это вам, которые меня осудили, я ухожу от вас. А с теми, которые меня оправдали, я бы охотно побеседовал о самом этом происшествии, пока архонты заняты своим делом и мне нельзя еще идти туда, где я должен умереть. Побудьте пока со мною, о мужи! Ничто не мешает нам поболтать друг с другом, пока есть время. Вам, друзьям моим, я хочу показать, что, собственно, означает теперешнее происшествие. Со мною, о мужи судьи, — вас-то я по справедливости могу называть судьями — случилось что-то удивительное. В самом деле, в течение всего прошлого времени обычный для меня вещий голос слышался мне постоянно и останавливал меня в самых неважных случаях, когда я намеревался сделать что-нибудь не так; а вот теперь, как вы сами видите, со мною случилось то, что может показаться величайшим из зол, по крайней мере, так принято думать; тем не менее, божественное знамение не остановило меня ни утром, когда я выходил из дому, ни в то время, когда я входил в суд, ни во время всей речи, что бы я ни хотел сказать. Ведь прежде-то, когда я что-нибудь говорил, оно нередко останавливало меня среди слова, а теперь во всем этом деле ни разу оно не удержало меня от какого-нибудь поступка, от какого-нибудь слова. Как же мне это понимать? А вот я вам скажу: похоже, в самом деле, что все это произошло к моему благу, и быть этого не может, чтобы мы правильно понимали дело, полагая, что смерть есть зло. Этому у меня теперь есть великое доказательство, потому что быть этого не может, чтобы не остановило меня обычное знамение, если бы то, что я намерен был сделать, не было благом. А рассудим-ка еще вот как - велика ли надежда, что смерть есть благо? Умереть, говоря по правде, значит одно из двух: или перестать быть чем бы то ни было, так что умерший не испытывает никакого ощущения от чего бы то ни было, или же это для души какой-то переход, переселение ее отсюда в другое место, если верить тому, что об этом говорят. И если бы это было отсутствием всякого ощущения, все равно что сон, когда даже ничего не видят во сне, то смерть была бы удивительным приобретением. Мне думается, в самом деле, что ее бы кто-нибудь должен был взять ту ночь, в которую он спал так, что даже не видел сна, сравнить эту ночь с остальными ночами и днями своей жизни и, подумавши, сказать, сколько дней и ночей прожил он в своей жизни лучше и приятнее, чем ту ночь, то, думаю, не только всякий простой человек, но и сам Великий царь нашел бы, что сосчитать такие дни и ночи сравнительно с остальными ничего не стоит. Так если смерть такова, я со своей стороны назову ее приобретением, потому что таким-то образом выходит, что вся жизнь ничем не лучше одной ночи. С другой стороны, если смерть есть как бы переселение отсюда в другое место и если правду говорят, будто бы там все умершие, то есть ли что-нибудь лучше этого, о мужи судьи? В самом деле, если прибудешь в Аид, освободившись вот от этих так называемых судей, и найдешь там судей настоящих, тех, что, говорят, судят в Аиде, Миноса, Радаманта, Эака, Триптолема, и всех тех полубогов, которые в своей жизни отличались справедливостью, - разве это будет плохое переселение? А чего бы не дал всякий из вас за то, чтобы быть с Орфеем, Мусеем, Гесиодом, Гомером! Что меня касается, то я желаю умирать много раз, если все это правда; для кого другого, а для меня было бы удивительно вести там беседы, если бы я встретился, например, с Паламедом и Теламоновым сыном Аяксом или еще с кем-нибудь из древних, кто умер жертвою неправедного суда, и мне думается, что сравнивать мою судьбу с их было бы не неприятно. И наконец, самое главное - это проводить время в том, чтобы распознавать и разбирать тамошних людей точно так же, как здешних, а именно кто из них мудр и кто из них только думает, что мудр, а на самом деле не мудр; чего не дал бы всякий, о мужи судьи, чтобы узнать доподлинно с человека, который привел великую рать под Трою, или узнать Одиссея, Сисифа и множество других мужей и жен, которых распознавать, с которыми беседовать и жить вместе было бы несказанным блаженством. Не может быть никакого сомнения, что уж там-то за это не убивают, потому что помимо всего прочего тамошние люди блаженнее здешних еще и тем, что остаются все время бессмертными, если верно то, что об этом говорят.

Но и вам, о мужи судьи, не следует ожидать ничего дурного от смерти, и уж если что принимать за верное, а так это то, что с человеком хорошим не бывает ничего дурного ни при жизни, ни после смерти и что боги не перестают заботиться о его делах; тоже вот и моя судьба устроилась не сама собою, напротив, для меня очевидно, что мне лучше уж умереть и освободиться от хлопот. Вот почему и знамение ни разу меня не удержало, и я сам не очень-то пеняю на тех, кто приговорил меня к наказанию, и на моих обвинителей. Положим, что они выносили приговор и обвиняли меня не по такому соображению, а думая мне повредить; это в них заслуживает порицания. А все-таки я обращаюсь к ним с такою маленькою просьбой: если, о мужи, вам будет казаться, что мои сыновья, сделавшись взрослыми, больше заботятся о деньгах или еще о чем-нибудь, чем о доблести, отомстите им за это, преследуя их тем же самым, чем и я вас преследовал; и если они будут много о себе думать, будучи ничем, укоряйте их так же, как и я вас укорял, за то, что они не заботятся о должном и воображают о себе невесть что, между тем как на самом деле ничтожны. И, делая это, вы накажете по справедливости не только моих сыновей, но и меня самого. Но вот уже время идти отсюда, мне - чтобы умереть, вам - чтобы жить, а кто из нас идет на лучшее, это ни для кого не ясно, кроме Бога.

ИСТОРИИ Про Сократа (из книги В.Бутромеева "Всемирная история в лицах")

Я знаю, что я ничего не знаю

- Я знаю, что я ничего не знаю, - говорил Сократ. - Но люди воображают, будто они что-то знают, а оказывается, что они не знают ничего. Вот и получается, что, зная о своем незнании, я знаю больше, чем все остальные.

На ослов не обижаются

Однажды во время спора противник Сократа не сдержался и ударил его. Испугавшись того, что произошло, он начал уговаривать философа не подавать на него в суд.
- Если меня лягнул осел, стану ли я подавать на него в суд? - сказал Сократ ударившему.

Кулинария Сократа

Сократ смеялся над теми, кто заботился только о своих материальных потребностях.
- Я ем, чтобы жить. А некоторые люди живут, чтобы есть, - говорил он.

Кому что

Проходя по базару, Сократ говорил:
- Как же много на свете вещей, без которых можно обойтись! Люди покупают себе дорогие удовольствия на рынке, а я бесплатно добываю себе удовольствия из своей души.

Причина хорошего настроения

Однажды Сократа спросил ученик:
- Объясни мне, почему ты всегда в хорошем настроении?
Сократ ответил:
- Потому что я не обладаю ничем таким, о чем стал бы жалеть, если бы утратил.

Легче вниз, чем вверх

Гетера Каллисто однажды насмешливо заявила Сократу, что если она захочет, то переманит к себе всех его друзей и учеников, а вот ему это сделать с ее друзьями не удастся.
- Конечно, - сказал философ. - Тебе легче: ведь ты зовешь спускаться вниз, а я - подниматься вверх.

Займи у себя

Как-то один знакомый Сократа, известный своей расточительностью, спросил, у кого можно одолжить денег.
- Займи у себя - сократи свои расходы, - сказал ему Сократ.

Гром и дождь

После ученой беседы с друзьями Сократ возвращался домой. Его жена Ксантиппа встретила философа бранью, потом окатила его водой.
- Так и должно быть, - невозмутимо сказал Сократ своим ученикам. - Вначале гром, а потом дождь.

Жениться или не жениться?

К Сократу обратился один из его учеников:
- Надумал я жениться. Что ты мне посоветуешь?
Философ ответил:
- Смотри не сподобься рыбам, которые, попав в невод, стремятся вырваться на волю, а находясь на воле, стремятся к неводу. Как бы ты ни поступил, всё равно потом будешь жалеть.

Отзыв

Когда Сократ прочел сочинения философа Гераклита, он сказал:
- То, что я понял, - замечательно. По-видимому, прекрасно и то, что я не смог понять.

Плащ для смерти

Сократа приговорили к смертной казни по обвинению в непочитании богов. Ему предстояло выпить чашу с ядом. Один из его друзей навестил философа накануне казни и предложил ему свой роскошный плащ.
- Неужели мой плащ годился только для жизни, а для смерти не пригоден? - возразил Сократ.

Какая разница

К приговоренному к смерти Сократу пустили для последнего свидания Ксантиппу. Она запричитала:
- Ты умираешь безвинно!
Сократ ответил:
- А ты хотела бы, чтобы я умер виноватым?

Что лучше?

Выступая на суде после того, как его приговорили к смерти, Сократ сказал:
- Ну что ж, я ухожу, чтобы умереть. Вы же останетесь, чтобы жить. А что из этого лучше, человеку неизвестно.

Этическая философия по Сократу: мораль и нравственность. (Головин Игорь. Философский энциклопедический словарь.)

МОРАЛЬ (лат. moralis — нравственный, от mos, мн. ч. mores — обычаи, нравы, поведение), нравственность, один из основных способов нормативной регуляции действий человека в обществе; особая форма обществ, сознания и вид обществ, отношений (моральные отношения); предмет спец. изучения этики.

Мораль регулирует поведение и сознание человека во всех сферах обществ, жизни — в труде, в быту, в политике, в науке, в семейных, личных, внутригрупповых, межклассовых и международных отношениях. В отличие от особых требований, предъявляемых человеку в каждой из этих областей, принципы Морали имеют социально-всеобщее значение и распространяются на всех людей, фиксируя в себе то общее и основное, что составляет культуру межчеловеческих взаимоотношений и откладывается в многовековом опыте развития общества. Они поддерживают и санкционируют определенные общественные устои, строй жизни и формы общения (или, напротив, требуют их изменения) в самой общей форме, в отличие от более детализированных, традиционно-обычных, ритуально-этикетных, организационно-административных и технических норм.

В силу обобщённости моральных принципов нравственность отражает более глубинные слои социально-исторических условий бытия человека, выражает его сущностные потребности.

Мораль принадлежит к числу основных типов нормативной регуляции действий человека, таких, как право, обычаи, традиции и другое, пересекается с ними и в то же время существенно отличается от них. Если в праве и организационных регуляциях предписания формулируются, утверждаются и проводятся в жизнь спец. учреждениями, то требования нравственности (как и обычаи) формируются в самой практике массового поведения, в процессе взаимного общения людей и являются отображением жизненно-практического и исторического опыта непосредственно в коллективных и индивидуальных представлениях, чувствах и воле. Моральные нормы воспроизводятся повседневно силой массовых привычек, велений и оценок обществ, мнения, воспитываемых в индивиде убеждений и побуждений. Выполнение требований Морали может контролироваться всеми людьми без исключения и каждым в отдельности. Авторитет того или иного лица в Морали не связан с к.-л. офиц. полномочиями, реальной властью и обществ, положением, но является авторитетом духовным, т. е. обусловленным его моральными же качествами (сила примера) и способностью адекватно выразить смысл нравственного требования в том или ином случае. Вообще в Морали нет характерного для институциональных норм разделения субъекта и объекта регулирования.

В отличие же от простых обычаев, нормы Морали не только поддерживаются силой устоявшегося и общепринятого порядка, властью привычки и совокупного давления окружающих и их мнения на индивида, но получают идейное выражение в общих фиксированных представлениях (заповедях, принципах) о том, как должно поступать. Последние, отражаясь в обществ, мнении, вместе с тем являют собой нечто более устойчивое, исторически стабильное и систематическое. Мораль отражает целостную систему воззрений на социальную жизнь, содержащих в себе то или иное понимание сущности («назначения», «смысла», «цели») общества, истории, человека и его бытия. Поэтому господствующие в данный момент нравы и обычаи могут быть оценены Моралью с точки зрения её общих принципов, идеалов, критериев добра и зла, и моральное воззрение может находиться в критических отношении к фактически принятому образу жизни (что и находит выражение в воззрениях прогрессивного класса или, напротив, консервативных социальных групп). Вообще же, в Морали в отличие от обычая должное и фактически принятое совпадает далеко не всегда и не полностью. В классово антагонистическом обществе нормы общечеловеческой нравственности никогда не исполнялись целиком, безоговорочно, во всех случаях без исключения.

Роль сознания в сфере моральной регуляции выражается также в том, что нравственная санкция (одобрение или осуждение поступков) имеет идеально-духовный характер; она выступает в форме не действенно-материальных мер обществ, воздаяния (наград или наказаний), а оценки, которую человек должен сам осознать, принять внутренне и соответствующим образом направлять свои действия в дальнейшем. При этом имеет значение не просто факт чьей-либо эмоционально-волевой реакции (возмущения или похвалы), но соответствие оценки общим принципам, нормам и понятиям добра и зла. По этой же причине в Морали громадную роль играет индивидуальное сознание (личные убеждения, мотивы и самооценки), которое позволяет человеку самому контролировать, внутренне мотивировать свои действия, самостоятельно давать им обоснование, вырабатывать свою линию поведения в рамках коллектива или группы. В этом смысле К. Маркс говорил о том, что «...мораль зиждется на автономии человеческого духа...» (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., т. 1, с. 13). В Морали оцениваются не только практические действия людей, но и их мотивы, побуждения и намерения. В связи с этим в моральной регуляции особую роль обретает личное воспитание, т. е. формирование в каждом индивиде способности относительно самостоятельно определять и направлять свою линию поведения в обществе и без повседневного внеш. контроля (отсюда же такие понятия Морали, как совесть, чувство личного досто­инства и чести).

Моральные требования к человеку имеют в виду не достижение каких-то частных и ближайших результатов в определенной ситуации, а следование общим нормам и принципам поведения. В отдельно взятом случае практический результат действия может быть различным, зависящим и от случайных обстоятельств; в общесоциальном же масштабе, в суммарном итоге выполнение моральной нормы отвечает той или иной обществ, потребности, отображённой в обобщённом виде данной нормой. Поэтому форма выражения нравственной нормы — не правило внешней целесообразности (чтобы достичь такого-то результата, нужно поступать так-то), а императивное требование, долженствование, которому человек должен следовать при осуществлении самых разных своих целей. В моральных нормах отражаются потребности человека и общества не в границах определенных частных обстоятельств и ситуаций, а на основе громадного исторического опыта многих поколений; поэтому с точки зрение этих норм могут оцениваться как особенные цели, преследуемые людьми, так и средства их достижения.

Мораль выделяется из первоначально нерасчленённой нормативной регуляции и особую сферу отношений уже в родовом обществе, проходит длит, историю формирования и развития в доклассовом и классовом обществе, где её требования, принципы, идеалы и оценки приобретают в значит, мере классовый характер и смысл, хотя наряду с этим сохраняются и общечеловеческие моральные нормы, связанные с общими для всех эпох условиями человеческого общежития.[1]

Первый философ-афинянин Сократ — современник Демокрита. Сократ интересен не только своим учением, но и своей жизнью поскольку его жизнь была воплощением его учения. Сократ оказал огромное влияние на античную и мировую философию.

Сведения об учении Сократа не обильны и не совсем надежны. Сам Сократ, активно вступавший в различные собеседования, ничего не писал. В диалоге Платона «Федр» Сократ выступает против египетского Тевта (Тота), которому египтяне приписали изобретение письменности. Сократ высказывается против письменности: письменность делает знание внешним, мешает глубокому внутреннему усвоению; письмена мертвы, сколько их ни спрашивай, они твердят одно и то же, благодаря письменности знания доступны всем и всякому. Сократ предпочитал записанному монологу живой разговорный диалог. Поэтому все, что известно о Сократе, стало известным главным образом от учеников его—историка Ксенофонта и философа Платона. Ксенофонт посвятил Сократу и его учению свои произведения «Апология Сократа» и «Воспоминания о Сократе». Платон, как известно, сделал Сократа носителем и выразителем своих, платоновских, идей: в диалогах его фигурирует не он сам, а Сократ, который ведет разговор, развивает платоновские доктрины, аргументирует, защищает, опровергает противников и прочее, так что иногда очень трудно, а подчас невозможно различить, где говорит Платон устами воображаемого Сократа и где говорит исторический Сократ сам. Платон почти все свое учение приписал Сократу, так что трудно сказать, где кончается Сократ, а где начинается Платон (особенно в его ранних диалогах). Отсутствие прямой информации, непосредственно исходящей от Сократа, приводит к тому, что некоторые историки античной философии в последние десятилетия не раз делали попытки доказать, что Сократ — всего лишь литературный персонаж. Однако о Сократе говорят многие античные авторы. Окарикатуренный образ Сократа как софиста нарисован Аристофаном в комедии «Облака».

По словам Алкивиада, главным предметом речей и бесед Сократа были вопросы этики - вопросы о том, как следует жить.

Сократ - представитель идеалистического религиозно-нравственного мировоззрения, открыто враждебного материализму. Впервые именно Сократ сознательно поставил перед собой задачу обоснования идеализма и выступил против античного материалистического миропонимания, естественнонаучного знания и безбожия. Сократ исторически был зачинателем " тенденции, или линии Платона " в античной философии.

Сократ - великий античный мудрец, - стоит у истоков рационалистических и просветительских традиций европейской мысли. Ему принадлежит выдающееся место в истории моральной философии и этики, логики, диалектике, политических и правовых учений. Влияние, оказанное им на прогресс человеческого познания, ощущается до наших дней. Он навсегда вошел в духовную культуру человечества.

Образ жизни Сократа, нравственные и политические коллизии в его судьбе, популярный стиль философствования, воинская доблесть и мужество, трагический финал - окружили его имя притягательным ореолом легендарности. Слава, которой Сократ удостоился еще при жизни, легко переживала целые эпохи и, не померкнув, сквозь толщу двух с половиной тысячелетий дошла до наших дней. Сократом интересовались и увлекались во все времена. От века к веку аудитория его собеседников изменялась, но не убывала. И сегодня она, несомненно, многолюднее, чем когда бы то ни было. В центре сократовской мысли - тема человека, проблемы жизни и смерти, добра и зла, добродетелей и пророков, права и долга, свободы и ответственности, общества. И сократовские беседы - поучительный и авторитетный пример того, как можно ориентироваться в чаще этих вечно актуальных вопросов. Обращение к Сократу во все времена было попыткой понять себя и свое время.

Сократ - принципиальный враг изучения природы. Работу человеческого разума в этом направлении он считает нечестивым и бесплодным вмешательством в дело богов. Мир представляется Сократу творением божества, "столь великого и всемогущего, что оно все сразу и видит, и слышит, и повсюду присутствует, и обо всем имеет попечение". Нужны гадания, а не научные исследования, чтобы получить указания богов относительно их воли. И в этом отношении Сократ ничем не отличался от любого невежественного жителя Афин. Он следовал указаниям дельфийского оракула и советовал делать это своим ученикам. Сократ аккуратно приносил жертвы богам и вообще старательно выполнял все религиозные обряды.

Основной задачей философии Сократ признавал обоснование религиозно-нравственного мировоззрения, познание же природы, натурфилософию считал делом ненужным и безбожным.

Беседа Сократа, изображенная Платоном в первой книге “Государство”, посвящена понятию о “справедливости”. Теория выдвинутая Платоном состоит в том, что следует признать безусловный, всеобщий божественный разум и между ним и разумом человеческим не должно быть разногласий. Божественный мировой закон лежит в основе государства и человеческих законов, которые, однако, могут отклоняться от своего назначения в силу людского несовершенства.

Сократ не отрицает существующего: он признает значение общественной жизни и государства, требует участия в государственной деятельности; он требует исполнения обязанностей по отношению к отеческим богам; он проповедует справедливость как исполнение законов отечества и т.д.

Любое общество, основанное на антогонизме классов, чревато нравственными парадоксами. Моральное действие зачастую влечет аморальный результат. Разрешить этот парадокс в пределах этики невозможно - здесь требуется перестройка общественных отношений. Сократ же довольствовался призывом к самосовершенствованию. При этом он избрал односторонне-рационалистическое понимание нравственности. Он по существу превратил добродетель в знание, знание того, что такое благо. Более того, уповая на знание блага как необходимое и достаточное условие добродетели, Сократ не замечает того, что знанием-то блага он как раз и не обладает. И это свидетельствует о бессилии его этического учения.

В «Апологии» Сократ рассказывает, как один из наиболее горячих его поклонников — Херефонт отправился однажды в Дельфы спросить оракула, кто самый мудрый из всех людей. Пифия ответила, что мудрее всех, без сомнения, Сократ, и последний был так поражен, что готов был не поверить божествен­ным словам. Однако он вскоре отогнал нечестивые эти помыслы и решил как-нибудь добиться смысла этого загадочного ответа, так как сам лично он сознавал себя не только не мудрецом, но прямо-таки круглым невеждой.

Он начал сравнивать себя с другими людьми: он отправился к одному из выдающихся обществен­ных деятелей, почитаемому всеми за чрезвычайно умного и знающего, и вступил с ним в разговор. Он скоро должен был признать, что тот, в сущности, ничего не знает, как и он сам, и что только другие почему-то почитают его за мудреца. «Тогда я оставил его и подумал: хотя я и не верю, чтобы кто-нибудь из нас обоих действительно знал, что такое истина, добро и красота, но за мною все-таки то преимущество, что в то время как он ничего не знает, но думает, что знает, я точно так же ничего не знаю, но вместе с тем сознаю, что я ничего не знаю». Он идет к другому и третьему деятелю подобной же репутации, но находит везде одно и то же самомнение невежества. Тогда он обращается к поэтам, этим толкователям законов божеских и человеческих, и предлагает им объяснить некоторые отрывки из их же сочинений. И что же? «Поверите ли, мне почти стыдно говорить об этом, но я должен признаться, что вряд ли есть здесь налицо (в зале суда) человек, который не мог бы лучше истолковать поэзию, нежели поэты сами. И я понял, что не мудростью творят поэты поэзию, а каким-то особенным духом и вдохновением: они, подобно прорицате­лям, произносят прекрасные вещи, не понимая их смысла».

И что всего хуже, эти люди не только не мудры, но еще, «опираясь на свою поэтическую славу, претендуют на исключительную мудрость даже в таких вещах, которые к сфере их деятельности вовсе не относятся и которым, в сущности, они совершенно чужды». После этого Сократ идет к художникам и ре­месленникам, но здесь встречает то же самое: хотя в своей специальности они и мудрее прочих людей, но они разделяют общее с поэтами заблуждение, считая себя мудрыми даже в таких вещах, о которых они не имеют ни малейшего представления. Тогда только выяснился Сократу смысл Аполлоновых слов: он такой же невежда, как и все прочие люди, но он уже тем мудрее их, что сознает это самое свое невежество.

Этот рассказ, претендующий указать на происхождение сократовской философии и деятельности, неверен ни исторически, ни психологически. Исторически — потому, что не только Херефонт, как видно из рассказа, был ученик Сократа, и последний, стало быть, уже начал свою философскую деятельность, но и слава философа должна была уже к тому времени значительно распространиться так, чтобы у Херефонта могла зародиться мысль сравнить своего учителя с прочими современниками. Рассказ неверен и психоло­гически, так как для того, чтобы судить о невежестве других и своем, Сократ уже должен был знать, что такое мудрость, каковы ее признаки и каково ее мерило: без этого он не мог бы констатировать ее присут­ствия или отсутствия ни в себе, ни в других. При всем том этот рассказ имеет для нас первостепенное значение: он сразу раскрывает перед нашим взором основной характер и основную точку зрения сократовского миросозерцания. В самом деле, в силу чего находит он этих людей — общественных деятелей, поэтов и ремесленников — невежественными, а потому не мудрыми? Он готов признать, что первые довольно успешно правят государством, что вторые пишут прекрасные поэтические произведения и что третьи даже лучше, нежели он сам, Сократ, понимают свое дело, — словом, что каждый из них обладает довольно сносными знаниями в своей специальности и профессии; какие же требования, в таком случае, он предъявляет им что неуменье удовлетворить им он признает за невежество? Ответ на этот вопрос указан самим Сократом: «Хотя я и не верю, чтобы кто-нибудь из нас обоих действительно знал, что такое истина, добро и красота» и т. д. Истина, добро и красота — эта этическая троица греков — является во мнении Сократа единственно важным предметом изучения и знания, без чего человек, как бы сведущ он ни был в других областях, есть не что иное, как невежда. И именно в силу того, что все прочие люди, не зная — как и он сам, — что, собственно, такое эти истина, добро и красота, вместе с тем даже не сознают самой важности такого знания и потому не замечают в себе столь существенного пробела, Сократ пришел к заключению, что он все же мудрее их. Другими словами уже одно то, что он, единственный из всех людей, сознал ценность этического знания, дает ему право считать себя мудрейшим на земле, несмотря на то что этих знаний у него, как и у тех, еще нет: он богаче всех других тем, что знает, чего ему недостает; они — бедны, как жалкие рабы, тем, что не сознают даже того, чего у них нет, в то время как он знает, к чему следует стремиться как к истинной цели жизни, все прочее человечество как бы осуждено на вечное прозябание в непросветном мраке.

Таков истинный смысл сократовского сознания своего невежества: это было не скромное или смиренное паче гордости заявление своего незнакомства с теми или другими отраслями знания, как это принято думать, а грандиозное завоевание человеческого разума, — целый переворот в системе философского мышления.

Нравственная сторона человеческого существа была поставлена этим в центре вселенной, и изучение ее во всех положениях и отношениях провозглашено самым ценным и важным делом в области нашей познавательной деятельности

Вся предыдущая философия, начиная от Фалеса, занималась исключительно вопросами космологическими, ища то в области математики, то физики, то психологии ключа к уразумению мироздания, его законов, его происхождения, его общего смысла. Сократ же первый, — если не считать попыток Элеатской школы, более важных исторически, нежели с точки зрения развития мысли, – стал настаивать на изучении человеческого духа как важнейшего объекта нашего познания, — и в этом заключается его бессмертная заслуга перед европейской философией.

Вместе с тем в силу того чрезмерного увлечения своими идеями, которому так часто предаются новаторы, Сократ делал нравственность не только важнейшим, но и единственным предметом, достойным изучения. Труды современных и других философов казались ему смешными: неужели, говаривал он, намекая на занятия их астрономией и космологией, неужели эти господа считают свое знакомство с человеческими делами настолько полным и совершенным, что находят возможным заниматься небесными? Ему даже казалось непонятным, каким образом вообще возможно дойти в этих областях до истины, когда нет ни одного положения, на котором все философы сходились бы и смотрели, как на установленный факт: одни считают, что все существующее — едино, а другие — что оно бесчисленно; одни — что все движется, а другие — что все находится в абсолютном покое; одни — что в мире все рождается и погибает, а другие — что ничто не рождается и ничто не погибает. Где же, в таком случае, искать правды?

А если даже она и будет найдена, то кому и какая от этого польза? Разве эти ученые смогут произвести дождь? Или изменить порядок времен года? Или удлинить день и укоротить ночь? Нет, решает Сократ, все это — мнимое и бесцельное знание, которое нисколько не касается человека и ни на волос не увеличит его счастья. Истинная и реальная наука для него та, которая занимается вопросами животрепещущего, земного, человеческого интереса, как, например, вопросами о том, что есть благочестие и что нечестивость, что — справедливость и что несправедливость, что храбрость и что трусость, что есть государство и что государственный человек и т. д. и т. д.

Живущим в конце XIX века, нетрудно понять, как глубоко ошибался Сократ в своих взглядах на математические и естественные науки: отделенные от него опытом многочисленных поколений и вековой работой мысли на почве научных изысканий и философских исследований, они в состоянии теперь видеть, как плодотворны были труды тех ученых, которых афинский мудрец не стеснялся сравнивать с су­масшедшими, не знающими, чего им надо и к чему они стремятся. Истина в этих областях не только была найдена, но и легла в основу всей нашей жизни, отдав в наше распоряжение могучие силы природы и окру­жив нас тем материальным комфортом, который так резко отличает наш век от всех, ему предшествовав­ших. Мало того, это самое «мнимое и бесцельное знание», которое, казалось, «нисколько не касается чело­века», является, как мы теперь все более и более убеждаемся, необходимым условием или, скорее даже, базисом для построения тех наук общественно-этического характера, которые Сократ признавал за единственно реальные и полезные. Мы уже ясно видим, что без знания законов, которым подлежат явле­ния в мире физическом, мы не в состоянии сделать ни одного правильного шага по пути завоевания истины в области социальных и нравственных отношений и что, следовательно, как бы прав ни был Сократ, утверждая, что самым важным предметом науки должен быть сам человек в его отношениях к другим себе подобным, он все же глубоко заблуждался, полагая, что эта наука может быть разработана и построена независимо и раньше всех прочих, — хотя бы то были астрономия или космология.

Все попытки, которые до сих пор делались в желательном Сократу направлении, — попытки, в которых нередко принимали участие величайшие умы человечества, — оканчивались всякий раз если не плачевно, то бесплодно, и только теперь, когда высшие отрасли естественных наук принимают все более и более строго философский характер, мы в состоянии приблизиться к тому конкретнейшему из конкретных предметов научного исследования, каким является психический и нравственный мир человека.

Все же, несмотря на всю свою незрелость и несостоятельность, Сократовы взгляды на сравнительную важность тех или других наук имеют за собой огромную долю исторической правды: его устами говорила эпоха, и ее-то нам нужно очертить, чтобы понять это резкое утверждение этики, как науки par excellence.

То было время всеобщего разрушения, когда старые устои афинского общества впервые стали качаться от размаха освобожденной персидскими войнами мысли. Коренное изменение в общественно-политических отношениях страны, — изменение, выразившееся в крушении старого аристократического порядка и замене его демократической конституцией, — было лишь сигналом к массовому восстанию против всей совокупности понятий и идей, существовавших доселе как незыблемые истины.

Жизнь Афин, как и всех гражданских общин древности, покоилась в гораздо большей степени, нежели жизнь современных обществ, на целой системе религиозно-нравственных и политических понятий, выработанных трудами многочисленных поколений и преемственно передаваемых из века в век. Эти освященные традициями понятия казались чем-то стоящим выше человеческого разума: они считались божественного происхождения и, как таковые, вечными, непреложными, неприкосновенными.

Но развитие на почве реальных условий жизни демократического духа с его требованиями личных и равных прав для каждого отдельного члена общества нанесло смертельный удар всем этим устаревшим основам социальной жизни: гражданская личность, достигши своего самосознания, не остановилась перед древними понятиями и верованиями, которые стояли на ее пути к занятию полноправного положения в обществе. Она пробила в их стене брешь и тем самым разрушила навсегда те чары, которыми, казалось, они были окружены. Личность сознала себя державной не только в сфере общественно-политических, но и нравственно-религиозных отношений, и унаследованные традиции потеряли в ее глазах свое прежнее обаяние. Дерзкой рукой было сдернуто с них покрывало, — и вместо страшного крушения всего социально­го здания, как то предсказывали консервативные Кассандры, перед пылающими энергией взорами смель­чаков предстали во всей их уродливой наготе старые, сгнившие подпорки, еле-еле выдерживающие тяжесть строения. Сердце забилось усиленным темпом, кровь заволновалась и заструилась с лихорадочной быстротой, и мысль, вздрогнув, зашевелилась живей и сильней. Одна за другой прадедовские идеи стали призываться на суд критического разума, и одна за другой они признаны были негодными. Разрушение было полное, обломки усеяли весь пол общественного здания, и над ними в каком-то восторженном опьянении высились могучие фигуры бойцов.

Знакомая картина: она не раз появлялась на подмостках европейской, да и нашей собственной истории. Это эпоха подведения великих итогов своему национальному прошлому и сметания в кучу всего того негодного сора, который образовался от векового гниения общественных устоев. Деятелями этой эпохи были те самые софисты, «развратители афинского общества», пороки которых мы со времени Платона перечисляли на всевозможных языках с неутомимостью и самоуверенностью, достойными луч­шего дела. Размеры этого очерка не позволяют нам входить в опровержение ходячих мнений об этом «столь оклеветанном племени людей», как их называет Льюис: мы отсылаем читателя за этим к Гроту; здесь же мы укажем лишь на их деятельность и отношение к ним Сократа.

Софисты являются энциклопедистами V века до Рождества Христова с той, однако, особенностью, что они были не только теоретическими мыслителями, но и практическими деятелями, которые с киркой и заступом в руках ломали обветшалое здание. Под ножом их скептического разума старые понятия разрушались одни за другими: прежние истины оказались ложью, старые обычаи — творением хитрых и своекорыстных правящих классов, а древние общественные узы — одной лишь тиранией.

Личный разум индивида занял верховное место как в политике, так и в морали, и все признано было за обману, что не в состоянии было оправдаться на суде этого разума. «Человек есть мера всех вещей», — гордо провозгласил Протагор, наиболее блестящий вождь софистов: не только свойства, но и самое существование вещи зависит от суждения разумной личности. В этом мире все относительно и вещи имеют значение лишь постольку, поскольку они признаются за таковые мыслящим субъектом. Объективная истина, таким образом, исчезает, и на ее место становится субъективное наше мнение о ней. Этот принцип и есть та единственная связь, которая соединяла целый ряд людей с разнообразным родом деятельности и профессий в одну общую школу софистов, и из него вытекал тот крайний скептицизм, которому другой выдающийся мыслитель того времени — Горгий дал выражение в своих знаменитых положениях о том, что ничто не существует, что если что-нибудь и существовало, то мы все-таки не могли бы его познать и что, наконец, если бы мы и познали, то мы все же не могли бы передавать наше знание другим.

Общий смысл довольно ясен: и здесь на место объективных вещей ставятся индивидуальные мнения о них, уже одним своим разнообразием доказывающие нереальность этих вещей и невозможность во всяком случае какого бы то ни было знания их. Такое крайнее развитие индивидуализма, такой, если можно так выразиться, философский анархизм был лишь логическим выводом из тех посылок о державности личного разума, во имя которых эти деятели разрушили древний мир понятий и отношений. Но именно эта сильная сторона была вместе с тем и их слабостью.

Общественное сознание не может долго жить одним отрицанием, и деятельность общества лишь на короткое время в состоянии ограничиться одним разрушением: как только поле очищено от старого хлама, на сцену выдвигаются иные запросы, имеющие своей целью уже не дальнейшее разрушение старого, а созидание нового. Горе тем, кто, увлекшись своей работой или не поняв изменившегося характера обще­ственных нужд, не сумеют остановиться вовремя и станут продолжать дело разрушения! Сделавшись живым анахронизмом, они не только навлекут на себя сначала насмешки, а потом ненависть со стороны тех, кто трудится над созиданием, но действительно выродятся в конце концов в толпу болтунов или вандалов, против которых будет возмущаться общественная совесть. Именно такова была судьба позднейших софистов, которых и имели в виду Платон и Аристотель. Не Протагор и не Горгий служили им мишенью, а те эпигоны их, которые пережили самих себя и превратились в своекорыстных отрицателей без убеждений и без совести. Этих-то эристиков, безнравственных спорщиков о чем угодно и как угодно, драпировавшихся в устаревший и более уже не идущий им плащ софистов, и обессмертили вышеупомянутые писатели, — совершив, однако, непростительную ошибку тем, что не провели достаточно ясной грани между обоими поколениями софистов: до и после сократовских.

Во всем этом Сократ сыграл главную роль: ему греческая мысль была обязана своим поворотом в сторону положительного построения и, стало быть, он был виновник нравственного банкротства софистов и гибели их репутации. С инстинктом натуры глубокой и уравновешенной,он не мог удовлетвориться одним отрицанием, и тенденция софистических учений казалась ему тем опаснее, что развитие их в теории, и на практике не встречало на своем, пути никаких преград. В самом деле, «если, — говоря словами Целлера, — вечной и незыблемой истины не существует, то не может существовать и вечного и незыблемого закона; если человек в своих представлениях является мерой всех вещей, то он неизбежно должен стать мерой и всех своих поступков; и если для каждого отдельного человека только то истинно, что ему кажется таковым, то для него и справедливое и хорошее вскоре явится не чем иным, как то, что ему кажется таковым. Другими словами, всякий человек имеет естественное право следовать своему произволу, и желаниям, и если закон и обычай ставят ему на этом пути те или другие преграды, то получившееся силу этого отклонение от естественного права есть принуждение, которому никто не обязан повиноваться, кто только обладает достаточной силой, чтобы устранить или обойти его».

Справедливость требует признать, что такого рода ницшеанство никогда не проповедовалось ни одним из известных софистов — современников Сократа, а Калликл, который действительно развивал подобную противообщественную доктрину, не только не был софистом, но, как свидетельствует Платон, сам был даже врагом их. Тем не менее такого рода положения казались или могли казаться положительным умам, вроде сократовского, весьма возможными выводами из Протагоро-Горгиевых тезисов, и немудрено поэтому, что наш философ решил им противодействовать, выдвигая против их бесконечного отрицания новую философию, построенную на положительных основаниях. Эта философия должна была быть этикой, потому что в области этических понятий и отношений и царил хаос.

Постараемся же очертить сделанные Сократом в этом направлении попытки. Горький исторический опыт научил нас смотреть на большинство попыток к «построению», следующих за периодом отрицания, не больше как на реакционное движение, имеющее целью реставрировать упраздненные идеалы, понятия и учреждения. Однако, напрасно искать, того же у Сократа.

Глубоко понимая потребности своего времени, он, как и все прочие передовые деятели той эпохи, решительно восставал против всех старинных преданий и авторитетов, и в основу своего учения о нравственности положил не эти последние, а тот новый принцип – разум, который в этот момент впервые был вызван к жизни. Для него, как и для Протагора., критическая мысль личности была мерой всех вещей, а следовательно, и истины интеллектуальной и нравственной. Но в то время как великий вождь софистов воспользовался этим могучим рычагом с исключительной целью опрокинуть господствовавшее дотоле миросозерцание. Сократ сделал его краеугольным камнем, на котором он выстроил новое этическое здание. При этом он ни на шаг не отступил от той позиции иконокласта, которую занимали все серьезные мыслители греческого просвещения, и, так же как и они, он требовал, чтобы наши поступки и наши отношения основывались не на предписаниях прадедовской мудрости или обычаях, не имеющих за собой ничего, кроме седой старины и привычки, а на требованиях сознательной мысли, определяющей в каждый данный момент норму нашего поведения.

Правда, он не заходил так далеко, как некоторые софисты, и не отрицал огульно и всецело значения этой мудрости и обычаев в себе и для себя; но он сходился с ними в том, что признавал их вред, а следовательно, требовал и упразднения авторитета их в тех, нередких случаях, когда они шли вразрез с указаниями разума или просто не имели за собой его согласия и санкции. Если, однако, таким образом, он отказывался сопровождать софистов до крайних пределов их отрицательно-критической мысли, то он гораздо дальше их пошел в тех выводах, которые, казалось, непосредственно вытекали из их положительного тезиса о значении сознательного начала в нравственности и нравственном поведении. Ибо для Сократа это сознательное начало было не только главным руководящим принципом в нрав­ственной жизни личности, но и единственным мерилом того, что принято называть нравственным поступ­ком; другими словами нравственности по его мнению, не только должна покоиться на ясно и отчетливо продуманных и усвоенных принципах, но она и становится таковой лишь постольку, поскольку эти принципы входят сознательно творческим элементом в наше поведение. Сократу недостаточно было, чтобы тот или другой поступок личности был нравствен в силу унаследованных инстинктов, или выработанных привычек, или по случайности: он требовал большего, а именно, чтоб эта личность отдавала себе всякий раз ясный отчет, почему она поступила так, а не иначе. Без этого нравственности в полном значении этого слова нет, и, как бы человек хорошо ни поступал по тем или другим причинам, он, если не поступил сознательно, без ясного понимания, почему и как, остается с точки зрения истинной этики таким же безнравственным, как если бы поступал плохо. Разве, спрашивает наш философ, можем мы назвать грамотным того человека, который по счастливой случайности, но не имея представления о законах правописания, напишет какое-нибудь слово правильно? Разве можем мы признать кого-либо математиком исключительно потому, что он по какому-то наитию, а не в силу твердо усвоенного знания угадал, что 5x5 = 25? Конечно нет; а если так, если для того чтобы иметь право называться, грамотным или математиком, недостаточно еще простого и случайного факта правильно написанного слова или верного ответа на предложенный арифметический пример, но требуется сверх того еще понимание соответствующих знанию причин и целей, так чтобы акт находился в исключительной зависимости от сознательной воли, то и нравственным можно назвать лишь того, кто поступает правильно не под влиянием темных инстинктов и не по случайности, определяемой игрой слепых обстоятельств, а в силу известных требований сознательного разума, который усвоил надлежащие принципы и направляет согласно с ними практическое поведение. Только там, где налицо имеется сознательное отношение к вещам или, если хотите, холодный расчет рассудка, можно говорить о нравственности; в противном случае, нам пришлось бы признавать таковую за теми людьми и даже в таких случаях, когда о ней не может быть и речи, как, например, когда люди, в припадке умопомешательства, решаются и совершают геройские поступки.

Отсюда вытекает первый основной принцип Сократовой этики о тождестве добродетели со знанием. Добродетель, как источник или творческое начало нравственности, представляет такой же предмет изучения, как и грамота или арифметика, и только тот может быть с правом назван добродетельным или, что то же, нравственным, кто этим предметом так же вполне и сознательно владеет, как грамотный — грамотою и математик — арифметикой. При этом даже неважно, каковы на самом деле будут его поступки — нравственны или нет: пусть они, по-видимому, будут безнравственны, но если человек, совершивший их, обладает необходимым знанием добродетели, то мы его по справедливости назовем нравственным.

Сократ придает сознательному моменту в совершении проступка значение не только смягчающего, но даже оправдывающего вину обстоятельства.

Знать и не поступать так, как, человек знает, ему следует поступать, казалось Сократу физической невозможностью и логическим противоречием.

Главный недостаток Сократовой этики: доказывая, что добродетель, а потому нравственность, руководствуется и должна по необходимости руководствоваться благом, из нее проистекающим, и объясняя вслед за этим, что под благом следует разуметь не что иное, как выгоду индивидуума, философ сводит нравственность на узкоутилитарную почву и превращает ее в орудие эвдемонизма (философии личного счастья).

Такова в общих чертах Сократова философия в том неполном и несовершенном виде, в каком она дошла до нас. Но прежде чем перейти к приемам и методу нашего философа, нам нужно сказать еще пару слов по некоторым второстепенным в теоретическом отношении пунктам. Во-первых, если добродетель и знание тождественны, так что всякое изменение в ту или другую сторону в последнем неминуемо ведет за собой соответствующее изменение и в первой, то знание не есть лишь необходимое условие нравственнос­ти: оно есть сама нравственность, сама добродетель, исчерпывая ее содержание и конституируя ее тем, что она есть.

Без знания, таким образом, нравственность не только не совершенна, но она прямо-таки не суще­ствует, и наоборот, когда знание полно, полна и нравственность. Отсюда первое парадоксальное следствие, что нравственность может быть преподаваема и изучаема как научная истина. Во-вторых же, если добродетель есть благо, то она должна быть едина, как едино благо личности, под какими бы формами оно ни существовало; отсюда — второе парадоксальное следствие, что умеренность, справедливость, мужество, благочестие, повиновение и прочее представляют, в сущности, одно и то же: это все — одна добродетель, но под разными точками зрения.

Но важнее всего, однако, следующее: допустим, что благочестие, справедливость и прочее признаны нами за добродетели и, в силу полезности их, кладутся нами в основу нашего поведения, но достаточно ли одного этого, чтобы поведение было нравственным? Не необходимо ли еще знать, в чем данная добродетель состоит, чего она от нас требует и каковы, следовательно, должны быть наши поступки, чтобы они не шли вразрез с ее предписаниями, а, стало быть, и не против нашего блага? Ведь мы можем прекрасно знать, что благочестие, например, есть добродетель и неминуемо влечет за собой такое огромное благо, как благоволение людей и богов; мы можем, поэтому, искренно и от души желать следовать ее велениям; но, не зная, в чем благочестие должно выражаться и каковы должны быть наши поступки, чтобы быть благочестивыми, мы можем очутиться в таком же положении, как если бы даже не верили в то, что благочестие есть добродетель, а потому благо. Добродетель ведь, сам Сократ говорил, есть знание, — знание того, что под ней подразумевается; отсюда ясно, как важно добиться его, как непременное условие нашей этики и морали.

Ни один мыслитель до Сократа не задавал себе вопроса о том, что такое знание и при каких условиях оно возможно.

Сократ был первый, кто понял, что знание есть нечто большее, чем простое мнение. По свидетельству Аристотеля, он был первый, кто стал пользоваться тем могучим подспорьем в деле познавания и мышления, которое на современном языке носит название логического определения. Для него знать вещь значило определять ее, то есть, раскрыв содержание понятия данной вещи, исключить все случайное и выделить в одно органическое целое те ее признаки, которые сопровождают ее постоянно, несмотря на перемены в положениях и отношениях, в которые она поставлена.

Сократ далеко перерос младенческое мышление подобного рода и в своих определениях искал не внешних аналогий, а сущности вещей, то есть необходимых их свойств и качеств. С этой точки зрения его и можно назвать творцом логики как науки: дальнейшее развитие ее в этом направлении было лишь даль­нейшим усовершенствованием того, что дал Сократ.

Практическое значение этих определений, как можно легко понять, огромно: это та конечная цель, к которой стремилась вся сократовская система философии. Дать ряд определений: благочестия, как знания тех законов, согласно с которыми мы должны почитать богов; справедливости, как знания тех пра­вил, сообразно с которыми мы должны жить и поступать с людьми; мужества, как знания того, чего следует и чего не следует опасаться, и т. д. — значит придать философии ту жизненность, ту приложимость, без которых ее значение было бы весьма ничтожно. Определения являются, таким образом, органическим завершением всей Сократовой системы, служа как бы звеньями, соединяющими воедино теорию и практи­ку, науку и жизнь, этику и мораль. Все предыдущее было лишь установлением общей точки зрения, с ко­торой надлежит рассматривать нравственные понятия и отношения людей: определениями эти самые понятия и отношения устанавливаются, составляя в своей совокупности как бы кодекс для практического руководства.

Следует описать вкратце метод, которым Сократ пользовался для выработки этих определений. Сократ не преподносил своих истин готовыми, но, считая, что только то знание единственно прочно и цен­но, которое добыто самим мыслящим субъектом, он заставлял своих собеседников принимать деятельное участие в установлении посылок, в выведении заключений, в проверке положений — словом, во всем ло­гическом процессе аргументации. То был знаменитый его диалектический метод — метод перекрестных вопросов, ответов, возражений, поправок и пр. Ум человека, по мнению нашего философа, чреват истинами, которые требуют лишь известного ухода и, в крайнем случае, операции, чтобы явиться на свет Божий. Эти истины подобны младенцам, скрытым в чреве матери, и роль философа в том и сострит, чтобы помочь родильнице-разуму, в ее родах. Оттого Сократ любил себя cpaвнивать с акушером, который сам не рожает, но помогает рожать другим, и диалектический метод и был тем инструментом, при помощи которого он извлекал истины из умов своих собеседников. Ясно, поэтому, что он не мог выдвигать вперед своего собственного мнения: собеседник его должен был сам дойти до него, уподобляясь роженице. Оттого исходной точкой Сократа всегда почти служило общепринятое мнение по данному вопросу, которое затем, целым рядом проверок и поправок, постепенно изменялось так, чтобы охватить те или другие факты и, наконец, получить то содержание и ту форму, которых желал Сократ.

Сущность сократовского метода: она заключается в достижении положительных заключений путем отрицательных инстанций, а это, как известно, составляет сущность и индуктивного метода.

Его отрицательные инстанции были весьма сомнительного достоинства, основываясь не на тщательно собранных и проверенных фактах надлежащего количества и качества, а, главным образом, на аналогиях, подчас даже поверхностных, и фактах, взятых наобум из ежедневной практической жизни.

Но несмотря на такие серьезные недостатки диалектический метод произвел целую революцию в приемах греческого мышления: истина перестала приниматься на веру, в силу ли окружающего ее авторитета или «горячего слова убежденья»; она стала объектом разумного понимания, требующим сознательной работы мысли, и покоилась на критически выработанных устоях. С другой же стороны, стал невозможен и догматизм: отрицательный процесс сократовского метода (эленх), подобно тем химическим реактивам, против которых могут устоять одни лишь благородные металлы, безжалостно разрушал все, что покоилось на глиняных ногах: мнения, не имевшие за собой ничего, кроме популярности или привычки, падали и разбивались как истуканы, сброшенные неверующей рукой, и только те из них имели шансы уцелеть, которые могли указать на происхождение более высокое, нежели предрассудок.

Заключение

Сократ был убежден, что он избран богом, приставлен им к афинскому народу, как овод к коню, дабы не давать своим согражданам впадать в духовную спячку и заботиться о своих делах больше, чем о самих себе. Под «делами» Сократ понимает здесь стремление к обогащению, военную карьеру, домашние дела, речи в народном собрании, заговоры, восстания, участие в управлении государством, а под «заботой о самом себе» — нравственное и интеллектуальное самосовершенствование. Ради своего призвания Сократ отказался от дел. Его Сократа сам «бог поставил в строй, обязав... жить, занимаясь философией». Поэтому, гордо говорит Сократ на суде, «пока я дышу и остаюсь в силах, не перестану философствовать» (29 Д).

«Демон» Сократа. Это некий внутренний голос, посредством которого бог склоняет Сократа к философствованию, всегда при этом что-то запрещая. Такой голос Сократ слышал с детства, он отклонял его от некоторых поступков. «Демон», внутренний голос, имел, таким образом, отношение к практической деятельности Сократа, не играя роли в самом сократовском философствовании.

Предмет философии по Сократу. В центре внимания Сократа, как и некоторых софистов,—человек. Но он рассматривается Сократом только как нравственное существо. Поэтому философия Сократа—это этический антропологизм. Интересам Сократа были чужды как мифология, так и физика. Он считал, что толкователи мифологии трудятся малоэффективно. Вместе с тем Сократа не интересовала и природа. Проводя аналогию с современными ему китайцами, можно утверждать, что Сократ ближе к конфуцианцам, чем к даосцам. Он говорил: «Местности и деревья ничему не хотят меня научить, не то что люди в городе» (20 Д). Однако по иронии судьбы Сократу пришлось расплачиваться за физику Анаксагора. Ведь из-за его воззрений в Афинах был принят закон, объявляющий «государственными преступниками тех, кто не почитает богов по установленному обычаю или объясняет научным образом небесные явления». Сократа же обвинили в том, что он якобы учил, что Солнце—камень, а Луна—земля. И как Сократ ни доказывал, что этому учил не он, а Анаксагор, его не слушали. Суть же своих философских забот Сократ однажды с некоторой досадой выразил Федру: «Я никак еще не могу, согласно дельфийской надписи, познать самого себя» Дело в том, что над входом в храм Аполлона в Дельфах было начертано: познай самого себя! Призыв «Познай самого себя!» стал для Сократа следующим девизом после утверждения: «Я знаю, что я ничего не знаю». Оба они определили суть его философии.

Самопознание имело для Сократа вполне определенный смысл. Познать самого себя—значит познать себя как общественное и нравственное существо, притом не только и не столько как личность, а как человека вообще. Главное содержание, цель философии Сократа—этические вопросы. Аристотель позднее в «Метафизике» скажет о Сократе: «Сократ занимался вопросами нравственности, природу же в целом не исследовал» (1, 6) Метод Сократа. Философски чрезвычайно важен метод Сократа, применяемый при исследовании этических вопросов. В целом его можно назвать методом субъективной диалектики. Будучи любителем самосозерцания, Сократ вместе с тем любил общаться с людьми. К тому же он был мастером диалога, устного собеседования. Не случайно обвинители Сократа боялись, что он сумеет переубедить суд. Он избегал внешних приемов, его интересовало прежде всего содержание, а не форма. На суде Сократ говорил, что будет говорить просто, не выбирая слов, ибо он будет говорить правду так, как привык говорить с детства и как он потом говорил на площади у меняльных лавок. Алкивиад отмечал, что речи Сократа на первый взгляд кажутся смешными, будто он говорит теми же словами об одном и том же, а говорит он о каких-то вьючных ослах, кузнецах и сапожниках. Но если вдуматься в речи Сократа, то только они и окажутся содержательными. К тому же Сократ был искусным собеседником, мастером диалога, с чем и связана его субъективная диалектика как метод познания.

Ирония. Однако Сократ был собеседником себе на уме. Он ироничен и лукав. Прикинувшись простаком и невеждой, он скромно просил своего собеседника объяснить ему то, что по роду своего занятия этот собеседник должен хорошо знать. Не подозревая еще, с кем он имеет дело, собеседник начинал поучать Сократа. Тот задавал несколько заранее продуманных вопросов, и собеседник Сократа терялся. Сократ же продолжал спокойно и методически ставить вопросы, по-прежнему иронизируя над ним. Наконец, один из таких собеседников, Менон, с горечью заявил: «Я, Сократ, еще до встречи с тобой слыхал, будто ты только и делаешь, что сам путаешься и людей путаешь. И сейчас, по-моему; ты меня заколдовал и зачаровал и до того заговорил, что в голове у меня полная путаница... Ведь я тысячу раз говорил о добродетели на все лады разным людям, и очень хорошо, как мне казалось, а сейчас я даже не могу сказать, что она вообще такое» (80 А В). Итак, почва вспахана. Собеседник Сократа освободился от самоуверенности. Теперь он готов к тому, чтобы сообща искать истину.

Антисофистичность Сократа. Сократовская ирония—это не ирония скептика и не ирония софиста. Скептик здесь сказал бы, что истины нет. Софист же добавил бы, что, раз истины нет, считай истиной то, что тебе выгодно. Сократ же, будучи врагом софистов, считал, что каждый человек может иметь своё мнение,, но истина же для всех должна быть одной, на достижение такой истины и направлена положительная часть метода Сократа. Майевтика. Почва подготовлена, но сам Сократ отнюдь не хотел ее засевать. Ведь он подчеркивал, что ничего не знает. Но он беседует с укрощенным «знатоком», спрашивает его, получает ответы, взвешивает их и задает новые вопросы. «Спрашивая тебя,— говорит Сократ собеседнику,— я только исследую предмет сообща, потому что сам не знаю его» (165 В). Считая, что сам он не обладает истиной, Сократ помогал родиться ей в душе своего собеседника. Свой метод он уподоблял повивальному искусству—профессии его матери. Подобно тому как та помогала рождаться детям, Сократ помогал рождаться истине. Свой метод Сократ поэтому называл майевтикой — повивальным искусством.

Что значит знать? Знать—это значит знать, что это такое. Менон, красноречиво говоря о добродетели, не может дать ей определения, и выходит, что он не знает, что такое добродетель. Поэтому цель майевтики, цель всестороннего обсуждения какого-либо предмета—определение, понятие. Сократ первым возвел знание на уровень понятия. Если до него философы и пользовались понятиями, то делали это стихийно. Только Сократ обратил внимание на то, что если нет понятия, то нет и знания. Индукция. Метод Сократа преследовал также достижение понятийного знания. Это достигалось посредством индукции (наведения), восхождения от частного к общему, в процессе собеседования. Например, в диалоге «Лахес» Сократ спрашивает двух афинских полководцев, что такое мужество. Устанавливается какое-нибудь предварительное определение. На вопрос Сократа один из военачальников Лахес отвечает, не задумавшись: «Это, клянусь Зевсом, не трудно [сказать]. Кто решился удерживать свое место в строю, отражать неприятеля и не бежать, тот, верно, мужествен» (190 Е) . Однако затем обнаруживается, что в такое определение не вмещается весь предмет, а лишь какой-то его аспект. Затем берется какой-то противоречащий случай. Разве скифы в войнах, спартанцы в битве при Платее не проявили мужества? А ведь скифы бросаются в притворное бегство, чтобы разрушить строй преследующих, а затем останавливаются и поражают врагов. Аналогично поступили и спартанцы. Затем Сократ уточнял постановку вопроса. «У меня была мысль,— говорил он, — спросить о мужественных не только в пехоте, но и в коннице, и вообще во всяком роде войны, да и не о воинах только говорю я, но и о тех, которые мужественно подвергаются опасностям на море, мужественны против болезней, бедности» (191 Д). Итак, «что такое мужество, как одно и то же во всем? (191 Е). Иначе говоря, Сократ ставил вопрос: что есть мужество как таковое, каково понятие мужества, которое выражало бы существенные признаки всевозможных случаев мужества? Это и должно быть предметом диалектического рассуждения. Гносеологически пафос всей философии Сократа в том, чтобы найти понятие. Поскольку никто этого еще не понимал, кроме Сократа, он и оказался мудрее всех. Но так как сам Сократ до таких понятий еще не дошел и знал об этом, то он и утверждал, что ничего не знает.

Познать самого себя—это значит найти и понятия нравственных качеств, общие всем людям. Аристотель потом в «Метафизике» скажет, что «две вещи можно по справедливости приписывать Сократу—доказательство через наведение и общие определения» (XIII, 4). Было бы, правда, наивным искать такие определения в диалогах Платона. В ранних, сократических диалогах Платона определений еще нет, ибо диалоги обрываются на самом интересном месте. Главное для Сократа процесс, если он и ничем и не оканчивался. Антиаморализм Сократа. Убеждение в существовании объективной истины означает у Сократа, что есть объективные моральные нормы, что различие между добром и злом не относительно, а абсолютно. Сократ не отождествлял счастье с выгодой подобно некоторым софистам. Он отождествлял счастье с добродетелью. Но делать добро нужно лишь зная, в чем оно. Только тот человек мужествен, кто знает, что такое мужество. Знание, что такое мужество, делает человека мужественным. И вообще знание того, что такое добро и что такое зло, делает людей добродетельными. Зная, что хорошо и что плохо, никто не сможет поступать плохо. Зло—результат незнания доброго. Нравственность, по Сократу, следствие знания. Моральная теория Сократа сугубо рационалистична. Аристотель потом возражал Сократу: иметь знание о добре и зле и уметь пользоваться этим знанием—не одно и тоже. Люди порочные, имея такое знание, игнорируют его. Люди невоздержанные делают это невольно. Кроме того, знание надо уметь применять к конкретным ситуациям. Этические добродетели достигаются путем воспитания, это дело привычки. Надо привыкнуть быть храбрецом.

Идеализм и Сократ. Вопрос об идеализме Сократа не прост. Стремление к понятийному знанию, к мышлению понятиями— само по себе еще не идеализм. Однако в методе Сократа была заложена возможность идеализма. Если «о текучем знания не бывает», а предметом понятия должны быть какие-то вечные и неизменные вещи, существующие вне мира, «если есть знание и разумение чего-то, то помимо чувственно воспринимаемого должны существовать другие сущности, постоянно пребывающие» (Аристотель. Метафизика XIII, 4).

Кроме того, возможность идеализма исходила от Сократа и в связи с тем, что его деятельность означала изменение предмета философии. До Сократа (от части и до софистов) основной, предмет философии — природа, внешний по отношению к человеку мир. Сократ же утверждал, что он непознаваем, а познать можно только душу человека и его дела, в чем и заключается задача философии.

Список литературы:

1. А.Н.Чанышев. «Курс лекций по древней философии». Москва.«Высшая школа».1981.
2. Асмус В.Ф. История античной философии. М., 1965г.
3. Западная философия: от истоков до наших дней, т. I. – Античность. С-Пб., 1994г.
4. История античной философии в конспективном изложении. А.Ф. Лосев. М., 1989г.
5. История западной философии. Б. Рассел. М., 1993г.
6. История философии. Ред. Г.Ф. Александров, Б.Э. Быховский, М.Б. Митин, П.Ф. Юдин. Т. I. Философия античного и феодального обшества.
7. История философии в кратком изложении. М., 1991г.
8. История философии: Запад-Россия-Восток. Книга 1-ая. Философия древности и среднивековях. Ред. Н.В. Мотротиловой. М., 1996г.
9. Кессиди Ф.Х. Новая “апология Сократа”. - “Вопросы философии”, 1975, №:5.
10. Кессиди Ф.Х. Сократ. М., 1976г.
11. Краткий очерк истории философии. М., 1967г.
12. Лосев А.Ф. История античной эстетики (Софисты, Сократ, Платон). М., 1969г.
13. Лосев А.Ф. Сократ. – Философская энциклопедия, т.5. М., 1970г.
14. Нерсесянц В.С. Сократ. М., 1984г.
15. Платон, собр. соч. Т.1 “Государство”. М., 1971г.
16. Платон. Сочинениях в трех томах. “Апология Сократа”. М., 1968г.
17. Сократ, Платон, Аристотель, Сенека. Жизнь замечательных людей. Биографическая библиотека Ф. Павленкова. М., 1995г.
18. “106 философов. Жизнь, судьба, учение.” Симферополь, 1995г.
19. У колыбели науки. М., 1971г.
20. Философская энциклопедия. М., 1983г.
21. Исторические силуэты. Сократ, Платон, Аристотель, Сенека. Ростов н/Д., 1998г.

Дата публикации на сайте: 20 июня 2011.

Прошивка «Smacont-ESP» предназначена для создания систем автоматизации на базе широко распространненых микроконтроллеров esp8266/esp8285.

Некоторые модные тенденции в истории человечества

Гроза над Большим Каньоном (Grand Canyon)