Мишель де Монтень (фр. Michel de Montaigne; полное имя — Мишель Эйкем де Монтень, фр. Michel Eyquem de Montaigne)

(28 февраля 1533, замок Монтень в Сен-Мишель-де-Монтень — 13 сентября 1592, Бордо)

Биография (ru.wikipedia.org)

Монтень родился в фамильном замке в местечке Сен-Мишель-де-Монтень (Дордонь) вблизи Перигё и Бордо. Его отец, участник Итальянских войн Пьер Эйкем (получивший аристократический титул «де Монтень») был в свое время мэром этого города; умер в 1568. Мать — Антуанетта де Лопез, из семьи зажиточных арагонских евреев. В раннем детстве Мишель воспитывался по либеральной-гуманистической педагогической методике отца — его учитель, немец, совершенно не владел французским языком и говорил с Мишелем исключительно на латыни.

Во время гугенотских войн Монтень часто выступал как посредник между враждующими сторонами, его одинаково уважали король-католик Генрих III и протестант Генрих Наваррский.

В 1565 Монтень женился, получив солидное приданое. После смерти отца в 1568 г. он унаследовал родовое имение Монтень, где и поселился в 1571, продав свою судейскую должность и выйдя в отставку. В 1572 г., возрасте 38 лет Монтень начинает писать свои «Опыты» (первые две книги опубликованы в 1580 г.). Его близким другом был философ Этьен де ла Боэси, автор «Рассуждений о добровольном рабстве», некоторые части из которых Монтень включил в свои «Опыты». В 1580—1581 г. писатель путешествовал по Швейцарии, Германии, Австрии и Италии. Впечатления от этого путешествия отражены в дневнике, опубликованном только в 1774 г.

Писатель скончался 13 сентября 1592 г. во время мессы.

«Опыты»

История публикации

Работа над книгой началась в 1570 году. Первое издание вышло в 1580 году в Бордо (в двух томах); второе — в 1582 (с коррективами автора). Опубликованный впервые в 1954—1960 годах русский перевод «Опытов» (он впоследствии неоднократно переиздавался) был выполнен на основе издания А. Арменго (1924—1927), воспроизводящего так называемый «бордоский экземпляр» «Опытов» (издание 1588 г. — четвёртое по счёту — с рукописными коррективами автора). Между тем во Франции наряду с этой издательской традицией существует и иная (вариант текста, подготовленный после кончины писателя в 1595 г. Мари де Гурнон). Именно последний был положен в основу подготовленного исследовательским коллективом во главе с Жаном Бальзамо и выпущенного в серии «Плеяда» в 2007 г. издания «Опытов».

Жанр

Книга Монтеня, написанная как бы «скуки ради», отличается крайней прихотливостью построения. Никакого чёткого плана не наблюдается, изложение подчиняется прихотливым извивам мысли, многочисленные цитаты чередуются и переплетаются с житейскими наблюдениями. Совсем короткие главы чередуются с пространными; самая большая глава «Опытов» — обладающая вполне самостоятельной ценностью «Апология Раймунда Сабундского». Поначалу книга напоминала компиляцию античной учёности наподобие «Аттических ночей» Авла Геллия, но затем обрела своё неповторимое лицо. Монтень — родоначальник жанра эссе, которому было суждено большое литературное будущее.

Философия Монтеня

«Опыты» Монтеня — это ряд самопризнаний, вытекающих преимущественно из наблюдений над самим собой, вместе с размышлениями над природой человеческого духа вообще. По словам писателя, всякий человек отражает в себе человечество; он выбрал себя, как одного из представителей рода, и изучил самым тщательным образом все свои душевные движения. Его философскую позицию можно обозначить как скептицизм, но скептицизм совершенно особого характера.

Скептицизм Монтеня — нечто среднее между скептицизмом жизненным, который есть результат горького житейского опыта и разочарования в людях, и скептицизмом философским, в основе которого лежит глубокое убеждение в недостоверности человеческого познания. Разносторонность, душевное равновесие и здравый смысл спасают его от крайностей того и другого направления. Признавая эгоизм главной причиной человеческих действий, Монтень не возмущается этим, находит это вполне естественным и даже необходимым для человеческого счастья, потому что если человек будет принимать интересы других так же близко к сердцу, как свои собственные, тогда прощай счастье и душевное спокойствие! Он осаживает на каждом шагу человеческую гордость, доказывая, что человек не может познать абсолютной истины, что все истины, признаваемые нами абсолютными, не более как относительные.

Основной чертой морали Монтеня было стремление к счастью. Тут на него оказали громадное влияние Эпикур и особенно Сенека и Плутарх.

Учение стоиков помогло ему выработать то нравственное равновесие, ту философскую ясность духа, которую стоики считали главным условием человеческого счастья. По мнению Монтеня, человек существует не для того, чтобы создавать себе нравственные идеалы и стараться к ним приблизиться, а для того, чтобы быть счастливым.

«Одного философа, который был застигнут в момент любовного акта, спросили, что он делает. „Порождаю человека“, — ответил он весьма хладнокровно, нисколько не покраснев, как если бы его застали за посадкой чеснока» («Апология Раймунда Сабундского»)

Считая, подобно Эпикуру, достижение счастья естественной целью человеческой жизни, он ценил нравственный долг и самую добродетель настолько, насколько они не противоречили этой цели; всякое насилие над своей природой во имя отвлеченной идеи долга казалось ему бесплодным. «Я живу со дня на день и, говоря по совести, живу только для самого себя». Сообразно этому взгляду, Монтень считает самыми важными обязанностями человека обязанности по отношению к самому себе; они исчерпываются словами Платона, приводимыми Монтенем: «Делай свое дело и познай самого себя».

Последний долг, по мнению Монтеня, самый важный, ибо, чтобы, делать успешно свое дело, нужно изучить свой характер, свои наклонности, размеры своих сил и способностей, силу воли, словом — изучить самого себя. Человек должен воспитывать себя для счастья, стараясь выработать состояние духа, при котором счастье чувствуется сильнее, а несчастье — слабее. Рассмотрев несчастья неизбежные и объективные (физическое уродство, слепота, смерть близких людей и т. п.) и несчастья субъективные (оскорблённое самолюбие, жажда славы, почестей и т. п.), Монтень утверждает, что долг человека перед самим собой — бороться по возможности против тех и других.

К несчастьям неизбежным разумней относиться с покорностью, стараться поскорее свыкнуться с ними (заменить неисправность одного органа усиленной деятельностью другого и т. д). Что касается несчастий субъективных, то от нас самих в большой степени зависит ослабить их остроту, взглянув с философской точки зрения на славу, почести, богатство и пр. За обязанностями человека по отношению к самому себе следуют обязанности по отношению к другим людям и обществу.

Принцип, которым должны регулироваться эти отношения, есть принцип справедливости; каждому человеку нужно воздавать по заслугам, ибо так в конечном счете проявляют справедливость и к самому себе. Справедливость по отношению к жене состоит в том, чтобы относиться к ней если не с любовью, то хотя бы с уважением; к детям — чтобы заботиться об их здоровье и воспитании; к друзьям — чтобы отвечать дружбой на их дружбу. Первый долг человека по отношению к государству — уважение к существующему порядку. Это не подразумевает примирения со всеми его недостатками, но существующее правительство — всегда предпочтительней, ибо кто может поручиться, что новое общественное устройство даст больше счастья или даже не окажется ещё хуже.

Политика и педагогика

Как в сфере нравственной Монтень не выставляет никаких идеалов, так точно не видит он их и в сфере политической. Желать изменения существующего порядка ради заключающихся в нем — и зачастую неизбежных — пороков, значило бы, по мнению Монтеня, лечить болезнь смертью. Будучи врагом всяких новшеств, потому что они, потрясая общественный порядок, нарушают спокойное течение жизни и мешают человеку наслаждаться ею, Монтень — и по природе, и по убеждениям человек очень терпимый — сильно недолюбливал гугенотов, потому что видел в них зачинщиков междоусобной войны и общественной неурядицы. Если в своих политических убеждениях Монтень порой чересчур консервативен, то в своей педагогической теории он выступает смелым и в высшей степени симпатичным новатором. Во главе её он ставит принцип возможно разностороннего развития.

По мнению Монтеня, цель воспитания состоит в том, чтобы сделать из ребёнка не специалиста-священника, юриста или доктора, но прежде всего человека вообще, с развитым умом, твёрдой волей и благородным характером, который умел бы наслаждаться жизнью и стоически переносить выпадающие на его долю несчастья. Этот отдел «Опытов» Монтеня оказал самое благодетельное влияние на всю позднейшую педагогику. Отголоски идей Монтеня можно найти и в педагогических трактатах Амоса Коменского и Локка, и в «Эмиле» Руссо, и даже в знаменитой статье Пирогова «Вопросы жизни и смерти».

Развивающее обучение

Подвергая сомнению различные обычаи и взгляды современного ему общества, Монтень высказывался против суровой дисциплины средневековых школ, за внимательное отношение к детям. Воспитание по Монтеню должно способствовать развитию всех сторон личности ребенка, теоретическое образование должно дополняться физическими упражнениями, выработкой эстетического вкуса, воспитанием высоких нравственных качеств. Многие мысли Монтеня были восприняты педагогами 17-18 вв. Так, идея приоритета нравственного воспитания перед образованием подробно развита Локком, а высокая оценка воспитательного влияния сельской среды и отказ от принуждения в обучении явились своего рода основой теории естественного воспитания Руссо. Главной идеей в теории развивающего обучения по Монтеню является то, что развивающее обучение не мыслимо без установления гуманных отношений к детям. Для этого обучение должно осуществляться без наказаний, без принуждения и насилия. Он считает, что развивающее обучение возможно только при индивидуализации обучения. В своей книге «Опыты» в главе «О воспитании детей» Монтень пишет: «Я хотел бы, чтобы воспитатель с самого начала, сообразуясь с душевными склонностями доверенного ему ребенка, предоставил ему возможность свободно проявлять эти склонности, предлагая ему изведать вкус разных вещей, выбирать между ними и различать их самостоятельно, иногда указывая ему путь, иногда, напротив, позволяя отыскивать дорогу ему самому. Я не хочу, чтобы наставник один все решал и только один говорил; я хочу чтобы он тоже слушал своего питомца.» Здесь Монтень следует Сократу, который, как известно, сначала заставлял говорить учеников, а затем уже говорил сам. «Пусть учитель спрашивает с ученика не только слова затверженного урока, но и смысл и самую суть его, и судить о пользе, которую он принес, не по показаниям памяти своего питомца, а по его жизни. И пусть, объясняя что-либо ученику, он покажет ему это с сотни разных сторон и применит к множеству различных предметов, чтобы проверить, понял ли ученик как следует и в какой мере усвоил это». «Пусть его душе будет привита благородная любознательность; пусть он осведомляется обо всем без исключения; пусть осматривает все примечательное, что только ему не встретится, будь то какое-нибудь здание, фонтан, человек, поле битвы, происходящей в древности, места, по которым проходили Цезарь или Карл Великий». «После того как юноше разъяснят, что же, собственно, ему нужно, чтобы сделаться лучше и разумнее, следует ознакомить его с основами логики, физики, геометрии и риторики; и, какую бы из этих наук он не выбрал, — раз его ум к этому времени будет уже развит, он быстро достигнет в ней успехов. Преподавать ему должны то путем собеседования, то с помощью книг; иной раз наставник просто укажет ему подходящего для этой цели автора, а иной раз он изложит содержание и сущность книги в совершенно разжеванном виде.» В этом заключаются основы развивающего обучения педагогической теории М. Монтеня.

Сочинения

* Опыты. 1580 Т.1./т.2/Т.3.

Литература

* Lazard M. Michel de Montaigne, biographie. — P.: Fayard. — 2002. ISBN 2-213-61398-2
* Dictionnaire de Michel de Montaigne. Dirige par Ph. Desan. — P.: Champion. — 2004. — ISBN 2-7453-1142-5.

Монтень (Андре Моруа. От Монтеня до Арагона)

Еще и сегодня можно видеть в Перигоре, на холме (на той самой «горе» — «montagne», от которой пошло имя Мишеля Эйкема де Монтеня), большую башню — его «библиотеку», где были написаны «Опыты», этот кладезь мудрости для всех: из него черпали Паскаль, и Ларошфуко [1], и Мольер, а еще до них — Шекспир, знавший книгу в переводе, а ближе к нам — Андре Жид [2], Ален. Прекрасно и отчасти даже поразительно, что какой-то перигорский дворянин, который, если не считать нескольких путешествий и поездок по долгу службы, провел всю жизнь среди людей своего края, стал одним из величайших французских писателей и по сию пору остается одним из наших учителей.

Великий писатель, Монтень, подобно Сен-Симону [3] или Рецу, смотрит на вещи прямо и, используя слова обиходные, тщательно отбирает те из них, которые точно передают его мысль. «Основа большинства смут в мире — грамматическая», — говорит он. Отец, лучший в мире из отцов, обучил его латыни еще в раннем детстве. И на протяжении всей своей жизни он не переставал читать древних авторов — историков, моралистов или поэтов. От них перенял он «полновесный и сочный язык, сильный своей естественностью... Когда я вижу, как выразительны эти славные формы, такие живые, такие глубокие, я не говорю — вот меткое слово, я говорю — вот меткая мысль».

Ибо только смысл освещает и производит слова. И тогда они не «ветер», но «плоть и кость». Подобно Горацию, которым он восхищается, Монтень не удовлетворяется первым словом, лежащим на поверхности, оно предало бы его. Он глядит глубже и проницательнее; ум его цепляет и рыщет в запасе слов и фигур, чтобы выразить себя. Монтень не располагает ресурсами латыни. Однако он находит достаточно выразительным и французский язык, ибо «нет ничего, о чем не скажешь на нашем охотничьем или военном жаргоне, это благодатная почва для заимствований».

Он знает, что живет в «диком крае», где нечасто встретишь человека, понимающего по-французски, но, когда он говорит себе: «Это слово здешнее, гасконское», — это его ничуть не смущает, даже напротив, ибо совершенство, к которому он стремится, — писать именно своим языком. Язык повседневный, обиходный — вот его орудие; пусть в нем попадаются фразы, краски которых потускнели от чересчур обыденного употребления; «это, — говорит Монтень, — ничуть не притупляет их вкуса для человека с острым нюхом», а у него нюх острый, поскольку он поэт в той же мере, что и философ.

Конкретное и выразительное народное слово ему всегда больше по вкусу, чем слово ученое, и лучше всего он выражает свою мысль образами. К примеру, когда он хочет сказать, что настоящий врач должен был бы сам переболеть всеми болезнями, чтобы правильно судить о них: «Такому врачу я бы доверился, ибо все прочие, руководя нами, уподобляются тому человеку, который рисует моря, корабли, гавани, сидя за своим столом и в полной безопасности водя перед собой взад и вперед игрушечный кораблик... Они описывают наши болезни, как городской глашатай, выкрикивающий приметы сбежавшей лошади или собаки: такой-то масти шерсть, такой-то рост, такие-то уши, — покажите им настоящего больного, и они не распознают болезни...» Сам он говорит только о том, что видел или прочел.

Монтень несколько кокетничает, отказываясь быть моралистом, который пишет ученые труды. Он тешится длиннотами, отклонениями, «прыжками и всякого рода курбетами», анекдотами, нередко весьма далекими от сюжета, как, например, в главе «О хромых», где хромцы и хромоножки появляются лишь в самом конце, да и то только в связи с их особым пылом в любовных утехах. Поначалу его книга была книгой неутомимого читателя греческих и латинских авторов, извлечения из которых он классифицировал по их сюжетам. Словом, это была огромная картотека, снабженная комментарием. Но чем дальше, тем явственнее он обнаруживал, что самое живое удовольствие он получает от писания, когда извлекает наблюдения из глубин своего «я». Первая книга «Опытов» многим обязана Плутарху, Сенеке и другим прославленным мыслителям; вторая и третья, хотя они и нашпигованы цитатами, обязаны лучшими страницами только самому Монтеню.

Что же он был за человек? Провинциальный дворянин, живущий на своей земле, образованный, как бывали образованными в эпоху Возрождения, не слишком-то внимательный к управлению своим поместьем, которое он именовал «домашним хозяйством», и удалявшийся, едва представится возможность, в башню, чтобы читать там в подлиннике всех авторов латинских, а греческих — одних по-гречески, других по-французски. Ко всему любознательный, он путешествовал по Италии, Германии, Швейцарии. Он интересовался разными нравами и из их разнообразия вывел определенную философию. Отец его был мэром Бордо; позднее им стал и сын, выполнявший свои обязанности добросовестно и мужественно.

Короли и вельможи уважали его мнение, неизменно отличавшееся здравым смыслом и терпимостью; они возлагали на Монтеня некоторые дипломатические поручения. Только от него самого зависела его карьера у них на службе, «ибо это ремесло прибыльнее любого другого». Но он стремился к одному — «приобрести репутацию человека, хотя и не сделавшего никаких приобретений, но вместе с тем и ничего не расточившего... я могу, благодарение богу, достигнуть этого без особого напряжения сил». По правде говоря, лень и любознательность располагали его скорее к тому, чтобы быть зрителем, нежели действующим лицом на мировой сцене. «Есть известная приятность в том, чтобы повелевать, пусть даже на гумне, и в том, что близкие тебе покорны, но это слишком однообразное и утомительное удовольствие».

Избранный мэром, он пожелал от этого уклониться; повеление короля ему помешало. По прибытии он выложил бордоским господам, каков он есть: беспамятлив, беспечен, беззлобен, не честолюбив, не скуп, не жесток. Он добавляет: «не тверд», но его письма к королю доказывают обратное. Он энергично защищает в них слабых и тех, кто «живет только случайными заработками и в поте лица своего». Он отваживается также сказать своему суверену, что, поскольку короли правят лишь с помощью правосудия, необходимо, чтобы это последнее было бескорыстным и равным для всех, чтобы оно не потворствовало сильным в ущерб народу.

В век грубый и жестокий Монтеня до такой степени отвращала жестокость, что он мучился, когда, охотясь, слышал жалобный писк зайца, схваченного собаками. Вещи куда более жестокие заставляли его поднимать голос против пыток. В его глазах никакими верованиями нельзя оправдать то, что человека поджаривают живьем. Он не примыкает с пылом ни к одной из борющихся сторон, опасаясь, «как бы это не отравило его понимания», и оставляя за собой свободу восхищаться в противнике тем, что похвально. «Мэр и Монтень всегда были двумя разными людьми, четко отмежеванными один от другого». Возможность разрешения важных проблем своего времени (а такими были религиозные войны) он видит в сердечном великодушии, в человечности и справедливости. Такова единственная воля народов: «Nihil est tam populare quam bonitas». Хотелось бы, чтобы это было правдой.

Назначенный еще совсем молодым советником Бордоского парламента, он ушел в отставку в 1571 году, когда ему было 38 лет, чтобы погрузиться, будучи «полным сил, в лоно непорочного знания». Он приступил к «Опытам» году в 1572-м, в смутное время [4]. Почему он начал писать? Прежде всего потому, что в этом его счастье. Прирожденный писатель, подстегиваемый примером великих авторов, с которыми он на короткой ноге, Монтень черпает радость, вырабатывая собственный стиль, стремясь оставить в языке свой след. По он стремится также лучше познать человека, познать его через себя, поскольку ему не дано наблюдать ни одно существо так близко, как себя самого; он хочет, наконец, оставить друзьям свой правдивый портрет.

Писать для него — значит оградить себя от праздности, порождающей неустойчивые и опасные грезы. «Душа, не имеющая заранее установленной цели, обрекает себя на гибель». Если ум не направлять, он «порождает столько беспорядочно громоздящихся друг на друга, ничем не связанных химер и фантастических чудовищ, что, желая рассмотреть на досуге, насколько они причудливы и нелепы, я начал переносить их на бумагу», то есть ставить на свое место. Обнародуя и порицая свои собственные недостатки, он надеется научить других избегать их. Однако для него не секрет, что говорить о себе опасно. Читатель больше верит опрометчивым признаниям, чем похвальбе.

Он идет на риск, зная, что происходит из рода, известного своей порядочностью, и от очень доброго отца. Обязан ли он этим крови, или примеру, который видел дома, или хорошему воспитанию, полученному в детстве? Но факт тот, что к большинству пороков он испытывает природное отвращение. Склонности побуждают его к общению трех видов:

Первое из них — общение с друзьями. Его дружеские чувства к Ла Боэси [5] были постоянными и безупречными. Другой такой дружбы «вы не найдете и в книгах... Для того чтобы возникла подобная дружба, требуется совпадение стольких обстоятельств, что и того много, если судьба ниспосылает ее один раз в три столетия». У дружеского общения единственная цель — близость встречи и обмен мыслями, короче — соприкосновение душ, не преследующее никаких выгод, и чистая дружба поистине не ищет ничего, кроме себя самой. В ней должно быть доверие, прелесть, радость. «Нам нужно хорошо провести время — большего мы не ищем», но, если знание жизни или ученость изъявят желание принять участие в дружеском разговоре, они будут приняты благосклонно.

Второй вид общения — общение с красивыми и благородными женщинами. Общаясь с ними, нужно держаться несколько настороже, в особенности тем, у кого сильна плоть, — а Монтень именно таков. «Безрассудно отдавать этому все свои помыслы». Но не меньшим безрассудством было бы вступать в подобные отношения без любви. Не считая, впрочем, супружества, в котором Монтень, как и Бальзак, не видит условий для любви. Хороший брак (если таковой вообще существует, говорит он) — это приятное сожительство, отличающееся постоянством, доверием и взаимными обязанностями. Но отсутствие сопротивления притупляет желание.

Сам он женился скорее по обычаю, чем по выбору, и отнюдь не стыдится признания, что искал любовных радостей не на супружеском ложе. К старости он стал несколько невоздержан сознательно. Зрелый возраст располагает к чрезмерному благоразумию, ибо и «благоразумию свойственны крайности и оно не меньше нуждается в мере, чем легкомыслие».

Третий вид общения, как известно, — общение с книгами, которое служило ему не столько для педантского накопления знаний, сколько для пробуждения в нем самом желания высказаться при столкновении с новыми предметами. Читая, он стремится, скорее, выковать свой ум, нежели его наполнить. Ему необходим предлог для раздумий. В своей библиотеке, на четвертом этаже башни, он листает одну книгу, другую, вразброд, как придется. «То я предаюсь размышлениям, то заношу на бумагу или диктую, прохаживаясь взад и вперед, мои фантазии вроде этих». Ему никогда не надоедает делать выписки. «Ведь я заимствую у других то, что не умею выразить столь же хорошо либо по недостаточной выразительности моего языка, либо по слабости моего ума». Но ему известно также, что общение с книгами, если оно переходит в манию, не лишено опасности. «Когда я пишу, я уклоняюсь от общества книг и воспоминаний о них из страха, как бы они не вторглись в мою форму».

Но какие же истины открыл он для себя с помощью этих трех видов общения, анализа собственной мысли, путешествий? Главное — бесконечное многообразие нравов, обычаев, суждений. Каждый народ именует варварством то, что не принято у него самого. Представляется, что для нас единственный образец истины — взгляды той страны, из которой мы происходим. Только здесь (для каждого) — совершенная религия, совершенная полиция, и не потому, что они разумны, но потому, что они наши.

Человек, который читает или путешествует, не может не заметить, что в зависимости от времени и места человеческий разум придает равное значение совершенно разным обычаям и верованиям. Монтень неоднократно забавляется составлением нескончаемых перечней такого рода примеров, подчас невероятных. Есть народы, которые оплакивают смерть детей и празднуют смерть стариков. Такие, где мужья без всяких причин могут отвергать своих жен. Где самый желанный вид погребения — это быть отданным на съедение собакам, а в других местах — птицам. Такие, где здороваются, приложив палец к земле, а затем подняв его к небу. Здесь питаются человеческим мясом; там почтительный сын обязан убить отца, достигшего известного возраста. Список занимает страницы и страницы. Какой же можно из этого сделать вывод, если не тот, что единственный владыка мира — обычай?

Человек непостоянен. Он существо, вечно колеблющееся и многоликое (поэтому-то у него и есть история). Он следует обычаю, даже когда обычай идет вразрез с разумом. Есть ли что-либо более удивительное, чем то, что мы постоянно видим перед собой, — а именно нацию, которая руководствуется во всех своих домашних делах законом, записанным и опубликованным не на ее языке? Есть ли что-нибудь более дикое, чем видеть нацию, где судейские должности продаются, а приговоры оплачиваются наличными? Так вот, это государство — Франция. Значит ли это, что должно восставать против обычая? Он так не считает. Такого рода рассуждения не должны отвращать разумного человека от следования общепринятому образу жизни. Все выдумки и причуды, отступления от принятых правил продиктованы скорее сумасбродством, чем разумом.

Монтень одобряет Сократа за то, что тот пожертвовал жизнью ради закона, пусть и несправедливого [6]. Всегда сомнительно, может ли изменение действующего закона принести пользу. Политический строй подобен зданию, выстроенному из нескольких соединенных между собой частей: невозможно поколебать одну из них, чтобы это не отразилось на целом. «Я разочаровался во всяческих новшествах, — говорит Монтень, — в каком бы обличии они нам ни являлись, и имею все основания для этого, ибо видел, сколь гибельные последствия они вызывают... Те, кто расшатывает государственный строй, первыми чаще всего и гибнут». Поэтому он восхваляет христианскую религию за то, что она предписывает повиноваться властям.

Но какую же пользу надеется он извлечь из этого перечня обычаев и показа человеческих безумств? Зачем разоблачать все это, если в конечном итоге предлагается добровольно во всем этом участвовать? Ответ не труден. Важно убедить человека в его невежестве, поскольку это значит внушить ему скромность, мать терпимости. «Что я знаю?» — говорит Монтень и доставляет себе удовольствие в прославленной «Апологии Раймонда Сабундского» [7] ниспровергнуть многие из способов, с помощью которых человек, как он полагает, постиг истину. Философия — это всего лишь софистическая поэзия. Наука? Она расплачивается с нами вещами, которые сама же учит нас считать выдуманными. Опыт? Мы видим, что, представив себе одно, краснеем, а другое — бледнеем, мы можем, если захотим, пошевелить пальцем, но почему? Как? Кто это знает? История? Невозможно извлечь никаких следствий из сходства событий: они всегда отличаются одно от другого — не тем, так этим. Медицина? Медики никогда не могут прийти к согласию между собой. Нет, в мире никогда не существовало двух одинаковых мнений, как не существует двух одинаковых волос или зерен.

Каков же итог? Если мы ничего не знаем и не можем ничего знать, какой совет дать человеку, чтобы он мог руководствоваться им в жизни? Паскаль, который после Монтеня взялся за разрушение всей человеческой науки, чтобы лучше соединить человека с богом, считает Монтеня скептиком. Это неверно. «Что я знаю?» — не последнее его слово. Точно так же, как «чистая доска» — не последнее слово Декарта [8]. Если сомнение — мягкая подушка «для толковой головы», то потому лишь, что оно спасает от фанатизма. «Упрямство и пылкость духа — самые верные доказательства глупости. Есть ли на свете существо, столь же уверенное в себе, решительное, заносчивое, созерцательное, важное, глубокомысленное, как осел?» Сумасшедший не сомневается никогда.

Сомнение Монтеня остается позитивным. Он не скептик, а агностик. Он не утверждает того, чего не знает. Он считает атеизм предположением, которое не доказано, противоестественным и чудовищным. Но он отлично видит, что «мы христиане в силу тех же причин, по каким мы являемся перигорцами или немцами». Мы получаем свою религию от обычая, поскольку родились в стране, где она принята.

Наш разум не способен постигнуть и доказать метафизические истины. Остаются два выхода: заключить, что они для нас вовсе непознаваемы, или попробовать принять их, опираясь не на доводы и суждения, но из божественных и сверхъестественных рук. Монтень избирает второе. Как может человек поверить в то, что «это изумительное движение небосвода, этот вечный свет, льющийся из величественно вращающихся над его головой светил», существуют столько веков для него, для его удобства и к его услугам? С какой стати разум этого бренного создания может претендовать на роль господина и властителя Вселенной, познать малейшую частицу которой не в его власти? Будем же и тут, как во всем прочем, следовать обычаю. Монтень верует в бога, как античный деист, и он христианин, потому что он — француз XVI века.

Но он не желает, чтобы религия, предназначенная для истребления пороков, их питала. Он не согласен, чтобы какой-нибудь воинствующий католик во имя христианства, религии добра и милосердия, убивал женщин и детей потому только, что они протестанты. В сущности, мораль, избранная им для себя лично, — это свободный стоицизм, слегка окрашенный эпикуреизмом. Этот беспечный человек способен проявить душевную силу и не раз это доказывал как в гражданских опасностях, так и в болезни. Совсем молодым он пожелал приучить себя к смерти, мысленно представляя, что она всегда может быть рядом. «Если под нами споткнется конь, если с крыши упадет черепица... будем повторять себе всякий раз: а что, если это и есть сама смерть? Благодаря этому мы... сделаемся более стойкими». И он добавляет, несколько вразрез с собственным высказыванием: «Что вам до нее — и когда вы умерли, и когда вы живы? Когда живы — потому что вы еще существуете; когда умерли — потому что вас не существует», — а это равносильно тому, чтобы сказать, что человек не может осмыслить свою смерть.

В конечном итоге эта мудрость, благоразумная и смелая по мерке человека, одновременно скромная и твердая, крестьянская и тонкая, — одна из самых замечательных в мире. Нет писателя, который был бы нам так близок, как этот перигорский дворянин, умерший в 1592 году. Идет ли речь о невежестве, терпимости, бесконечном многообразии обычаев, мы можем воспользоваться его опытом. Ален знавал одного торговца дровами, который неизменно носил в кармане томик Монтеня. Нет лучшего советчика — лучшего путеводителя, я имею в виду, — для людей нашего времени. Подобно Алену, который был нашим Монтенем, этот делатель книг главным образом стремился направить свою жизнь. Он все еще может направить и нашу.

Коментарии

МОНТЕНЬ

Основное произведение Мишеля Эйкема де Монтеня (1533—1592) — «Опыты», вышедшие в 1580 г. и позднее перерабатывавшиеся. Монтень был далек от традиций схоластики; его книга — свободное, «дилетантское» философствование о человеке, о возможностях для него жить достойно, руководствуясь разумно понятыми принципами. Скептические и в то же время оптимистические размышления писателя, верящего в духовную силу мыслящего человека, оказали большое влияние на развитие европейской культуры; его книга стала одним из наиболее значительных памятников литературы французского Ренессанса.
Статья опубликована в книге А. Моруа «От Арагона до Монтерлана» (1967).
1 Имеются в виду «Мысли» Блеза Паскаля (1669) и «Максимы» Франсуа де Ларошфуко (1665) — сборники фрагментов и афоризмов, в свободной форме трактующие проблемы этики.
2 Жид Андре (1869—1951) — писатель, лидер группы «Нувель ревю Франсез», к которой был близок и сам А. Моруа; в творчестве Жида критика буржуазной цивилизации нередко сочетается с проповедью индивидуализма и аморализма.
3 Сен-Симон Луи де Рувруа, герцог де (1675—1755) — придворный, автор знаменитых мемуаров.
4 Имеются в виду религиозные войны во Франции между католиками и протестантами в 1562—1594 гг.
5 Ла Боэси Этьен де (1530—1563) — гуманист, писатель и переводчик.
6 Древнегреческий философ Сократ (ок. 470—399 до н. э.), приговоренный к смерти по несправедливому обвинению, отказался бежать из-под стражи и добровольно выпил яд из уважения к законам своего города.
7 «Апология Раймонда Сабундского»— название одной из глав «Опытов».
8 Философ-рационалист Рене Декарт (1596—1650), стремясь «расчистить» человеческие знания от недостоверных, не подтвержденных опытом и логикой сведений, тем не менее не считал, что душа человека сводится при этом к «чистой доске» (tabula rasa); человек, по его мнению, обладает и до опыта врожденными идеями.

Биография ( Н. Стороженко. Ф.А.Брокгауз и И.А.Ефрон. Энциклопедический Словарь)

МОНТЕНЬ Мишель (Montaigne) - один из величайших французских писателей (1533-1592), родился в своем родовом замке Монтене, близ Бордо. Отец его, человек богатый и классически образованный, хотел дать и сыну хорошее классическое образование. Ввиду нежного сложения ребенка изучение греческого языка было оставлено, но зато латинский изучался М. практически, как живой и как бы второй природный язык. Отец окружал мальчика самыми нежными попечениями: он не иначе просыпался, как под звуки тихой музыки, от него тщательно скрывалось все печальное и неприятное и т. д. Под влиянием этого искусственного, тепличного воспитания М. сделался на всю жизнь сторонником спокойствия и всякого рода комфорта и заботился больше всего о том, чтобы ничто не нарушало нравственного равновесия и ясности его духа. Таким образом в самом раннем периоде жизни М. были уже положены основы того культа собственной личности, того утонченного эпикуреизма, который составляет основную черту его миросозерцания. От семи до тринадцати лет мальчик в классической школе продолжал изучение древних классических языков и играл главные роли в латинских трагедиях. По окончании курса в Тулузе М. занял место советника в Cour des Aides в Перигэ, а когда она была упразднена, сделался членом бордоского парламента и пробыл в этой должности более десяти лет. К этому периоду жизни М. относится его сближение с Ла-Боэси, товарищем его по службе. Единственный раз в своей жизни М. заплатил дань молодости и полюбил своего друга с энтузиазмом, к которому вообще был мало способен. М. имел полное право говорить впоследствии, что души их слились воедино и что Ла-Боэси унес с собой в могилу его истинный нравственный образ. Тем не менее, М. был далек от того, чтобы разделять политические убеждения Ла-Боэси и его культ античной свободы, изложенный в его знаменитом памфлете о Добровольном рабстве (Discours sur la servitude volontaire). Он и тогда уже был поклонником золотой середины и существующего порядка вещей, который он считал необходимым для душевного спокойствия каждой отдельной личности. М. не чувствовал особой любви к своей юридической профессии: судьи казались ему казуистами и педантами, закон - искусно сотканной паутиной, в которой мог запутаться самый невинный человек; притом он радикально расходился с своими товарищами по службе во взгляде на смертную казнь и необходимость преследования гугенотов. Искренний католик, но не менее искренний и убежденный противник нетерпимости и смертной казни, он чувствовал себя неспособным произносить смертные приговоры над уголовными преступниками или нераскаянными еретиками и в подобных случаях предпочитал скорее изменять долгу присяги, чем долгу человечности. По мере усиления религиозных преследований положение его между двумя враждебными партиями становилось все более и более невыносимым, а умеренность делала его подозрительным обеим сторонам: по его собственному выражению, гибеллинам он казался гвельфом, а гвельфам - гибеллином. Поэтому, лишь только умер отец, М. поспешил выйти в отставку (1570 г.). Он удалился в свой замок под предлогом устройства дел, а в сущности - чтобы на досуге предаться литературным занятиям. До сих пор сохранилась испещренная латинскими надписями башня, служившая ему и библиотекой, и рабочим кабинетом. В это время М. был уже женат и имел детей. И в женитьбе он поступил так же рассудочно и обдуманно, как и во всем. Он женился перешедши тридцатилетний возраст, на женщине, избранной для него родителями, и отдал ей свое имя, состояние и уважение, но не сердце. Он думал, что можно ссужать себя другому на время, но отдаваться вполне следует только самому себе, и женился, по собственным его словам, лишь потому, что все люди женятся: если бы он следовал своим личным убеждениям, то убежал бы от самой мудрости, если бы она захотела стать его женой. Спокойствие духа, нравственная независимость и возможность предаваться любимым занятиям - вот те кумиры, которым м, не колеблясь, принес бы в жертву все свои привязанности. Поселившись в Chвteau Montaigne, он принялся за обработку своих наблюдений над жизнью, людьми и собственной душой. Плодом этих наблюдений были его знаменитые "Опыты" (Essais), первые две книги которых вышли в Париже в 1580 г. В конце того же года М. предпринял путешествие по чужим краям, продолжавшееся около полутора года. Он посетил Германию, Швейцарию, но особенно долго оставался в Испании. Дневник этого путешествия, писанный частью самим м, частью под его диктовку его секретарем, был впервые издан в 1774 г. и представляет любопытный материал для характеристики его личности. Развалина, пейзаж, местный обычай, религиозный спор, оригинальная черта нравов - ничто не ускользает от острой наблюдательности путешественника, сопровождавшего описания в высшей степени меткими замечаниями. Особенно интересен отдел, посвященный описанию Рима и его развалин и принадлежащий к лучшим вещам, когда-либо написанным о Риме. М. так влюбился в развалины древнего Рима, что почувствовал прилив детского тщеславия: ему непременно захотелось быть гражданином Вечного города. Он добился этого, хотя и не без хлопот, и перед отъездом из Рима получил патент на звание cives romanus, которым его наградил Senatus populusque romanus. На возвратном пути из Италии М. получил известие, что город Бордо избрал его своим мэром вместо герцога Бирона. Первым его побуждением было отказаться, так как хлопотливая и ответственная должность мэра по необходимости должна была не только отвлечь его от литературных занятий, но и в значительной степени стеснить так высоко ценимую им нравственную независимость; но мысль, что отказ может раздражить короля, утвердившего выбор города и приславшего М. поздравительное письмо, побудила его дать свое согласие и даже поторопиться возвращением во Францию. Выбор бордоских граждан оказался, однако, не совсем удачным. М. не принадлежал к числу тех людей, которые могли забыть свое я ради интересов общественных; в одном месте он даже хвалит себя за то, что, отдаваясь любви, дружбе и общественной деятельности, он ни на волосок не поступался своей личностью (sans кtre dйparti de soi de la largeur d ongle). Его управление отличалось, однако, качествами, весьма важными для тогдашнего смутного времени - осторожностью, гуманностью и терпимостью, по достоинству оцененными городом Бордо, избравшим его и на второе двухлетие. В конце второго двухлетия Бордо посетила моровая язва, унесшая чуть не половину населения города. В эту опасную годину М. оказался не на высоте своей задачи: не желая подражать героизму Курция и Регула, он благоразумно поспешил удалиться из города. Отказавшись от выбора на третье двухлетие, М. снова возвратился в свой замок, продолжал работать над своими "Опытами", и в 1588 г. предпринял поездку в Париж для нового издания "Essais". Здесь он познакомился с своей восторженной поклонницей и будущей издательницей своих сочинений, m-lle Гурнэ, которую он называл впоследствии не иначе как своей приемной дочерью; он сопровождал ее в Пикардию и некоторое время гостил в ее семействе. Когда М. умер, m-lle Гурнэ отправилась в замок м, чтобы утешить жену и дочь покойного, и осталась с ними больше года. Они передали ей все бумаги м, на основании которых она издала в 1595 г. первое полное собрание "Essais ", легшее в основу всех последующих изданий.

"Опыты" М. представляют собой высший фазис развития свободной мысли Франции в эпоху Возрождения. Что у Доле, Денерье и Рабле высказывается мимоходом, в виде намеков или под покровом более или менее прозрачных аллегорий, то у М. хотя и не сведено в стройную систему - ибо он был врагом всякой системы, - но выражено в целом ряде сентенций и обобщений. Оригинальность М. состоит главным образом в том, что в век энтузиазма и борьбы страстей, порожденных догматическим озлоблением, он представляет собой тип спокойного наблюдателя, сумевшего сохранить до конца дней своих нравственное равновесие и душевную ясность. Главное достоинство произведений М. - это искренность, жажда правды и честность мысли. М. очень хорошо знал, что, высказывая некоторые мнения, он роняет себя в глазах людей, но ради этого он ни разу не покривил душой. "Если хотят говорить обо мне, то пусть говорят одну правду; если же кто-нибудь изобразит меня лучшим, чем я был на самом деле, я встану из гроба, чтобы его опровергнуть". "Опыты" М. - это ряд самопризнаний, вытекающих преимущественно из наблюдений над самим собой вместе с размышлениями над природой человеческого духа вообще. По словам м, всякий человек отражает в себе человечество; он выбрал себя, как одного из представителей рода, и изучил самым тщательным образом все свои душевные движения. Хотя наблюдения над свойствами человеческой природы лишены у М. систематического характера, высказываются им мимоходом по случайным поводам, иногда с капризной непоследовательностью; тем не менее, у него есть своя точка зрения, с которой он рассматривает разнообразный мир душевных движений, страстей, добродетелей и пороков. Эта точка зрения - скептицизм, но скептицизм совершенно особого характера. Скептицизм М. - нечто среднее между скептицизмом жизненным, который есть результат горького житейского опыта и разочарования в людях, и скептицизмом философским, в основе которого лежит глубокое убеждение в недостоверности человеческого познания. Разносторонность, душевное равновесие и здравый смысл спасают его от крайностей того и другого направления. Признавая эгоизм главной причиной человеческих действий, М. не возмущается этим, находит это вполне естественным и даже необходимым для человеческого счастья, потому что если человек будет принимать интересы других так же близко к сердцу, как свои собственные, тогда прощай счастье и душевное спокойствие! Он осаживает на каждом шагу человеческую гордость, доказывая, что человек не может познать абсолютной истины, что все истины, признаваемые нами абсолютными, не более как относительные. Провозглашение этого тезиса было особенно благодетельно в эпоху ожесточенной борьбы религиозных партий, потому что подрывало самый корень фанатизма. Основной чертой морали М. было стремление к счастью. Тут на него оказали громадное влияние Эпикур, Сенека и Плутарх, в особенности два последних, его друзья и советники в трудные минуты жизни. Заимствования М. из Сенеки бесчисленны, но Плутарха он ставил еще выше Сенеки и называл своим требником. Учение стоиков помогло ему выработать то нравственное равновесие, ту философскую ясность духа, которую стоики считали главным условием человеческого счастья. По мнению м, человек существует не для того, чтобы создавать себе нравственные идеалы и стараться к ним приблизиться, а для того, чтобы быть счастливым. Считая, подобно Эпикуру, достижение счастья главной целью человеческой жизни, он ценил нравственный долг и самую добродетель настолько, насколько они не противоречили этой верховной цели; всякое насилие над своей природой во имя отвлеченной идеи долга казалось ему безумием. "Я живу со дня на день и, говоря по совести, живу только для самого себя". Сообразно этому взгляду, М. считает самыми важными обязанностями человека обязанности по отношению к самому себе: они исчерпываются словами Платона, приводимыми М.: "Делай свое дело и познай самого себя!". Последний долг, по мнению м, самый важный, ибо, чтобы делать успешно свое дело, нужно изучить свой характер, свои наклонности, размеры своих сил и способностей, словом - изучить самого себя. Человек должен воспитывать себя для счастья, стараясь выработать состояние духа, при котором счастье чувствуется сильнее, а несчастье - слабее. Рассмотрев несчастья неизбежные и объективные (физическое уродство, слепота, смерть близких людей и т. п.) и несчастья субъективные (оскорбленное самолюбие, жажда славы, почестей и т. п.), М. утверждает, что долг человека - бороться по возможности против тех и других. К несчастьям неизбежным нужно относиться с покорностью, стараться поскорее свыкнуться с ними, заменить неисправность одного органа усиленной деятельностью другого и т. д. Что касается несчастий субъективных, то от нас самих зависит ослабить их остроту, взглянув с философской точки зрения на славу, почести, богатство. За обязанностями человека по отношению к самому себе следуют обязанности по отношению к другим людям и обществу. Принцип, которым должны регулироваться эти отношения, есть принцип справедливости; каждому человеку нужно воздавать по заслугам, не забывая справедливости прежде всего по отношению к самому себе. Справедливость по отношению к жене состоит в том, чтобы относиться к ней если не с любовью, то с уважением, хотя и не нужно отдавать себя ей вполне; к детям - чтобы заботиться об их здоровье и воспитании; к друзьям - чтобы отвечать дружбой на их дружбу. Первый долг человека по отношению к государству - уважение к существующему порядку. Существующее правительство - всегда самое лучшее, ибо кто может поручиться, что новое общественное устройство даст нам больше счастья. Как в сфере нравственной М. не выставляет никаких идеалов, так точно не видит он их и в сфере политической. Желать изменения существующего порядка ради заключающихся в нем недостатков, значило бы, по мнению м, лечить болезнь смертью. Будучи врагом всяких новшеств, потому что они, потрясая общественный порядок, нарушают спокойное течение жизни и мешают человеку наслаждаться ею, М. - и по природе, и по убеждениям человек очень терпимый - сильно недолюбливал гугенотов, потому что видел в них зачинщиков междоусобной войны и общественной неурядицы. Если в своих политических убеждениях М. является самым затхлым консерватором, то в своей педагогической теории он выступает смелым и в высшей степени симпатичным новатором. Во главе ее он смело ставит великий принцип общечеловеческого развития. По мнению м, цель воспитания состоит в том, чтобы сделать из ребенка не специалиста-священника, юриста или доктора, но прежде всего человека вообще, с развитым умом, твердой волей и благородным характером, который умел бы наслаждаться жизнью и стоически переносить выпадающие на его долю несчастья. Этот отдел "Опытов" М. оказал самое благодетельное влияние на всю позднейшую педагогию.

Отголоски идеи М. можно найти и в педагогических трактатах Амоса Коменского и Локка, и в "Эмиле" Руссо, и даже в знаменитой статье Пирогова "Вопросы жизни". Хорошее издание "Essais" М. сделано Леклерком в 1826 г. Из новейших заслуживают внимания изд. Курбе и Шарля Ройе (П., 1874). Лучшая оценка м, как моралиста, принадлежит Прево-Парадолю в его "Moralistes franзais" (П., 1864). См. еще Pagen, "Documents inedits ou peu connus sur M." (П., 1847-56); Grure, "La vie publique de M." (П., 1855): Feuillet de Conches, "Lettres inйdites de M." (П., 1862); Bayle, "M., the Essayist" (Л., 1858); Bimberet, "Les Essais de M. dans leurs rapports avec la lйgislation moderne" (Орлеан, 1864); Malvesin, "Michel M., son origine, sa famille" (Бордо, 1875); Combes, "Les idйes politiques de M. et de la-Boetie" (П., 1882); Bonne font, "Vie de M."; Faguet, "Etudes sur le XVI siecle"; Gautier, "Etudes sur le XVI siиcle". В недавно вышедшей книге Стапфера (биографии М. в коллекции "Les Grands Ecrivains Franзais") можно найти прекрасную оценку влияния М. на французскую литературу. Рус. переводы М.: "Опыты Михайлы Монтаниевы" (перев. Сергей Волчков, СПб., 1762; едва 1/4 подлинника) и "Опыты" в перев. В. П. Глебовой (с биографией) автора в "Пантеоне литературы", 1891, № 3 и 6; 1892, № 2 и 9 и след.); Рабле и м, "Мысли о воспитании и обучении" (М., 1896); О М. см. И. Л(учиц)кого, "Очерк развития скептической мысли во Франции" ("Знание", 1873, № 11); Д. Мережковского,"Монтань" ("Рус. мысль",1893, кн. II); "Монтень" ("Иллюстр. газета", 1865, XV, № 5); О. Миллера, "Монтань и его взгляд на народную словесность" ("Отеч. записки", 1864, № 7).

Н. Рыкова. МИШЕЛЬ МОНТЕНЬ (1533 — 1592) ("Писатели Франции." Сост. Е.Эткинд, Издательство "Просвещение", Москва, 1964 г.)

«МОЯ ПОТРЕБНОСТЬ В СВОБОДЕ»

В Перигоре у дворянина Пьера Эйкема, сеньера де Монтень, в 1533 году родился сын, названный Мишелем, которому предстояло стать автором знаменитых «Опытов», одним из самых блестящих писателей и знаменитых философов, когда-либо писавших на французском языке. Семья Эйкемов пе принадлежала к знати: еще не так давно, во второй половине XV века, Эйкемы были всего-навсего богатыми бордоскими купцами. Но уже прадед Мишеля получил дворянство, приобрел на торговлей нажитые деньги замок с его апанажами и стал сеньером де Монтень. Впрочем, Эйкемы не стыдились своего буржуазного происхождения: отец писателя, Пьер Эйкем, женился не на родовитой девице, а на дочери купца из португальских евреев, принявших католичество, но вынужденных покинуть родину, где свирепствовала инквизиция.

Автор «Опытов» пишет об отце с любовью и уважением, которых тот, по-видимому, вполне заслуживал. Рачительный хозяин у себя в имении и отличный администратор в должности бордоского мэра: он и как гуманист оказался «практиком», решив гуманистические теории воспитания испробовать на собственном сыне. В богатых семьях того времени не принято было, чтобы мать сама кормила детей,— для них всегда брали кормилиц. Отец писателя подчинился обычаю, но по-своему, и вложил в свой поступок особый смысл: он отправил ребенка в бедную крестьянскую семью, сделав это, по словам автора «Опытов», для того, чтобы тот с малых лет приучился к простоте жизненного обихода, более того — чтобы он сблизился с народом: «Отец мой,— говорит Монтень,— полагал, что мне лучше глядеть туда, откуда ко мне протягивают руки, чем туда, где мне поворачивают спину. По той же причине он избрал в качестве моих восприемников у купели людей самого скромного звания, чтобы между ними и мной возникли тесные отношения и привязанность» (1).

В XVI веке быть образованным человеком значило прежде всего в совершенстве знать латынь. Желая, чтобы язык древних классиков стал для маленького Мишеля таким же родным, как и французский, отец его и тут проявил оригинальность: в качестве воспитателя к мальчику был взят ученый немец, в совершенстве владевший латынью, но ни слова не говоривший по-французски, все же другие обитатели замка — и отец Мишеля, и мать, и даже слуги, которых специально обучили некоторым латинским фразам,— должны были обращаться к ребенку на латинском языке. Такой метод принес свои плоды. Когда, шести лет от роду, Мишель поступил в коллеж в городе Бордо, он оказался впереди своих товарищей и тринадцатилетним окончил курс всех наук, которые в нем преподавались.

Для Мишеля Монтеня, как дворянина, хотя и состоятельного, но не слишком знатного, в тогдашней Франции открыта была карьера по преимуществу гражданская. Такие молодые люди, как он, должны были изучать пpaвo. Достигнув совершеннолетия, то есть двадцати одного года, Монтень занял должность (кстати сказать, купленную его отцом) советника счетной палаты в Периге, так как сам Пьер Монтень был к тому времени избран мэром Бордо. Потом учреждение это закрыли, и в двадцать пять лет Мишель Моптень оказался советником бордоского парламента (суда). Но карьера, которую можно было сделать в качестве юриста, не привлекала его, а то, чем ему приходилось заниматься, вскоре опротивело молодому человеку, у которого был ум самостоятельный и критический.

Франция XVI века не знала еще подлинного политического единства, не имела она и единого правового уложения наподобие того, каким в начале XIX столетия стал «Кодекс Наполеона». Феодальных законов было великое множество, часто они противоречили один другому, толковались в разных местах и разными чиновниками по-разному при величайшем нагромождении всяческого формализма, казуистики и, главное, злоупотреблений. В «Опытах» Монтень неоднократно и с ярким темпераментом говорит о чрезмерно большом количестве французских законов, их неразумии и несправедливости с той точки зрения, которая составляет пафос Монтенева мышления — с точки зрения естественной человечности и здравого смысла, называя эти законы «больными органами и уродливыми членами самого тела, самого существа правосудия» (III, XIII). Последователи Монтеня, мыслители французского Просвещения уже понимали, что их деятельность направлена против отживших феодальных порядков. Монтень, человек XVI столетия, и не думал о подобных вещах, но тем сильнее, тем жарче звучат вырвавшиеся у него слова в защиту «прав личности». «Моя потребность в свободе так велика, что если бы мне вдруг запретили доступ в какой-то уголок, находящийся где-нибудь в индийских землях, я почувствовал бы себя в некоторой мере ущемленным: и я не стал бы прозябать там, где вынужден был бы скрываться, если бы где-то в другом месте можно было обрести свободную землю и вольный воздух» (III, XIII).

ДРУЖБА. ПОЛИТИКА. ФИЛОСОФИЯ

Бордоский парламент был для Монтеня не только разочарованием и обузой. Именно там нашел он замечательного товарища, а затем
-------------------------------------------------------------------
1. М. Монтень, Опыты, изд. АН СССР, М., 1954-1960, т. III, гл. XIII, стр. 399. Далее ссылки на «Опыты» даются в тексте, в скобках.
-------------------------------------------------------------
и верного друга, гуманиста Этьена де Ла Боэси. Как и для многих мыслителей Ренессанса, идеалом для Ла Боэси был древний Рим эпохи Республики. Под влиянием несколько отвлеченных, но тем не менее юношески пылких республиканских чувств он написал свое знаменитое «Рассуждение о добровольном рабстве» в обличение тирании и в защиту свободы. Люди Ренессанса как бы открыли дружбу, духовную связь двух зачастую самых различных индивидуальностей; открыли и в качестве литературной темы (Гаргантюа и брат Жан, Пантагрюэль иПанург, Дон-Кихот и Санчо Панса) и в жизни (Маргарита Наваррская и ее брат король Франциск I; Ронсар и Дю Бeллe). Но дружба между Ла Боэси и Монтенем, та дружба, о которой Монтснь писал, что «судьба ниспосылает ее один раз в три столетия», длилась недолго: в 1563 году, не дожив и до тридцати трех лет, Ла Боэси был унесен чумой. Мужество друга перед лицом смерти произвело на Монтеня неизгладимое впечатление: он не покидал больного, завещавшего ему свои рукописи и книги, а после смерти друга издал кое-что из его литературного наследия. Характерно, что неизданным осталось главное — публицистика Ла Боэси: «Рассуждение о добровольном рабстве» и две статьи, касавшиеся достаточно бурных событий французской политической жизни. Материал этот был слишком «взрывчатым». Но не следует думать, что Монтень отказался от его опубликования из трусости: тут проявились сформировавшиеся уже тогда убеждения автора «Опытов», позиция, которую он занял в период гражданских войн.

Франция тех лет бурлила, как кипящий котел. Между католиками и гугенотами вспыхивали стычки, сражения, из рук в руки переходили города, сжигались деревни, а перемирия, которые порой наступали между этими схватками, оказывались весьма хрупкими. Религиозные разногласия отнюдь не были какой-либо маскировкой, но за ними все же стояли вполне материальные интересы — борьба между крупнейшими феодалами, стремление не допустить усиления центральной власти и в то же время кровавое соревнование за то, в чьих же руках окажется эта верховная власть — сохранят ли ее слабые Валуа, завладеют ли ею предприимчивые «кузены» королевского дома — популярные в Париже и возглавляющие католиков герцоги Гизы или паладин гугенотства Генрих, король Наваррский. У Монтеня не только не было ни малейшего вкуса к политике,— он испытывал к ней искреннее отвращение. В возрасте сорока лет это был ученый и книжник, любитель философских и литературных бесед и споров, общительный, иронический, остроумный, жизнерадостный, в разумную меру чувственный и, как подлинный представитель Ренессанса, до жадности любопытный к людям и вещам. В 1570 году он оставил службу в бордоском парламенте и переселился в замок Монтень, где, после смерти отца, стал полным хозяином. Но и хозяйственной деятельности он уделял время лишь «постольку поскольку»: она не привлекала его, стимула обогащаться, организовывать и строить у него не было. К радостям семейной жизни Монтень тоже не был чрезмерно привержен: он женился, ибо так вообще полагалось, был, видимо, довольно хорошим мужем и отцом, но у себя в замке превыше всего ценил уединение в своей библиотеке. Это была комната в башне, заставленная книгами, удобная для работы и размышлений, комната, из которой можно было наблюдать и судить жизнь, пребывая немножко над жизнью. Здесь Монтень в течение десяти лет читал, думал, писал, и вот в 1580 году в Бордо вышли в свет две первые книги его «Опытов».

ПРЕДМЕТ ИЗУЧЕНИЯ — МИШЕЛЬ МОНТЕНЬ

«Опыты» — одно из самых удивительных и своеобразных произведений мировой литературы, В этом философском труде, в котором так легко обнаруживаются истоки Декарта, Паскаля, Вольтера, даже Руссо, который является как бы звеном между Ренессансом и Просвещением, нет ничего напоминающего философский трактат. Главы «Опытов» не связаны между собой, как бы смонтированы из отдельных кусков, возникавших из-под пера Монтеня по случайным и несущественным поводам. Между рассуждением «О стойкости» и «О том, как наше восприятие блага и зла в значительной мере зависит от представления» которое мы имеем о них» вдруг возникает глава «Церемониал при встрече царствующих особ»; рядом с размышлениями «О ненадежности наших суждений», предшествуя исследованию «О старинных обычаях», появляется подборка сведений из античных и новых авторов «О боевых конях», после обстоятельного рассуждения «О родительской любви» Монтеня внезапно заинтересовал вопрос об оружии у разных народов разных времен, но свой «Опыт» об этом он почему-то озаглавил «О парфянском вооружении», хотя парфянам посвящен здесь один абзац.

Но не будем слишком уж доверять названиям глав: придумывая: их, Монтень играет с читателем, В главе «О средствах передвижениям меньше всего говорится об этом именно предмете, главное ее содержание — проблема воспитания государей и возмущение Монтеня жестокостями испанских колонизаторов в Новом Свете. Б самом многостраничном из «Опытов» — «Апологии Раймунда Себундского» — труд испанского богослова XIV столетия, который якобы защищается Монтенем от нападок неверующих,— предмет самый несущественный: он лишь повод для того, чтобы на самом деле развить философию неверия и скептицизма..

В «Опытах» — бездна гуманистической учености: Монтень бесконечно ссылается на античных авторов, щедро цитирует их и старательно комментирует свои цитаты. Но в обращении с этим «аппаратом» столько восхитительной легкости и непосредственности, столько живого личного интереса, что книга оказывается самым увлекательным чтением. Язык «Опытов» плохо подчиняется правилам синтаксиса и педантической грамматики (впрочем, они и не были еще очень уж твердо установлены в эпоху Монтеня), это язык беседы, когда автор, начав говорить о чем-то и отвлекшись от своей темы, отклоняется в сторону, а потом подхватывает потерянную нить без логического перехода и читателю приходится угадывать, что же именно скрывается за местоимениями «он», «она», «этот», «эта». «Речь, которую я люблю,— говорит Монтень,— это бесхитростная, простая речь, такая же на бумаге, как на устах; речь сочная и острая, краткая и сжатая, не столько тонкая и приглаженная, сколько мощная и суровая. . . скорее трудная, чем скучная; свободная от всякой напыщенности, непринужденная, нескладная, смелая...» (I, XXVI). Монтень «беспорядочен» намеренно. Вероятнее всего эта манера была для него своеобразным способом борьбы со схоластикой, с формально-логическим построением философско-богословских трактатов средневековья. Мало того: посреди своих рассуждений и размышлений Монтень по любому поводу начинает делиться с читателем своим личным жизненным опытом, откровенно и просто говорит о своих склонностях и привычках, о своих симпатиях и антипатиях, о своем поведении в различных жизненных обстоятельствах, он вспоминает о своем детстве и воспитании, о невзгодах и опасностях, которым ему приходилось подвергаться среди бедствий гражданской войны. Личность Монтеня занимает в «Опытах» очень много места, это один из самых важных предметов, о которых в них идет речь. Ибо Монтень, говоря о себе, меньше всего противопоставляет себя миру — его вещам и обстоятельствам, он — по отношению к своей особе — спокойно-объективен: у него нет потребности обвинять себя в чем-либо или защищаться от возможных обвинений, предостерегать других от следования своему примеру или, наоборот, ставить себя в пример. Но с его точки зрения, Мишель Монтень — предмет, стоящий некоторого внимания наряду со многими другими столь же интересными предметами. А если он, как автор, и уделяет себе больше внимания, чем уделял бы ему другой писатель, то это вполне объяснимо и оправданно: ведь в этом предмете он исключительно компетентен, так как непрерывно познает его своим личным опытом, а делиться с читателем этим опытом его прямой долг, как писателя и мыслителя. Вот почему самооценка Монтеня свободна от какого бы то ни было лицемерия или самовлюбленности, а его откровенность — от малейшего налета цинизма.

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЖИЛ И ДЕЙСТВОВАЛ

«Опыты» писались в башне, где Монтень пытался обрести убежище от действительности, но действительность — эпоха, история, политика - властно вторгается в его произведение, на все бросая свой горячий, зловещий отблеск. «Опыты» писал человек, который жил и действовал, а не только созерцал, который мог судить свое время, потому что участвовал в нем и терпел от него. Позиция Монтеня ясна: упоминая о «гражданских распрях», он неизменно сокрушается и негодует. Не питая никаких симпатий к Реформации, но будучи католиком весьма прохладным, он смог опередить большинство своих современников в ясном понимании смысла и значения происходящих событий: он хорошо видел, что религиозные лозунги прикрывают борьбу за то, каким путем пойдет Франция — вернется ли она к феодальной раздробленности, или в ней укрепится единство на основе сильной королевской власти. Гугенотским «новшествам», как называет он догматы сторонников Реформации и организацию, которую они пытались придать государству, Монтень дает решительный отпор, но одновременно пользуется любым поводом, чтобы осудить фанатизм и жестокость тех «честных и добропорядочных» католиков, «которых страсть увлекает порою за пределы разумного и заставляет принимать порою решения несправедливые, жестокие и вдобавок еще безрассудные» (II, XIX).

При этом он осторожен, ибо его позиция навлекла на него раздраженные нападки и гугенотов и католиков: инвективы Монтеня сформулированы так, что с одинаковым основанием могут быть отнесены на счет фанатиков любой стороны. Он с негодованием говорит о тех, кто «разрушает государственное управление, свергает предержащие власти, уничтожает законы... рассекает на части тело матери-родины и бросает их на съедение былым врагам» (III, XII). Но кто эти злодеи? Гугеноты, рассчитывающие на Англию и германские государства, или католические лигисты, готовые признать во Францию испанцев? И те и другие. В разгар религиозных войн XVI века позиция средняя, умеренная, благоразумная оказывалась и подлинно передовой, и глубоко принципиальной, и даже героической, ибо нередко бывала весьма и весьма опасной. Монтень, верноподданный Генриха Валуа, возлагал все свои надежды на Генриха Наваррского. Казалось бы, корыстное политиканство «и нашим и вашим», на самом деле — высокая верность родине, Франции, ее истинным нуждам и интересам, ее будущему.

Несмотря на все свои выпады против богословской схоластики, Монтень, по-видимому, с полной искренностью считал себя добрым католиком и верным сыном церкви. Но, подобно многим гуманистам XV и XVI столетий, он страстно призывает философов и гуманистов оставить в покое «божественные основания» и не рассматривать их «в связи с рассуждениями о человеческом» (I, LVI). Монтень настолько высоко ставит религию, веру, таинства, догматы церкви и признанные ею чудеса, что на грешной земле, в человеческих делах и отношениях для всего этого просто нет никакого места. Никаких чудес, кроме тех, о которых говорится в священном писании, он решительна не признает. «Насколько естественнее считать,— говорит он,— что разум наш помутился от причуд нашего же расстроенного духа, чем поверить, будто один из нас в своей телесной оболочке взлетел на метле из печной трубы по воле духа потустороннего!» (III, XI).

Однажды Монтеню были показаны несколько человек, обвинявшихся в колдовстве, и среди них оказалась старуха, убежденная в том, что она ведьма. Увы! Даже она сама не смогла доказать скептическому гуманисту, что существует такая вещь, как колдовство, «Должен со всей, прямотой заявить,— говорит Монтень,— что этим людям я прописал бы скорее чемерицу, чем цикуту», иными словами — он лечил бы их от душевной болезни (в те времена чемерица считалась подходящим для этого средством.—Я. Р.), вместо того чтобы приговаривать их к смертной казни.

Как мыслитель, Монтень — практически — атеист: в его мироощущении религия не занимает никакого места, она просто в стороне от него. Даже прославляя религию, он делает это — осознанно или неосознанно — с некоторым ироническим лукавством: «Какой поразительный пример,— умиленно восклицает он в одном месте,— оставила нам премудрость господня, которая, стремясь спасти род человеческий и осуществить свою славную победу над смертью и над грехом, пожелала совершить это... поставив достижение и осуществление этой великой и благостной цели в зависимость от слепоты и неправедности наших обычаев и воззрений, допустив, равным образом, чтобы лилась невинная кровь столь многих возлюбленных чад ее, и мирясь с потерей длинной череды годов, пока не созреет этот бесценный плод» (I, XXIII).

Стараясь отсидеться от событий в своей башне-библиотеке, Монтень. тем не менее умел померяться силами с этой эпохой, когда она вторгалась в его уединение. Лишь мужеству своему, душевному спокойствию и хладнокровию обязан он был тем, что дом его не разграбил некий «добрый знакомый» — командир воинского отряда, ничем не отличавшегося от банды разбойников, тем, что в другой раз он сохранил жизнь и даже свое добро, попав в лапы подобной же банды.

В 1584 году произошла вспышка чумы, заставившая Монтеня с семьей выехать из своего замка и довольно долго скитаться, меняя одно убежище на другое.

Монтень отнюдь не был отшельником. В 1581 году он совершил путешествие по Европе, побывал в Германии, в Швейцарии, а главное — в Италии, обетованной земле гуманистов. Всюду он наблюдал, изучал, сравнивал, ведя путевой дневник; записи этого дневника были щедро использованы в последующих изданиях «Опытов». Пришлось ему возвратиться и к жизни общественно-активной: два раза подряд он избирался мэром Бордо и провел в этой должности четыре года. В бытность мэром Монтень вынужден был на практике осуществлять свои политические воззрения — соблюдать верность законной власти, действуя и против гугенотов, которым надо было не давать распоясаться, и против лигистов, пытавшихся захватить бордоскую цитадель и сделать хозяевами города приверженцев герцога Гиза.

К работе над «Опытами» Моитень вернулся в 1586 году. Он сделал существенные дополнения к первым двум частям своего труда и написал третью. Пятое издание «Опытов» печаталось в Париже в 1588 году, и Монтень поехал туда наблюдать за выходом книги в самый разгар гражданской смуты, в самый жаркий накал событий.

13 мая 1588 года сторонники Гизов подняли восстание и захватили Париж. Генрих III и весь королевский двор выехали в Руан и Шартр; принятый при дворе Монтень последовал за королем, а возвратившись затем в Париж, был арестован лигистами и оказался узником Бастилии.

Впрочем, его довольно скоро выпустили из тюрьмы; за автора «Опытов» ходатайствовала сама королева-мать, Екатерина Медичи, которая вела в Париже переговоры с мятежниками. В том же 1588 году Монтень присутствует на собраниях Генеральных штатов, созванных в городе Блуа, потом возвращается домой.

Дальнейший стремительный разворот событий — убийство герцога Гиза по приказанию Генриха III и смерть самого короля, заколотого фанатиком из лигистов,— Монтень наблюдал уже со стороны. В последнее четырехлетие своей жизни он продолжал расширять и исправлять «Опыты» и вел переписку с Генрихом Наваррским, будущим королем Генрихом IV, стремившимся привлечь Монтеня на государственную службу. Эти два человека подходили друг к другу. К тому же, с точки зрения Монтеня, Генрих Наваррский на престоле являлся залогом того, что, по его мнению, для Франции было самым насущным: внутреннего мира и единства. Но второй поездке Монтеня в Париж не суждено было осуществиться: его здоровье все ухудшалось, и в 1592 году, на шестидесятом году жизни он умер.

«НЕЗНАНИЕ, ПОЛНОЕ СИЛЫ И БЛАГОРОДСТВА...»

Mонтень, автор «Опытов», был в высшей степени человеком и мыслителем французского XVI века, еще не скованного блистательной, но жесткой броней классицизма, которому предстояло восторжествовать через несколько десятилетий. Писатели и мыслители века XVII отказывают человеку в праве на свободную игру чувств, на свободные искания путей, на ничем не вынужденные выборы и оценки. Они суровы и требовательны к человеку. У Монтеня же есть восхитительная свобода в отношении к вещам и явлениям мира, в оценке человека — и самого себя и окружающих. Для него нет сомнения, что природа — благо, что естественные склонности — разумны и прекрасны, что правильно воспитывать человеческое существо — значит дать его душевным силам и качествам течь по некому бесспорно существующему естественному руслу. Сомневается же Монтень там, где безапелляционны и догматичны утверждения современных ему философов, ученых и, главное,— хотя он этого прямо не говорит - богословов.

«Начинаешь ненавидеть все правдоподобное, когда его выдают за нечто непоколебимое. Я люблю слова, смягчающие смелость наших утверждений и вносящие в них некую умеренность: «может быть», «по всей вероятности», «несколько», «говорят», «я думаю» и тому подобные... В начале всяческой философии лежит удивление, ее развитием является исследование, ее концом — незнание. Надо сказать, что существует незнание, полное силы и благородства, в мужестве и чести ничем не уступающее знанию, незнание, для достижения которого надо ничуть не меньше знания, чем для права называться знающим» (III, XI).

Здесь все дышит пафосом борьбы с догматизмом средневекового мышления, с научными претензиями невежества, все требует отмены рогаток, шлагбаумов и пограничных столбов, требует невозбраненного доступа куда угодно. Именно эта нескованность Монтеня позволяет ему подняться над всеми и всяческими предрассудками его времени, да и других времен, опередить своих современников, своих ближайших потомков и найти отклик у всех самых передовых мыслителей более поздних поколений вплоть до нашей современности.

«ОБРАТИМ СВОЙ ВЗОР К ЗЕМЛЕ. . .»

Аристократ и утонченнейший интеллигент, Монтень умел судить о народе так, как это не было и не могло быть доступно его современникам: «Обратим взор свой к земле, на бедных людей, постоянно склоненных над своей работой, не ведающих ни Аристотеля, ни Катона, никаких примеров, никаких философских поучений: вот откуда сама природа каждодневно черпает примеры твердости и терпения, более чистые и более четкие, чем те, которые мы так любознательно изучаем в школе. Сколько приходится мне видеть бедняков, не боящихся своей бедности! Сколько таких, что желают смерти или принимают се без страха и скорби! Человек, работающий у меня в саду, похоронил нынче утром отца или сына. Даже слова, которыми простой человек обозначает болезни, словно смягчают и ослабляют их тяжесть, О чахотке он говорит «кашель», о дизентерии — «расстройство желудка», о плеврите — «простуда», и, именуя их более легко, он и переносит их легче. Болезнь для него тяжела тогда, когда из-за нее приходится прекращать работу. Эти люди ложатся в постель лишь для того, чтобы умереть» (III, XII).

У Монтеня мы найдем такую оценку народной поэзии, какая стала возможной только в конце XVIII — начале XIX века. Народ в цивилизованных странах был для Монтеня воплощением человечества в его естественном состоянии со всеми прекрасными и великими возможностями, которые заложены в человеческой природе. Нечего удивляться поэтому, что он воспылал таким страстным интересом к «дикарям», народам недавно открытых и захваченных европейцами стран Нового Света. Монтень прямо заявляет, что убийство и поедание военнопленных у так называемых дикарей ничуть не хуже (нет, он говорит даже «лучше»), чем пытки, поджаривание на медленном огне живых людей у его цивилизованных современников. Он весьма сочувственно цитирует слова того индейца, который, заметив резкий контраст между богатством и нищетой у европейцев, удивился, почему нуждающиеся не хватают богачей за горло и не поджигают их дома. Он с восхищением пишет о цивилизации Мексики и Перу, о мужестве и благородстве индейцев, сопротивлявшихся испанским конкистадорам. Снисходительный и терпимый, он ничего не прощает завоевателям-европейцам, первым колонизаторам, истреблявшим целые народы.

МЕРА ВЕЩЕЙ — ЧЕЛОВЕК

В эпоху Монтеня зори Ренессанса догорали и во Франции, а в Италии Возрождение было уже историей. Однако автор «Опытов» хранит живое ренсссансное сознание: так, при всей его любви к кабинетным штудиям, для него еще не существует никакого противоречия между любовью к древности и интересом к современной жизни, к непосредственному жизненному процессу, к настоящему дню и его «злобам».

Поклонник Эпикура, он восхищался также стоиками, тем более, что стоицизму как моральному принципу его учили и превратности политической действительности и личные страдания. У него была хроническая болезнь почек с мучительными приступами болей. Он обстоятельно рассказывает об этом и пространно рассуждает о необходимости сохранять мужество, не злоупотреблять предписаниями врачей, не изменять жизнерадостности. Поэтому и стоицизм Монтеня звучит не как призыв мужественно мириться со страданием и смертью, а как стремление преодолеть страдание, утверждать жизнь и ее права.

Нас отделяют от Монтеня без малого четыреста лет. Но нам он ближе и понятнее многих писателей и философов более позднего времени даже из числа самых великих и славных. У автора «Опытов» был широкий жизненный и исторический опыт, не слишком располагавший к оптимизму. И тем не менее мало у кого столько продуманного, прочувствованного, заражающего оптимизма. Даже в болезни, сведшей его в могилу, Монтепь находил то, из чего можно было черпать жизнерадостность. У него, врага догматов и абсолютов, стихийного релятивиста, был свой непререкаемый абсолют: высокая оценка человека и отсутствие каких бы то ни было сомнений в том, что он — разумная, достойная и благая мера вещей.

Монтень Мишель (Реферат)

Французский юрист, политик и философ, занимавшийся проблемами морали; блестящий писатель и очеркист, по своему мировоззрению ярко выраженный скептик. В своем главном сочинении "Опыты" выступает против схоластики и догматизма, рассматривает человека как самую большую ценность.

Мишель Монтень родился 28 февраля 1533 года в замке Монтень, в Перигоре - области на юго-западе Франции. По отцовской линии Монтень происходил из богатой купеческой семьи Эйкемов, получившей дворянство в конце XV века и прибавившей к своей фамилии еще фамилию Монтень. Отец Монтеня, Пьер Эйкем, был человек незаурядный. Он любил книги, много читал, писал стихи и прозу на латыни.

По принятому в богатых французских семьях обычаю, мать Монтеня не кормила его сама. Пьер Эйкем решил отправить его в бедную крестьянскую семью. Когда ребенку было около двух лет, Пьер Эйкем взял его домой и, желая обучить латинскому языку. В доме соблюдалось нерушимое правило, согласно которому все - и отец, и мать, и обученные некоторым латинским фразам слуги обращались к ребенку только по-латыни. Благодаря этому Монтень усвоил латинский язык как родной. Греческому языку Мишеля обучали другим способом, используя игры и упражнения. В шесть лет Мишеля отправили учиться в колледж в Бордо. О следующих за этим нескольких годах жизни Монтеня сохранилось мало сведений. Достоверно известно лишь, что он изучал право, так как отец готовил его к магистратуре. Когда Монтеню был двадцать один год, Пьер Эйкем купил должность советника при Счетной палате в Периге; но затем, будучи избранным мэром города Бордо, он отказался от приобретенной должности в пользу сына. В 1557 году Счетная палата в Периге была ликвидирована, и штат ее вошел в состав бордоского парламента. Таким образом, двадцати пяти лет Монтень стал советником бордоского парламента. Разразившиеся в 1560-х годах во Франции гражданские войны сделали невозможной для Монтеня службу, и в 1570 году, через два года после смерти отца, Монтень отказался от своей должности советника бордоского парламента. Пребывание в бордоском парламенте было отмечено для Монтеня таким крупнейшим событием в его жизни, как встреча с талантливым гуманистом-публицистом Этьеном Ла Боэси. Знакомство их вскоре перешло в тесную дружбу. Монтень и Ла Боэси стали называть друг друга братьями. Дружба с Ла Боэси оказала огромное влияние на духовное развитие Монтеня. В 1563 году Ла Боэси тяжело заболел и через несколько дней умер на 33-м году жизни. Покинув службу, Монтень поселился в унаследованном от отца замке. Монтень решил, по его словам, отдать остаток жизни "служению музам". Плодом этого служения, плодом его углубленных размышлений в сельском уединении, раздумий, подкрепленных напряженным чтением множества разнообразных книг, и стали вышедшие в 1580 году в Бордо две первые книги "Опытов".

В том же 1580 году Монтень предпринял большое путешествие по Европе, посетив Германию, Швейцарию и Италию, в частности Рим, где он провел несколько месяцев. В бытность Монтеня в Риме его "Опыты" подверглись цензуре римской курии, но дело закончилось для Монтеня благополучно. В 1582 году Монтень выпустил второе издание "Опытов", в котором поместил декларацию о своем якобы подчинении требованиям римских цензоров, но в действительности ничего не изменив в своей книге по существу.

Во время своего путешествия, в 1581 году, Монтень получил королевское извещение об избрании его мэром города Бордо и предписание незамедлительно приступить к исполнению новых обязанностей. Прервав путешествие, Монтень вернулся на родину. Должность мэра, за которую не полагалось никакого вознаграждения, была почетной, в напряженной обстановке гражданской войны она включала в себя такие функции, как поддержание города в повиновении королю. Терпимость Монтеня не раз ставила его в весьма затруднительное положение. Дело осложнялось еще и тем, что Монтень сохранял дружеские отношения с вождем гугенотов Генрихом Бурбоном, которого он высоко ценил и которого зимой 1584 года принимал вместе с его свитой у себя в замке. Генрих Наваррский не раз пытался привлечь Монтеня на свою сторону. Но позиция Монтеня не удовлетворяла ни одну из сторон: и гугеноты, и католики относились к нему с подозрением. Второе двухлетнее пребывание Монтеня на посту мэра протекало в более бурной и тревожной обстановке, чем первое. За шесть недель до истечения второго срока полномочий Монтеня в Бордо и его окрестностях началась эпидемия чумы. Почти все члены парламента и большинство горожан покинули город.

Монтень, находившийся в это время вне Бордо, не решился вернуться в зачумленный город и поддерживал связь с городскими властями с помощью писем. Дождавшись окончания срока своих полномочий, Монтень сложил с себя звание мэра. Водворившись в своем замке, Монтень снова отдался литературной работе. В течение 1586-1587 годов он внес множество дополнений в ранее опубликованные части "Опытов" и написал третью книгу. Для наблюдения за изданием этого нового, переработанного и значительно расширенного издания своих "Опытов", Монтень поехал в Париж. Это путешествие и пребывание в Париже сопровождались необычными для Монтеня событиями. По дороге в Париж, около Орлеана, Монтень был ограблен шайкой лигистов. В самом Париже Монтень застал такую же смуту, какая царила и в провинции. "День баррикад", 12 мая 1588 года, закончился бегством королевского двора во главе с Генрихом III из столицы. Через три недели после этих событий вышли в свет монтеневские "Опыты". Во время этого же пребывания в Париже Монтень впервые встретился с восторженной поклонницей его произведения мадемуазель Марией де Гурне, которой суждено было стать его "духовной дочерью", а впоследствии - издательницей "Опытов".

До последних своих дней Монтень продолжал работать над "Опытами", внося дополнения и поправки в экземпляр издания 1588 года. После смерти Монтеня его "названая дочь", Мария де Гурне, приехала на родину писателя и взяла на себя заботу о посмертном издании его сочинений. Стараниями мадемуазель де Гурне и других друзей Монтеня это издание, в котором были учтены сделанные автором в последние годы изменения, вышло в свет в 1595 году.

Биография

Французский философ, писатель-моралист. Основное сочинение: «Опыты».

Мишеля де Монтеня называют «отцом современной эссеис- тики». Он и термин «эссе» придумал, и сам писал практически только в этом жанре — свободную очерковую прозу на заданную тему. Однако в историю Монтень вошел как философ-моралист, причем с явным уклоном в скептическую философию, которая послужила основанием для его прозорливых размышлений о жизни. Гуманистическая направленность творчества Монтеня стала достоянием эпохи Возрождения со всеми вытекающими определениями — великий просветитель, заново открывавший туманные вершины античности; философ, воспевавший свободную личность. Это тем более примечательно, что эпоха, в которой творил Монтень, — одна из самых жестоких во французской истории. Страну потрясали религиозные войны, апогеем которых стала кровопролитная Варфоломеевская ночь — 23 августа 1572 г.; в народе сеялась смута, напоминавшая трагические годы Столетней войны; росла религиозная нетерпимость. И среди этого всеобщего хаоса и вражды возвысился голос человека, призывающего к национальному примирению, разуму и компромиссам.

Дворянская фамилия де Монтень стоила прадеду писателя торговцу Рамону всего 900 франков. Он принял ее по названию приобретенного им замка Монтень, расположенного в провинции Перигор недалеко от Бордо. До этого семья носила фамилию Эйкем. Отец Мишеля Пьер отстроил замок заново, в результате чего тот приобрел вид внушительного сооружения с мощными башнями и прочными стенами. Пьер был первым из семьи, кто окончательно порвал с торговлей, предпочтя ей военную карьеру. Участвуя в итальянских походах Франциска I, он познакомился с лучшими произведениями итальянского Возрождения, а когда возвратился на родину, собрал богатую библиотеку, завел знакомство с видными учеными и писателями Франции. В такой обстановке поклонения искусству и культуре и родился 28 февраля 1533 г. его сын Мишель. Когда мальчику исполнилось шесть лет, для его обучения были приглашены из Германии знаменитые в то время ученые-латинисты. Обучение было своеобразным: с Мишелем говорили только на языке Цицерона и Сенеки и даже домашние участвовали в этой своеобразной языковой игре. «Без всяких ухищрений, — вспоминал позже Монтень, — без книг, грамматики и каких-либо правил, без розог и слез я постиг латынь, такую же безупречно чистую, как и та, которой владел мой наставник». Таким образом, латинский язык стал родным для будущего писателя, и в течение многих лет он предпочитал книги, написанные не по-французски, а по-латыни. А его собственная книга «Опыты» стала классическим примером использования цитат и высказываний знаменитых римских философов.

Однако Пьер Монтень заботился не только об усвоении сыном высоких знаний. Мишелю были созданы все условия для полной реализации наклонностей и способностей. Ни родные, ни воспитанники не имели права даже на малейшие строгости, чтобы не подавлять волю и желания ребенка. Можно без преувеличения сказать, что подобного воспитания не получил ни один отпрыск самых могущественных монархов Европы того времени. В результате уже в юном возрасте у Монтеня выработались такие важные качества, как чувство собственного достоинства, свободное высказывание своего мнения и неприязнь ко всяким крайностям в суждениях и поведении.

В 1540 г. Мишель был отдан в бордоский коллеж, который закончил досрочно. Некоторое время молодой Монтень изучал право, готовя себя к юридической карьере, обычной для дворянских детей. Однако в 21 год судьба его решительно изменилась. По воле отца Мишель оказался на правительственной службе, став советником парламента города Бордо. С ответственными поручениями он бывал и в королевском дворце в царствования Генриха II, Франциска II и Карла IX. Вскоре Монтень женился, но не столько по страстной любви, скорее для того, чтобы, как писал позже, «соблюсти нравы той страны, где ты живешь». Из пятерых детей, родившихся от этого брака, в живых осталась только одна дочь.

Монтень всегда был неудовлетворен свой парламентской службой, тяготила его и необходимость вращаться в правительственных кругах. В 1571 г. он отказался от своей должности и уединился в родовом замке в Перигоре. Там, в угловой комнате он устроил себе «обитель-библиотеку» и посвятил все свободное время «служению музам». Дату своего уединения Монтень обозначил на сводах своей библиотеки в одной из надписей, выгравированных рядом с изречениями древних мыслителей: «В год от Р. X. 1571, на 38-м году жизни, в день своего рождения Мишель Монтень, давно утомленный рабским пребыванием при дворе и общественными обязанностями и находясь в расцвете сил, решил скрыться в объятия муз, покровительниц мудрости; здесь, в спокойствии и безопасности, он решил провести остаток жизни, большая часть которой уже прошла».

Плодом десятилетнего «служения музам», подкрепленным чтением множества книг, и стали «Опыты», книга в творчестве Монтеня практически единственная. Зато какая! Не одно поколение наслаждается этой превосходной прозой, с многочисленными цитатами великих мудрецов прошлого.

В этом уникальном трехтомнике упоминается более тысячи имен. И не просто в виде отвлеченных высказываний, а как иллюстрация жизненных наблюдений, свидетельствующая о проницательном взгляде на мир, историю, общественные отношения.

Книга эта необычна. Местами она написана в жанре исповедальной прозы, местами напоминает исторический трактат, а порой пересказывает любопытные истории, проводя назидательные параллели с минувшими событиями. Учитывая множество ссылок на высокие авторитеты, точное определение эссеистике Монтеня трудно подыскать. Размышление, основанное на анекдоте, вдруг может смениться тонкими наблюдениями романиста с использованием всех стилистических средств психологической прозы. А из такой темы, как, например, «О каннибализме», вырастает целый научный трактат, посвященный истории древних и современных народов.

Поначалу замысел автора был скромным. В обращении к читателям, предпосланном «Опытам», Монтень заявлял, что написал книгу не для славы и не для пользы, а предназначал ее для родных и близких, с тем, чтобы после его смерти они смогли восстановить его облик. Так рождался главный девиз сочинения: «Содержание моей книги — я сам».

Вряд ли писатель рассчитывал только на круг названных им читателей. Рукописи, предназначенные для родных и близких, не издают, и тем более не переиздают несколько раз с многочисленными правками и дополнениями. Объяснение здесь одно: замысел мог расширяться по мере работы над книгой, творческая история которой растянулась на добрых двадцать лет. Кроме того, в «Опытах» речь шла не только об авторе, хотя значительная часть произведения повествует о привычках, характере, наклонностях самого Монтеня. «Забавная причуда, — восклицал он в главе «О суетности», — многие вещи, которые я не хотел бы сказать ни одному человеку, я сообщаю всему честному народу. И за всеми моими самыми сокровенными тайнами и мыслями даже своих ближайших друзей отсылаю в книжную лавку».

В другом месте он писал о себе с поразительной откровенностью самоанализа: «Люди обычно разглядывают друг друга, я же устремляю мой взгляд внутрь себя: я его погружаю туда, там я всячески тешу его. Всякий всматривается в то, что пред ним: я же всматриваюсь в себя. Я имею дело только с собой: я беспрерывно созерцаю себя, проверяю, испытываю самого себя».

На такое беспристрастное исследование собственной жизни способен далеко не каждый, даже талантливый мастер. Во всяком случае, до Монтеня подобных произведений в истории литературы просто не было. Впервые французский философ-моралист попытался путем исследования собственной личности выйти на общечеловеческие ценности бытия, показать природу общества и человека, включив в орбиту внимания накопленную поколениями людей мудрость.

Вначале философские взгляды Монтеня формировались под влиянием стоицизма. Ему был близок духовный опыт Сенеки, Марка Аврелия, Эпиктета. Но по мере постижения жизни он все дальше отходил от стоиков. Монтень обратился к скептикам, затем к Эпикуру и Лукрецию, чья философия жизни оказалась созвучной его созерцательной натуре. Как некогда Эпикур, Монтень тоже пришел к убеждению, что человек должен пользоваться всеми радостями бытия, понимая при этом, что дух и душа составляют единое целое с телом. Вместе со смертью тела гибнет и его душа. Кстати, в этом пункте французский мыслитель расходился со многими греческими мудрецами и прежде всего с Платоном.

Тем не менее Монтень четко очерчивал границы своего скептицизма, точнее, тот предел, за которым пользоваться им опасно. В соответствии с этим он и рекомендовал довольно осторожно относиться к скептическим доводам: «Упражняйте ум и знания, ибо тем приемом борьбы, к которому я прибегаю, следует пользоваться только как крайним средством. Это тонкая уловка, которой следует пользоваться лишь изредка и осторожно. Большая смелость — рисковать собой ради уничтожения другого».

Позиция Монтеня в данном случае связана с его пониманием взаимоотношений разума и «откровения», знания и веры. Писатель мало верил в чудеса сверхъестественного, сомневался он и в доказуемости религиозных догматов. Человек, по мнению Монтеня, должен пользоваться свободой и независимостью, предоставленными для устройства земных дел. Предваряя Декарта, он призывал к раскрепощению философии, которая уже имела возможность обращаться к проблемам научного познания мира.

Этот жизнелюбивый и оптимистичный мыслитель предписывал жизнь «без всяких чудес и необычайностей», полагаясь только на естественные потребности: «Незачем вставать на ходули, ибо и на ходулях надо передвигаться с помощью собственных ног. И даже на самом высоком из земных престолов сидим мы на своем заду». Он считал, что человек должен сам выстраивать свое существование, пользуясь духовными и телесными наслаждениями, которые дарит природа. Тем самым Монтень открывал в себе и в других людях способность суждения, эту путеводную нить разума. Так укреплялась реалистическая, земная этика человека эпохи Возрождения.

Необычно и само построение «Опытов». Название книги определяет всю ее конструкцию, жанр, форму и в прямом смысле расшифровывает слово «эссе». Это опыт, поставленный на самом себе, на человеке, который наблюдает за окружающим миром и одновременно анализирует данный ему Богом разум. Он словно открывает в себе все человеческие свойства, проецируя их на бытие. Формула одного из семи греческих мудрецов Фалеса «Познай себя!» нашла в произведении Монтеня наиболее детальное воплощение. А грандиозность замысла и масштабность обобщений сплавились воедино со свободной и естественной прозой: «Я хочу, чтобы виден был естественный и обычный ход рассуждений во всех зигзагах. Мои мысли следуют одна за другой, — правда, иногда не в затылок друг другу, а на некотором расстоянии, но все же они всегда видят себя хотя бы краешком глаза».

Как ни прихотлив «поток сознания» Монтеня, в нем всегда можно разглядеть авторскую позицию, ее определенность даже в тех случаях, когда автор говорит о своих сомнениях. И этот факт делает чтение его эссе самым увлекательным занятием из всех, доступных интеллекту.

Первые две книги «Опытов» вышли в свет в 1580 г., после чего Монтень совершил несколько поездок, путешествуя по городам Италии, Германии и Швейцарии, но неизменно возвращаясь в Париж. В Перидоре бывал редко, так как сам признавался в том, что он не большой поклонник радостей сельской жизни. Его гораздо больше одолевала тяга к путешествиям, чем желание вести затворнический образ жизни. Другое дело, что Монтеню всегда претили бесконечные интриги, тщеславие и коварство, царившие в придворных кругах. Тем не менее именно после 1580 г. в судьбе философа наметился новый поворот, ознаменованный активным участием в общественной жизни. Правда, поводом к этому послужили сугубо внешние обстоятельства. Возвратившись после очередного путешествия, Монтень неожиданно для себя узнал, что по королевскому повелению он избран мэром города Бордо. Эта должность снова возлагала на писателя общественные обязательства, от которых Монтень отказался много лет назад, чтобы в уединении заниматься чтением книг и написанием «Опытов». В течение нескольких лет он честно служил своему городу, проявляя политическую осторожность и сдержанность. Однако в атмосфере гражданской смуты, царившей во Франции второй половины XVI в., это не всегда удавалось. Враждующие партии вели борьбу не на жизнь, а на смерть. Она не раз затрагивала и Монтеня, а в «дни баррикад» философ был даже заключен в Бастилию. Но, несмотря ни на что, царствующие особы всегда благосклонно относились к Монтеню, ценя его ум, талант, дар искреннего моралиста. «Опыты» читали и ценили короли, философы, ученые, писатели, художники и аристократы.

В 1587 г., будучи в Париже с целью ознакомления с ходом изданий третьей книги «Опытов», Монтень впервые встретился с поклонницей своего таланта мадемуазель Мари де Гурне, восторженное почитание которой сопровождало его все последние годы. Правда, сам мыслитель относился к этому почитанию с нескрываемой иронией, хотя и ценил преданность своей «духовной дочери», а в итоге даже завещал ей дальнейшее издание «Опытов».

К сожалению, Мишелю де Монтеню не суждено было увидеть Францию единой и умиротворенной, о чем он так мечтал на страницах своей великой книги. Писатель умер 13 сентября 1592 г. от почечнокаменной болезни, не дожив нескольких месяцев до своего 60-летия. О его значении для всего просвещенного мира наиболее емко сказал не очень щедрый на похвалы его соотечественник Вольтер: «Монтень! Провинциальный дворянин времен Генриха III, который является ученым среди невежд своего века, философом среди фанатиков и который под видом себя изображает наши слабости и прихоти, этот человек будет любим всегда».

Биография (Шендрик А.И. Теория культуры: Учеб. пособие для вузов. - М.: ЮНИТИ-ДАНА, Единство, 2002. - 519с.)

Крупнейшим мыслителем европейского Ренессанса, оказавшим существенное влияние на процесс развития культурологической мысли, был видный общественный и политический деятель Франции эпохи Генриха IV Мишель Монтень (1533—1592), которого можно с полным основанием считать последним гуманистом Возрождения и первым моралистом Нового времени.

Появление Монтеня на свет совпало с началом религиозных войн во Франции, которые продолжались более трех десятилетий (о событиях тех лет мы знаем по историческим романам Генриха Манна «Молодые годы короля Генриха IV», Проспера Мериме «Хроника времен Карла IX»). В самостоятельную жизнь он вступил в самый разгар Контрреформации, когда Европа начала содрогаться в пароксизме религиозного фанатизма, когда насилие над духом и телом превзошло все то, что мы знаем по самым мрачным временам средневековья. Дух и буква Триденского собора требовали от католиков признавать истиной любую нелепость, если она высказывалась представителем клира, независимо от того, был ли он князем церкви или странствующим монахом-францисканцем. Даже малейшее сомнение в том, что сказал кюре на проповеди, рассматривалось как страшный грех, за которым следовало обвинение в ереси со всеми вытекающими отсюда последствиями. «Каждый ощущал на себе ледяной взор недремлющего ока инквизиции, ревностно заботившейся о том, чтобы ни один еретик не остался безнаказанным и чтобы заплечных дел мастера не оставались без работы». Публичные казни, пытки были обыденным явлением. Неизгладимый след в памяти юного Монтеня оставила страшная резня, учиненная в Бордо коннетаблем Монморанси, который был послан усмирить непокорных подданных короля, воспротивившихся повышению налога на соль.

Мрачная, беспросветная действительность подвигала мыслящих людей того времени задаваться вопросами о том, правильным ли путем идет европейская цивилизация, верны ли те базисные предпосылки, из которых исходили гуманисты Треченто. Эти вопросы волновали Монтеня, который уже в юношеском возрасте поставил перед собой задачу поиска ответов на них.

Монтень получил блестящее по тем временам образование. Сначала он обучался наукам и искусствам дома, где его наставником был отец, влюбленный в Древнюю Грецию и Рим (он, подобно многим другим образованным современникам, неоднократно бывал в Италии, боготворил гуманистов и считал классическую латынь единственным языком, способным адекватно выражать как мысль ученого, так и движения души поэта). Пребывая в экзальтированной атмосфере родного дома, где преклонение перед культурой античности было нормой, Монтень в совершенстве овладел латынью и уже в юношеские годы читал в подлинниках произведения римских философов, прозаиков, драматургов, а также греческих поэтов и мыслителей, переведенные на латынь. Французским языком он начал овладевать только в колледже, где почти ничего, кроме трудов античных авторов, не считал нужным изучать. По дошедшим до нас сведениям, после завершения подготовки в коллеже он закончил один из известнейших университетов южной Франции в Тулузе и через несколько лет был назначен королевским советником городского парламента в Бордо. В 80-е годы он дважды избирался мэром этого бывшего оплота гугенотов, но затем отказался от этой почетной должности, сосредоточившись на литературном труде. Отказ от поста был в значительной степени вынужденным ибо Монтень, не примкнувший ни к партии Колиньи, ни к партии Гиза и считавший себя сторонником «политиков» (так тогда называли тех, кто хорошо понимал всю пагубность религиозных войн, которые в конечном счете вели к укреплению власти крупных феодалов), постоянно оказывался между враждующими партиями, которые делали все возможное, чтобы склонить его на свою сторону. Не желая насиловать свою совесть, Монтень отходит от активной политической деятельности, сочтя для себя более приемлемой позицию человека, способного к критическому осмыслению происходящего. В последние годы он поддерживал в борьбе за власть Генриха Наваррского (в будущем короля Франции Генриха IV), рассматривая его как единственного крупного политика той эпохи, который, по его мнению, был способен покончить с феодальной раздробленностью страны и религиозными войнами. В воспоминаниях современников и памяти потомков Монтень остался великим ученым, прогрессивным политическим деятелем, подлинным патриотом своей родины, бескорыстным человеком, который никогда не изменял своим убеждениям ни при каких обстоятельствах, как бы сложны и трагичны они ни были.

Монтень оставил множество трудов, но самым интересным для культуролога является его книга «Опыты». Эта книга не вписывается ни в один из существующих литературных жанров. Ее нельзя назвать научным трактатом, не напоминает она и литературно обработанную биографию. Это явно не роман и не собрание нравоучительных сентенций. По воспоминаниям современников, Монтень вначале не предполагал ее публиковать, предназначая свои размышления для узкого круга друзей и единомышленников. Однако замысленное как сочинение интимное, «Опыты» вскоре стали литературным произведением национального масштаба, оказавшим огромное влияние на формирование философской, этической, политической мысли не только Франции, но и других европейских стран.

Вклад Мишеля Монтеня в теорию культуры прежде всего состоит в том, что он, развивая идеи, содержащиеся в работах Тацита, дает развернутую и жесткую критику европейской цивилизации.

То, о чем Тацит сообщает читателю намеками, со множеством оговорок, Монтень говорит в полный голос, не скрывая своего отрицательного отношения к тому, что он видел, чему он был невольным свидетелем. Европейская цивилизация, с его точки зрения, отнюдь не высший тип цивилизационной системы. Она явно заблудилась на дорогах истории, и ее достижения в области науки и техники, музыки и литературы не идут ни в какое сравнение с естественной простотой нравов, разумной организацией жизни, достижениями в изобразительном искусстве и архитектуре других цивилизаций, прежде всего цивилизаций Нового света. Монтень открыто противопоставляет образ жизни, политическое устройство, систему общественных отношений, сложившихся у майя, ацтеков, образу жизни, устройству государства, обычаям, существующим на его родине. Высочайшую заслугу народов Нового Света он видит в том, что они смогли создать культуру, базирующуюся на использовании естественных законов, позволяющую человеку жить в гармонии с природой. Особенно он подчеркивает высокую моральность членов этих обществ, называемых европейцами варварскими за то, что они не носят костюмов европейского покроя и поклоняются другим богам. Он пишет, что в лексиконе коренных жителей Нового Света нет даже слов, обозначающих ложь, предательство, притворство, скупость, зависть и злословие. Монтень отмечает, что «их способ ведения войны честен и благороден и даже извинителен и красив настолько, насколько может быть извинителен и красив этот недуг человечества: основанием для их войн является исключительно влечение к доблести».

По представлениям Монтеня, культура народов Нового Света многократно превосходит культуру любой страны Европы.

Потрясающее великолепие городов Куско и Мехико, — пишет он, — и среди прочих диковинок сад их короля, где все деревья, плоды и все травы, расположенные так же, как обычно они произрастают в саду... были поразительно искусно выполнены из золота.. красота их 1 изделий из камня, перьев и хлопка, а также произведения их живописи наглядно показывают, что они нисколько не ниже нас и в ремеслах.

Рисуя столь яркими красками культуру коренных народов Нового Света, Монтень, по сути, наносит мощный удар по идее европоцентризма, которая до него никем не оспаривалась, в том числе и наиболее крупными представителями философской мысли Кватроченто и Чиквинченто.

Но вклад Мишеля Монтеня в культурологическую науку не исчерпывается только этим. Не будет большим преувеличением сказать, что Монтень поколебал основы антропоцентризма, который безоговорочно доминировал в сознании его предшественников-мыслителей Ренессанса. От него идет линия критики мнимого всемогущества человека, противопоставляющего себя природе и рассматривающего окружающий мир как безграничное поле приложения своих креативных потенций. Апологетика естественного человека, живущего в гармонии с природой, создающего мир культуры в соответствии не только с человеческими, но и природными законами, начинается именно Монтенем, который углубил и развил идеи, содержащиеся в работах Демокрита, с которыми он был знаком еще в юношеские годы.

Монтень первым из гуманистов начинает говорить о несовершенстве человеческого разума, видя доказательство этого тезиса в несовершенстве того мира, который создан волей и руками людей.

Не смешно ли, — писал Монтень, — что это ничтожное и жалкое создание, которое не в силах даже управлять собой и предоставлено ударам всех случайностей, объявляет себя владыкой и властелином Вселенной, малейшей частицы которой оно не в состоянии познать, а не то чтобы повелевать ею

По сути, Монтень своими произведениями начинает критику европейского рационализма, одной из базовых структур «фаустовской цивилизации».

Говоря о понимании культуры Монтенем, следует заметить, что оно во многом совпадает с той трактовкой культуры, которая существовала у античных авторов. Человек, согласно воззрениям автора «Опытов», достигает культурного состояния только тогда, когда он все свои помыслы направляет на совершенствование духа, ума, воли, эстетического вкуса и своего тела. Плод «окультуривания» индивида — его духовное и физическое здоровье. Величие культуры усматривается Монтенем в простоте общественных отношений, в первобытной чистоте нравов, непосредственности здравых мыслей и эстетического отношения к действительности. Культура людей, с точки зрения Монтеня, тем выше, чем более они доверяют природе и следуют ее указаниям. Не учить природу, а учиться у нее — вот путь к подлинной культуре.

Справедливости ради необходимо сказать, что у автора «Опытов» есть и другая трактовка культуры. Монтень неоднократно пишет о том, что культура — это высшее завоевание человеческого гения. Таким высшим завоеванием Монтень считал античную культуру, в особенности культуру Древней Греции и Древнего Рима периода расцвета (юный Рим и Рим эпохи упадка ему не нравятся), которую не смогли превзойти ни культура Средневековья, ни даже Ренессанса.

Античную культуру Монтень ценит прежде всего за то, что ее целевой установкой было воспитание гражданина с развитым самосознанием и высокой нравственностью, способного к возвышенным поступкам, обладающего представлениями о чести, достоинстве. Сопоставляя нравы современного ему общества с теми, что были в древности, он приходит к выводу, что в моральном отношении его современники стоят на более низкой ступени, чем свободнорожденные жители Афин времен Перикла или Рима времен братьев Гракхов. В ту историческую эпоху, пишет он, не представляло труда встретить человека, умеренного в жажде мести, снисходительного к тем, кто его оскорбил, свято соблюдающего данное слово, не двуличного, не приспосабливающего своих убеждений к воле других людей, не сгибающегося под тяжестью жизненных обстоятельств. Сегодня же подобные люди встречаются исключительно редко, и можно прожить целую жизнь и не встретить такого человека. Ни Средневековье, ни Ренессанс, по мнению Монтеня, не дали таких образцов самопожертвования, бескорыстия, мужества, верности в любви и дружбе, о которых повествуют античные авторы. Он в полном смысле слова слагает гимн Сократу, которого считает одним из величайших людей, отстаивавших право на свободу мысли до конца. Превозносит он и Ликурга, называя его самым мудрым из законодателей всех времен и народов. К числу выдающихся мужчин Монтень относит также Гомера, Александра Македонского и Епаминонда, чье первенство среди свободнорожденных граждан греки признавали безоговорочно. Из женщин к числу выдающихся он причисляет Аррию, жену консула Цецинны, и Помпею Павлину, жену Сенеки.

Античная культура, с точки зрения Монтеня, превосходит культуру всех других обществ не только потому, что в ее лоне сформировалось множество героев и мудрецов, ставших образцами для подражания, но и потому, что она обеспечивала свободу мысли.

Согласно представлениям автора «Опытов», наличие многочисленных философских школ, публичные дискуссии на форумах, состязания ораторов способствовали резкому повышению интеллектуального уровня людей античности, которые обо всем могли судить здраво, опираясь на знания и собственный опыт, руководствуясь не эмоциями, а разумом. Сегодня же эта способность разумного суждения европейским человеком утрачена, ибо, как пишет Монтень, «мы получаем науку от гражданских властей», и овладение знанием происходит по их предписаниям в школах, которые на одно лицо и где учат одному и тому же.

В качестве доказательства тезиса об античной культуре как высшем образце, Монтень апеллирует также к античному искусству и литературе. С его точки зрения, античными ваятелями, живописцами, прозаиками, поэтами, драматургами созданы столь совершенные произведения, что их не смогли превзойти творения художников, скульпторов и поэтов более поздних времен. Монтень посвящает много страниц подробному разбору работ античных авторов, аргументирование доказывая, что они с полным основанием могут рассматриваться в качестве эталонов. Таким образом, культура Древней Греции и Древнего Рима под пером Монтеня превращается в идеал культуры или, говоря современным языком, в идеальный культурный тип, с которым необходимо соотносить культуры других стран и народов, иных исторических эпох. Монтень высказывает и ряд других конструктивных идей, которые не могут быть проигнорированы теоретиками культуры. В частности, он неоднократно подчеркивает тесную связь культуры и морали. С его точки зрения, общество, в котором отсутствует человеколюбие, где нет представления о стыде и долге, не может называться культурным.

Жестокость, бесчеловечное отношение вызывают у него подлинное возмущение. Он с гневом говорит о нравах своей эпохи, где насилие над личностью, пытки и убийства были нормой. Корни этой жестокости, считал Монтень, кроются в биологической природе человека, и только культура способна подавлять этот «инстинкт бесчеловечности», который при определенных обстоятельствах превращает человека в кровожадного зверя, наслаждающегося мучениями себе подобных. Нравственность, как и культуру, Монтень понимает не как нечто изначально данное и неизменное по своей природе. Точно так же, как человек становится культурным в процессе воспитания, так и моральным существом он делается в результате большой духовной работы над собой. Нравственность, по Монтеню, есть итог самовоспитания, результат кропотливой работы по проращиванию того семени, которое заложено в нас природой.

Интерес вызывает и идея Монтеня о книге как продукте культуры и высшей культурной ценности. Роль книг в жизни человеческого общества, с точки зрения Монтеня, трудно переоценить. В них концентрируется опыт человечества. Они являются орудиями передачи знаний. Если бы книги исчезли, то темпы развития человечества замедлились бы на несколько порядков. Вполне возможно, что это стало бы началом конца человеческой цивилизации. Монтень много и подробно говорит о той роли, которую книги сыграли в его жизни. Он отмечает, что книги сопровождали его не только на отдыхе, но в военных походах, длительных путешествиях. Монтень подчеркивает, что наслаждение, испытываемое им от чтения умной книги, не может сравниться ни с чем, в том числе и с чувственными наслаждениями, которые дают тонкие вина, изысканные блюда или обладание любимым человеком. Запрещение, а тем более уничтожение книг, считает Монтень, должно быть приравнено к преступлению, а тех, кто выносит подобные вердикты, следует считать преступниками, подлежащими осуждению.

Заслуживает внимания и идея Монтеня о двух видах продуктов, создаваемых человеком в процессе его культурно-творческой деятельности. Согласно представлениям автора «Опытов» только то, что возникает в результате деятельности человека в соответствии с установлениями природы, может быть отнесено к разряду вещей прекрасных и благородных. Возникающее вопреки установлениям природы, порождаемое деятельностью неестественной не может рассматриваться как культурная ценность. В этом тезисе Монтеня содержится зародыш идеи о различии культуры и цивилизации — центральной идеи для культурологической мысли XIX столетия.

Говоря о монтеневском понимании культуры, следует обратиться к вопросу о соотношении культуры и религии.

Монтень, как подлинный представитель ренессансной эпохи с ее свободомыслием и скептическим отношением к вере, совершенно однозначно провозглашает противоположность культуры и религии.

С его точки зрения, христианская этика обрекает человека на безрадостное существование, на подавление естественных стремлений и желаний. Осуждение церковью чувственной любви он считал не только ошибочным, но и преступным, ибо видел в этом попытку насильственного изменения человеческой природы. Монтень резко критиковал практику покаяния, считая, что оно в такой же мере преступно, как и тот грех, в котором каются. По его мнению, твердая уверенность кающегося в том, что грехи ему будут отпущены, подавляет в человеке голос его совести и снимает с него моральную ответственность за совершенные неблаговидные поступки.

Наконец, нельзя не сказать еще об одной идее Монтеня, не утратившей своего значения и для сегодняшнего дня, — о связи уровня культурного развития общества с уровнем развитости коммюнитарных начал.

Согласно Монтеню естественным условием существования человеческого общества является равенство имущества. Там, где это условие не соблюдается, отношения между людьми приобретают извращенный вид. Имущественное неравенство, как считал Монтень, — главная причина всех социальных катаклизмов, потрясающих общество время от времени, исток всех пороков — от скупости до аморализма. Но если имущественное неравенство противоестественно, то, следовательно, оно не может быть элементом подлинно человеческой культуры.

В качестве подтверждения своего тезиса Монтень апеллирует к достижениям цивилизации майя, ацтеков, инков, которые, как он считал, смогли создать разумно устроенное общество, подняться к вершинам искусства и морали потому, что у них отсутствовала частная собственность.

Перечисленную выше совокупность идей, содержащихся в трудах Мишеля Монтеня, трудно рассматривать как целостную концепцию культуры. Впрочем, это и не удивительно. Монтень никогда не ставил перед собой такой задачи, и этим прежде всего объясняется тот факт, что перед нашими глазами, когда мы берем его работы, предстает россыпь блестящих мыслей, которые весьма трудно объединить в систему. Тем не менее Мишель Монтень вошел в историю европейской мысли как один из самых глубоких философов рубежа позднего Возрождения и Нового времени, чьи труды оказали глубокое воздействие на критически мыслящие умы последующих столетий. Его вклад в становление культурологической теории так же несомненен, как и вклад его великого предшественника Петрарки.

Монтэнь (Мокульский С.) (Литературная энциклопедия: В 11 т. — [М.], 1929—1939. Т. 7. — М.: ОГИЗ РСФСР, гос. словарно-энцикл. изд-во "Сов. Энцикл.", 1934. — Стб. 467—470.)

МОНТЭНЬ Мишель [Michel Eyquem, seigneur de Montaigne, 1533—1592] — знаменитый французский писатель-гуманист. Происходя из семьи одворянившихся бордоских купцов, М. наследовал должность отца в палате сборов [1554], а после ее упразднения стал членом Бордоского парламента [1557]. В 1570 перешел из «дворянства мантии» в «дворянство шпаги». Несмотря однако на кипевшую во Франции гражданскую войну, М. так и не извлек своей «шпаги» из ножен, а мирно прожил 9 лет в своем поместьи, окруженный книгами. Итогом его занятий явились первые две книги «Опытов» (Essais, Бордо, 1580). В 1580—1581 М. путешествовал по Германии, Швейцарии и Италии. В 1581 был избран мэром Бордо, в 1583 — переизбран вторично. За время своей 4-летней магистратуры М. играл видную роль в политической жизни Южной Франции, к-рая была центром кальвинистского антимонархического движения.

Несмотря на свое уменье лавировать между враждебными станами, М. был в 1588 ненадолго посажен в Бастилию вожаками «Святой лиги» (католическая феодальная партия, которой руководил испанский король Филипп II). В Париже Монтэнь выпустил первое полное издание «Опытов» [1588] — свода разнообразнейших размышлений по вопросам философии, истории, политики, религии, морали, естественных наук и т. д.

Хотя М. стыдился своего буржуазного происхождения и кичился недавно приобретенным дворянским званием, тем не менее объективно он был самым ярким выразителем мировоззрения поднимающейся французской буржуазии конца XVI в. Горячее жизнелюбие и оптимизм, любовь к античности, страстная жажда знания, стремление познать действительность во всех ее проявлениях — все эти черты раннего буржуазного мышления, характерные для гуманистов (см.), налицо в «Опытах». Сюда присоединяется крайняя независимость суждений М. — черта, характерная для авангарда поднимающегося класса, — стремление вскрыть причины и корни ходячих заблуждений и предрассудков. Грандиозная ревизия накопленного человечеством культурного багажа и является основной задачей «Опытов». Религиозно-гражданские войны конца XVI в., подрывавшие производительные силы страны, грозившие гибелью всем культурным завоеваниям Ренессанса, заставили гуманистов отказаться от боевого наступления на феодально-монашескую культуру, характерного напр. для Рабле (см.), и перейти к тактике обороны и критического пересмотра накопленных культурных ценностей. Метод этого пересмотра у М. — метод эмпирического наблюдения и скрупулезного анализа внешнего мира и собственной личности — вытекает из его позитивного буржуазного мышления, чуждого традиционной метафизике. Сложнейшие перипетии классовой борьбы его эпохи, в процессе к-рой феодальные реакционные элементы то и дело смыкались с отсталыми группами буржуазии и выступали под знаменами буржуазного кальвинизма, внушали Монтэню мысли о непрочности человеческих воззрений, слабости разума, обманчивости чувств, недостоверности знания. Но в условиях своего времени, когда твердыни феодально-церковной идеологии еще были далеки от падения, направленный против всякой метафизики скептицизм Монтэня идеологически подрывал феодально-церковную культуру с ее потусторонней истиной и утверждал культуру буржуазную с ее земными, позитивными нормами. Сочетая в себе элементы эпикурейства и стоицизма, мировоззрение М. в принципе враждебно христианству. Правда, вследствие незрелости сознания своего класса М. скатывался подчас к релятивизму в вопросах права и морали, отдавая дань той растерянности, которая овладела его классом перед лицом феодальной реакции, но все же в основном деятельность М. сыграла разрушительную в отношении феодальных устоев, действенно-прогрессивную роль. В этом — своеобразие его скептицизма, глубоко отличающее его от скептиков эпохи буржуазного загнивания, так часто прикрывающихся его именем.

Противоречивая и во многом непоследовательная система воззрений М. находит необычайно яркое выражение в его писательской манере. Для изложения своих мыслей М. создал особую форму фрагментно-мозаичных записей, произвольных по объему, абсолютно свободных в выборе и размещении материала, целиком подчиненных капризному ходу его мыслей. Игривая, легкая и изящная манера письма М. напоминает непринужденную беседу с читателем на разнообразные, подчас очень серьезные и глубокие темы. Эта беседа оживляется небольшими рассказами, анекдотами, историческими воспоминаниями, цитатами из древних и новых (преимущественно итальянских) писателей. Создавая такую форму, Монтэнь отмежевывается от старой, схоластической, педантической трактовки научных вопросов и закладывает основу новой буржуазно-светской манеры, отмеченной характерным для буржуазной психики индивидуализмом. Громадный успех «Опытов» и многочисленные подражания им во Франции и за ее пределами способствовали канонизации созданного М. жанра эссе (см.), к-рый, не имея определенных законов композиции, стал излюбленной формой свободной трактовки любых тем общего характера и подготовил почву для возникновения новейшего фельетона (см.).

Роль М. в истории французской лит-ры громадна. Последний гуманист, он прокладывает путь классической лит-ре XVII в., отразившей следующую ступень в развитии буржуазного мышления (см. «Классицизм»). Не говоря уже о таком общем мировоззренческом принципе классицизма, как рационализм, даже воззрения классиков на лит-ый язык и стиль предвосхищены М.

Не менее обширно было и влияние М. за границей. В Англии по стопам М. шел Френсис Бэкон, основатель буржуазной эмпирической философии, воспринявший у М. также его жанр эссе (ср. «Опыты политики и морали» Бэкона, 1597). Наряду с Бэконом влияние М. испытал также Шекспир, который вложил многие его мысли в уста Гамлета (о различиях в скептицизме Гамлета и М. см. «Гамлет») и позаимствовал из главы о каннибалах («Опыты», кн. I, гл. XXX) материалы для куплетов Гонзало в «Буре» (д. II, сц. I). Весьма широкое влияние оказал М. также в Германии, Италии, Испании. Его признавали своим духовным предком Гёте, который был ближе к подлинному М. в свой бурный антифеодальный период, почерпая в нем аргументы против юнкерско-абсолютистского режима, и Ницше, в восприятии которого скептицизм М. получил иную классово-идеологическую направленность (см. «Ницше»).

Библиография:

I. Русские переводы: Опыты Михайлы Монтаниевы, перевод Сергея Волчкова, П., 1762 (небольшая часть подлинника); Опыты, перев. В. П. Глебовой, «Пантеон литературы», 1891, №№ 3, 6, 1892, №№ 2, 3, 9—12; Рабле и Монтэнь, Мысли о воспитании и обучении, М., 1896. В оригинале лучшие издания: Leclerc V., 3 vv., 1826—1828; Garnier, 4 vv., 1865—1866; Exemplaire de la Bibl. Municipale de Bordeaux, publ. p. Strowski, Gebelin et Villey, 4 vv., Bordeaux, 1906—1920; P. Villey, 1922—1923; «Journal de Voyage en Italie», ed. crit. par Lautrey, P., 1900; Lettres inedites, publ. p. Feuillet de Conches, 1863.
II. Л-кий (Лучицкий) И., Очерк развития скептической мысли во Франции, «Знание», СПБ, 1873, № 11; Лансон Г., История французской литературы, т. I, М., 1896; Мережковский Д. С., Вечные спутники, изд. 3-е, СПБ, 1907; Сперанский В. Н., Общественная роль философии, т. I, 1913; Шкловский В., Фельетон и эссе, сб. статей «Фельетон», изд. «Academia», Л., 1927; Stapfer P., Montaigne, Paris, 1905; Faguet E., XVI siecle, P., 1893; Guizot G., Montaigne, etudes et fragments, 1899; Strowski F., Montaigne, P., 1906; Villey F., Les sources et l’evolution des essais de Montaigne, P., 1908.
III. Lanson G., Manuel bibliographique de la litterature francaise moderne, P., 1925.

Дата публикации на сайте: 16 августа 2011.

Прошивка «Smacont-ESP» предназначена для создания систем автоматизации на базе широко распространненых микроконтроллеров esp8266/esp8285.

Аудио, видео док – станция «iDelighted»

Прекрасный маяк, Майорка