Мудрые мысли

Джон Эрнст Стейнбек (англ. John Ernst Steinbeck, Jr.)

(27 февраля 1902, Салинас, Калифорния, США — 20 декабря 1968, Нью-Йорк, США)

Американский прозаик, автор многих известных всему миру романов и повестей: «Гроздья гнева» (1939), «К востоку от Эдема» (1952), «О мышах и людях» (1937) и др.; лауреат Нобелевской премии по литературе (1962).

Цитата: 443 - 459 из 475

Чем ты честней, чем меньше тебе верят. Знаете, Альфио, лучший способ скрыть свои настоящие побуждения - это говорить правду.
(«Зима тревоги нашей»)

Честно ли было воспользоваться слабостью моего отца - природным его великодушием, его наивной иллюзией, будто все другие так же великодушны? Нет, просто в интересах бизнеса выгодно было вырыть ему яму. Ведь он сам в нее свалился. Никто его не толкал. А раздеть его донага, когда он уже лежал на дне, - это что, безнравственно? По-видимому, нет.
(«Зима тревоги нашей»)

Что за устрашающая штука человек, что за сложная система шкал, индикаторов, счетчиков, а мы умеем читать показания лишь немногих из них, да и то, может быть, неверно.
(«Зима тревоги нашей»)

Что мы, в сущности, знаем о других людях? В лучшем случае можем предполагать, что они похожи на нас.
(«Зима тревоги нашей»)

Элис всегда была добрым и послушным ребенком. Дурные наклонности возникают от честолюбия или вследствие какой - нибудь идеи. А у Элис не было ни того, ни другого.
(«Райские пастбища»)

Эллен только вчера вечером спросила меня: *Папа, когда мы разбогатеем?* Но я не сказал того, что знаю: *Разбогатеем мы очень скоро, и ты, не умеющая сносить бедность, не сумеешь снести и богатство*. Это истина. В бедности ее терзает зависть. В богатстве она, того и гляди, задерет нос. Деньги не излечивают болезни как таковой, а только изменяют ее симптомы.
(«Зима тревоги нашей»)

Это неправда, что есть содружество огней, единый мировой костер. Всяк из нас несет свой огонек, свой собственный одинокий огонек. … Нет на свете ничего темнее, чем обгоревший фитиль.
(«Собрание сочинений в шести томах. Том 6. Зима тревоги нашей, Путешествие с Чарли в поисках Америки.»)

Это неправда, что есть содружество огней, единый мировой костер. Всяк из нас несет свой огонек, свой собственный одинокий огонек.
(«Зима тревоги нашей»)

Это сказки, будто умирающие думают о том, что ими сделано. Нет... нет... Я думаю о том, чего я не сделал, о том, что я мог бы сделать в грядущие годы, которые умирают вместе со мной.
(«Морской ястреб. Золотая чаша. Приключения Бена Ганна»)

Этот день был не похож на другие дни, как собаки не похожи на кошек, а те и другие вместе - на хризантемы, или на морской прибой, или на скарлатину.
(«Зима тревоги нашей»)

Эх! узнать бы все грехи, какие только есть на свете! Я бы их один за другим перепробовал.
(«Гроздья гнева»)

Я боюсь, вы сможете меня отговорить или - еще хуже - сможете удержать тем доводом, что без меня не обойтись. Пожалуйста, не соблазняйте меня этим доводом. Для человека одинокого, как я, нет соблазна сильнее.
(«На восток от Эдема»)

Я видел такое многое множество раз, даже счет потерял – один разговаривает с другим, и ему все едино, слышит ли тот, понимает ли. И так всегда, разговаривают ли они или же сидят молча.
(«О мышах и людях. Жемчужина»)

Я воображал, что могу завертеть колесо и контролировать каждый его оборот - могу даже остановить его, когда заблагорассудится. Но все больше росла во мне пугающая уверенность, что оно может стать обособленным, почти живым существом со своими целями и планами и вполне независимым от того, кто дал ему первый толчок. Смущало меня еще и другое. Я ли, в самом деле, завертел колесо, или это оно вовлекло меня в свое движение? Пусть я сам сделал первый шаг, но по своей ли воле я шагаю дальше? Казалось, на длинной дороге, куда я вышел теперь, нет ни перекрестков, ни развилок, путь только один - вперед.
(«Зима тревоги нашей»)

Я вызвал образ Аллена. Но я не мог вспомнить его маленьким мальчиком, полным непосредственной радости, внушавшей мне веру в способность человека совершенствоваться. Я увидел его таким, каков он теперь, - хмурый, тщеславный, обидчивый, замкнутый в тайнах трудной поры полового созревания, когда хочется, оскалив зубы, бросаться на всех, даже на самого себя, как собака, попавшая в капкан. Даже в мыслях я не мог увидеть его свободным от обуревавших его тревог, и я не стал больше думать о нем, сказав только: я тебя понимаю. Я сам прошел через это, и я не могу тебе помочь. Помочь и нельзя. Я бы мог только сказать тебе, что это пройдет. Но ты бы мне все равно не поверил. Ступай же с миром - и пусть моя любовь будет с тобой и теперь, когда мы едва выносим друг друга.
(«Зима тревоги нашей»)

Я давно хотел это высказать. Предвидел даже ваши вопросы и как следует подготовился. Важен всякий завет, повлиявший на мышление, на жизнь бесчисленных людей. Многие миллионы ваших верующих эти слова как приказ: *Господствуй* - и делают весь свой упор на повиновение. А другие миллионы слышат: *Будешь господствовать* - как предопределение свыше. Что бы они не сделали, все равно будет то, что предопределено заранее. Но *можешь господствовать*! - ведь это облекает человека величием, ставит его вровень с богами, и в слабости своей, в грязи и в скверне братоубийства он все же сохраняет великую возможность выбора. - Голос Ли зазвучал торжествующей песнью. - Он может выбрать путь, пробиться и победить.
(«К востоку от Эдема»)

Я давным-давно усвоил одну истину. Если твоего пса отравили стрихнином и он лежит подыхает, возьми топор и неси пса к чурбаку, на котором рубишь дрова. Дождись нового приступа судорог и тут-то отруби псу хвост. И, если стрихнин не слишком успел внедриться в кровь, пес может выздороветь. Потрясением боли возможно перебороть яд. А без этого подохнет непременно.
(«На восток от Эдема»)