Мудрые мысли

Джон Эрнст Стейнбек (англ. John Ernst Steinbeck, Jr.)

(27 февраля 1902, Салинас, Калифорния, США — 20 декабря 1968, Нью-Йорк, США)

Американский прозаик, автор многих известных всему миру романов и повестей: «Гроздья гнева» (1939), «К востоку от Эдема» (1952), «О мышах и людях» (1937) и др.; лауреат Нобелевской премии по литературе (1962).

Цитата: 273 - 289 из 475

- Нельзя из свиньи сделать скаковую лошадь.
- Нельзя, - сказал Самюэл. - Но можно сделать очень быстроногую свинью.
(«На восток от Эдема»)

Немного надежды, пусть даже безнадежной надежды, никому не может повредить.
(«Зима тревоги нашей»)

Непохожий, он всегда одинок.
Все великое и истинное тоже одиноко.
(«На восток от Эдема»)

Нет во мне прежней благодати. Грешные мысли одолевают. Грешные, но, на мой взгляд, здравые.
(«Гроздья гнева»)

Нет на свете ничего темнее, чем обгоревший фитиль.
(«Зима тревоги нашей»)

Нет ничего чудовищнее того, что мы можем внушить себе сами.
(«Райские пастбища»)

Нет, она и на небе найдет себе работу. Там непременно сыщется чем занять руки - прохудившееся облачко заштопать, усталое крыло растереть лекарственным бальзамом. Время от времени придется, может, перевертывать у небесных хламид воротники - и, положа руку на сердце, не верится, чтобы даже и на Небесах не завелось где-нибудь в углу паутины, которую надо снять тряпкой, навернутой на швабру.
(«На восток от Эдема»)

...— Никогда я не решался брать всю великую ответственность. Пусть Господь не воззвал ко мне, но я сам мог бы воззвать к Нему, а не решился. Вот в этом разница между величием и заурядностью. Немощь моя обычна средь людей. И человеку заурядному приятно знать, что ничего, пожалуй, нет на свете сиротливей величия.
— Наверно, разные бывают степени величия, — проговорил Адам.
— Не думаю. Маленького величия не бывает. Нет уж. По-моему, перед лицом жизненной ответственности ты один наедине с этой громадой и выбор у тебя таков: либо тепло и дружество и ласковое пониманье, либо же холод и одинокость величия. Вот и выбираешь. Я рад, что выбрал заурядность, но откуда мне знать, какую награду принесло бы величие?
(«К востоку от Эдема»)

Никому не попасть на небо, и никому не видать своей земли.
(«О мышах и людях. Жемчужина»)

Никто из них даже не посмотрел на него, ибо человек в трауре заслуживает такой же социальной неприкосновенности, как калека.
(«Райские пастбища»)

Никто не смеет соваться в чужую жизнь. Пусть человек решает сам за себя. Помочь ему можно, а указывать — нет.

Ничто не постоянно. Приходит и уходит и тот, кто помнит, и то, что помнится.
(«На восток от Эдема»)

– Но веры у них нет, – вскричал мистер Причард. – Что в них вселилось?
– Интересно, – сказал Эрнест. – Я даже пробовал разобраться. У моего отца было две веры. Одна – что честность так или иначе вознаграждается. Он думал, что, если человек честен, он как-нибудь выдюжит, и думал, что, если человек хорошо трудится и откладывает, он может накопить немного денег и не страшиться завтрашнего дня. Нефтяной скандал двадцать второго года и прочие такие дела просветили его насчет первого, а тысяча девятьсот тридцатый просветил насчет второго. Он уяснил, что самые почитаемые люди совсем не честные. И умер в недоумении – страшноватом, между прочим, недоумении: во что он верил – в честность и усердие, – они себя не оправдали. А я вдруг смекнул, что вместо них-то ничего другого не придумано.
(«Заблудившийся автобус»)

Но выкурю под вечер две трубочки по примеру старцев - только две - и чувствую себя человеком. И чувствую, что человек - это что-то очень значительное, быть может, даже более значительное, чем звезда. Это у меня не теология. Во мне нет тяги к богам. Но я воспылал любовью к блистающему чуду - человеческой душе. Она прекрасна, единственна во Вселенной. Она вечно ранима, но неистребима, ибо *ты можешь господствовать*.
(«К востоку от Эдема»)

Но Дэнни знал, что он должен устроить нагоняй своим друзьям, чтобы они не сочли его рохлей. И вот, сидя на крыльце и отгоняя мух движением руки, которое скорее предостерегало их, нежели грозило им гибелью, он обдумывал, что он скажет своим друзьям, прежде чем вновь откроет им корабль былой дружбы. Он должен показать им, что он не тот человек, чьим долготерпением можно злоупотреблять. Но он жаждал поскорее покончить со всем этим и вновь стать тем Дэнни, к которому спешили люди, раздобывшие бутылку вина или кусок мяса. Ведь пока он был владельцем двух домов, его считали богачом, и поэтому он лишился многих радостей.
(«Квартал Тортилья-Флэт»)

Но ему, пожалуй, было все равно, наловим мы форелей или нет. Ему не требовалось побеждать животных.
(«На восток от Эдема»)

Но когда такой вот переселенец в один прекрасный октябрьский вечер сядет там, во Флориде, в нейлоново-алюминиевое кресло на неизменно зеленой лужайке и будет хлопать москитов у себя на шее, неужели же воспоминания не ударят его ножом в подвздошную область, где всего больнее? И пусть он попробует сказать, что в насыщенное влажностью вечное флоридское лето его живое воображение не подсовывает ему ликующей пестроты листьев, щипков чистого морозного воздуха, запаха горящих сосновых поленьев и ласкового кухонного тепла. Ибо кто оценит палитру красок,, когда вокруг одна лишь вечная зелень, и что хорошего в тепле, если холод не подчеркнет всей его прелести?
(«Путешествие с Чарли в поисках Америки»)