Мудрые мысли
(ок. (55) 56 (58) — ок. 117 н. э.)
Древнеримский историк, оратор, политический деятель. Был сенатором и консулом.
Цитата: 35 - 51 из 157
Все неизвестное представляется величественным.
Все, (…) что почитается очень старым, было когда то новым. (…) И то, что мы сегодня подкрепляем примерами, также когда нибудь станет примером.
Выставляют свою скорбь напоказ больше всего те, кто меньше скорбит.
Громче всех оплакивают смерть Германика те, кто наиболее обрадован ею. («Анналы» (110-е гг.), II, 77; Тацит, с. 97; Римский полководец Германик умер в 19 г. н. э.)
Даже мудрецов жажда славы покидает в самую последнюю очередь.
Даже мудрецы избавляются от страсти к славе после всего остального.
Дело воина — стремиться в бой, дело командира — не торопиться.
Деньги — становая жила войны.
Деяния Тиберия и Гая (Калигулы), а также Клавдия и Нерона, покуда они были всесильны, из страха перед ними были излагаемы лживо, а когда их не стало — под воздействием оставленной ими по себе еще свежей ненависти.
Для подчиненных одинаково пагубны как раздоры между начальниками, так и единодушие их.
Добрые нравы имеют (…) большую силу, чем хорошие законы.
Добытая домогательствами хвала должна преследоваться с не меньшей решительностью, чем злокозненность, чем жестокость.
Дурные люди всегда будут сожалеть о Нероне; нам с тобой следует позаботиться, чтобы не стали жалеть о нем и хорошие. (Император Гальба — своему преемнику Пизону.)
Единственное благо — честность, единственное зло — подлость; власть же, знатность и все прочее, постороннее душе человеческой, — не благо и не зло.
Единственное средство против нависших опасностей — сами опасности.
Если историк льстит, чтобы преуспеть, то лесть его противна каждому, к наветам же и клевете все прислушиваются охотно; оно и понятно: льстец мерзок и подобен рабу, тогда как коварство выступает под личиной любви к правде.
Жажда господства (…) берет верх над всеми остальными страстями.