Жерар де Нерваль (фр. Gerard de Nerval — псевдоним; наст. имя — Жерар Лабрюни, Labrunie)

(22 мая 1808, Париж — 26 января 1855, Париж)

Биография (Вл. А. Луков, http://www.litdefrance.ru/199/1632)

Он родился в Париже в семье армейского врача. Когда ему было два года, умерла его мать, он жил в доме своего деда в Валуа (один из принадлежавших ему живописных мест в округе назывался Нерваль, откуда впоследствии появился псевдоним Жерара). В 1820 г. будущий писатель (тогда еще Жерар Лабрюни) был привезен в Париж и определен на учебу в престижный лицей Карла Великого. Еще в школьные годы он подружился с Теофилем Готье, который был младше его на 3 года и учился в том же лицее. В 1826 г. Жерар опубликовал первый стихотворный сборник «Национальные элегии» («Elegies nationales»), затем — «Политические сатиры» («Satires politiques», 1827), в этих сборниках он выступал последователем классицизма, при этом осуждал режим Реставрации, что сближало его с позицией романтиков. В 1828 г. Нерваль закончил работу над переводом с немецкого языка первой части «Фауста» И. В. Гете. Великий немецкий поэт познакомился с этим переводом своего главного произведения и похвалил его (перевод второй части «Фауста» Нерваль закончил уже после смерти Гете, в 1840 г.; в 1846 г. он также выпустил сборник пьес и оперных либретто «Осуждение Фауста», своим названием возвращающий к образу трагедии Гете).

Работа над переводом «Фауста» сблизила Нерваля с эстетикой романтизма. Он сошелся с парижской романтической богемой, в 1827 г. примкнул к так называемому «малому сенаклю» («petit cenacle») — кружку писателей-романтиков во главе с В. Гюго. Нерваль (вместе с Т. Готье и другими молодыми романитиками) присутствовал на знаменитой премьере его драмы «Эрнани» (т-р Комеди Франсез, 1830), отстаивал романтическую концепцию театра и драматургии.

Нерваль писал стихи (сб. «Немецкие стихотворения» — «Poesies allemandes», 1830), пьесы в соавторстве с А. Дюма-отцом. Из этих пьес наиболее удачной была пьеса «Лео Бюркар» (или «Лео Бурхарт», «Leo Burckart», 1839).

Анри Труайя в своей книге «Александр Дюма» (2005) подробно описал процесс создания этой пьесы, придав ему романтическую авантюрность, пронизанную иронией. Приведем большую цитату на этот счет: «Главный редактор “Франкфуртской газеты” Шарль Дюран был изобретательным публицистом, которому пришлось бежать из Франции по политическим мотивам. Он пригласил к себе писателя [А. Дюма] вместе с его любовницей, принял их восторженно и вместе с тем сердечно, а Александр… Александр не остался равнодушным к тому, что у хозяина дома оказалась прехорошенькая двадцатитрехлетняя жена Октавия “с грудью, как у сфинкса”. На эту великолепную пару грудей не переставал коситься и молодой тезка приезжей знаменитости — Александр Вейль, постоянный сотрудник газеты, но мадам Дюран не обращала на него ни малейшего внимания. Зато она казалась совершенно покоренной именитым французским писателем, восседавшим за ее столом. Александр, привыкший к победам такого рода, сделался вдвойне любезен, он блистал остроумием, сверкал глазами и в конце концов заодно с женой совершенно покорил и мужа. Оба сопровождали его, когда он осматривал город, ходили вместе с ним к дому Гете, в собор, на Еврейскую улицу. Более того — они устроили для него экскурсии в горы Таунус и в герцогство Нассау. Александр повсюду и всем восторгался, делал записи, благодарил, одновременно успевая многозначительно поглядывать на Октавию. Ида привыкла к донжуанским проявлениям своего неисправимого возлюбленного и на время поездки предоставила ему полную свободу. Что бы там ни было, полагала она, такие дорожные заигрывания ни к чему серьезному привести не могут. Однако Александр придерживался иного мнения. Ссылаясь на то, что в гостиничном номере работать невозможно, он занял у мужа Октавии три тысячи франков, с тем чтобы снять в городе небольшую квартирку, и запирался в ней на несколько часов каждый день – по его словам, с тем чтобы писать. Но Муза, посещавшая его в этом трудолюбивом уединении, была не такой уж бесплотной: вполне земная женщина под вуалью, Октавия, пробиралась к нему украдкой, и они тайком любили друг друга. Муж не догадывался о неверности жены, Ида тоже ни о чем не подозревала или, может быть, предпочитала делать вид, что остается в неведении, – хотя бы ради того, чтобы путешествие могло продолжаться все так же безмятежно.

Некстати прибывший во Франкфурт Жерар де Нерваль разрушил очарование идиллического адюльтера. У него к тому времени созрел замысел нового произведения, над которым он намеревался работать совместно с Дюма: «Иллюминаты». Так, объяснил он, называлось тайное общество студентов, в свое время хотевших избавить Германию от иностранных влияний и объединить ее в большую империю-завоевательницу. Самым пламенным из этих заговорщиков был Карл Занд, казненный в 1820 году в Мангейме после убийства писателя Коцебу, царского шпиона. Напоминание о совсем недавних исторических событиях, происходивших на фоне разгулявшегося фанатизма и пролития крови, волновало Александра. Он решил отправиться в Мангейм, на место действия, чтобы собрать там необходимые для работы над пьесой материалы. Жерар де Нерваль должен был помогать ему в исследованиях, а Ида — служить им переводчицей. Октавия Дюран, заявившая, что ей тоже любопытно поучаствовать в наполовину полицейском, наполовину литературном расследовании, решила отправиться вместе с ними. Присоединился и ее незадачливый воздыхатель, несчастный Вейль, который неизменно следовал за Октавией по пятам в надежде на нечаянную милость.

В Мангейме путешественники посетили дом Коцебу, молча постояли в комнате, где он был заколот кинжалом и где Карл Занд попытался покончить с собой, чтобы избежать правосудия, после чего отправились почтительной группкой на Sandhimmelfahrtwiese — тот ставший священным луг, где молодой патриот был обезглавлен и откуда его душа унеслась в преисподнюю, уготованную мученикам.

Там Александр и его друзья встретились с директором тюрьмы, который хорошо знал Занда, присутствовал при его казни и говорил о нем как о студенте-идеалисте с нежным сердцем и решительным умом. Директор тюрьмы показал Дюма кое-какие оставшиеся в его распоряжении официальные документы и позволил снять копии с писем, написанных осужденным незадолго до того, как он взошел на эшафот. Затем пятеро исследователей, довольные урожаем сведений, которые им удалось собрать, вернулись в гостиницу и отпраздновали свои открытия роскошным ужином. Вот только обстановка во время ужина была непростой. Ида краешком глаза присматривала за любовником, который то и дело поглядывал на Октавию, а Вейль молча страдал, подмечая, какими заговорщическими взглядами обменивается с Александром его кумир. Один только Жерар де Нерваль пребывал в полнейшем душевном равновесии и думал лишь о том, чтобы повкуснее поесть и побольше выпить. Его возлюбленная, Женни Колон, только что вышла замуж, он был свободен и почти вдов.

Едва встав из-за стола, сотрапезники расстались. Ида и Александр занимали соседний с Нервалем номер. Около полуночи Дюма встал с постели и в одной рубашке направился к двери, ведущей в коридор. «Ты куда?» — окликнула его мгновенно проснувшаяся Ида. Дюма, успевший распахнуть дверь, рухнул на пол и простонал, что у него страшно болит живот. Прибежавший на шум Жерар помог Иде поднять больного и довести его, скулящего и едва держащегося на ногах, до расположенного на том же этаже отхожего места. Едва они разошлись по своим комнатам, Александр, не испытывавший ни малейшего недомогания, тихонько выскользнул из уборной и неслышными шагами направился к двери Октавии, которую та оставила незапертой в ожидании этого любовного посещения. Но несчастный Вейль все слышал, обо всем догадался, все перетерпел, а затем рассказал обо всем в своих мемуарах. Вернувшись в постель, Александр заверил Иду в том, что получил облегчение, но не сказал, ни где, ни каким образом.

На следующее после этой полной обманов ночи утро все они, в том же составе, отправились к палачу Видеманну. Но оказалось, что Карла Занда казнил не он, а его отец, ему самому в то время было всего четырнадцать лет, и у него об этом сохранились довольно смутные воспоминания. Тем не менее Видеманн показал меч, которым была отсечена голова осужденного: ржавые пятна, видневшиеся на лезвии, оставила, по его словам, кровь жертвы, и его отец отказался смыть эти пятна из преданности благородному делу Германии. Александр не поверил ни единому слову из всей этой истории и удивился тому, что встретил враля еще более ловкого, чем он сам. В завершение паломничества он вместе с друзьями отправился на кладбище, где рядом лежали национальный герой и шпион, продавшийся русским. На могиле Карла Занда росла дикая слива. Александр философски отломил веточку деревца, сорвал побег плюща, обвивавшего памятник Коцебу, и, зажав то и другое вместе в руке, унес с собой.

Закончив свои изыскания, путешественники в меланхолическом настроении вернулись во Франкфурт. Александру больше нечего было делать в Германии, тогда как в Париже его ждала сотня планов. Конечно, ему грустно было расставаться с нежной и чувственной Октавией, ее столь покладистым мужем и славным Вейлем, который так скромно прикрывал преступную любовь жены начальника с приезжим писателем. Прощаясь и поочередно заключая всех троих в объятия, Александр клялся, что вскоре позовет их в Париж. Как ни странно, в виде исключения он сдержал слово, и годом позже они приехали во Францию. Более того, именно благодаря его стараниям Шарль Дюран получит должность главного редактора «Капитолия», французской газеты, которую, как поговаривали, субсидировала Россия, Вейль последует во Францию за своим начальником… а Октавия еще не раз найдет способ отблагодарить Дюма за внимание, которое он продолжает оказывать ее семье. Что же касается Иды, то она про себя думала, что это небольшое германское приключение не слишком затронуло ее связь с Александром и в конце концов она поступила правильно, закрыв глаза на очередной адюльтер.

Вернувшись в Париж 2 октября 1838 года, Дюма немедленно занялся обработкой собранных им в Германии материалов. Прокрутив так и этак в голове историю Занда и Коцебу, он решил использовать ее очень свободно для того, чтобы написать пьесу о выдуманном им «иллюминате» по имени Лео Бурхарт (его именем и называлась пьеса). Интрига предполагалась такая: Лео Бурхарт, заняв должность премьер-министра в неком германском княжестве, внезапно сознает, что совершил ошибку, когда метил так высоко, поскольку ничто так не развращает человеческую душу, как неумеренное употребление власти. Как обычно, Жерар и Александр поделили между собой работу: четыре акта должен был написать Дюма, два — Нерваль. Пьеса была написана, однако, укороченная до пяти актов, переделанная и подписанная одним Дюма, она будет поставлена на сцене театра «Порт-Сен-Мартен» лишь много позже. Что же касается отдельного издания, то здесь пьесу сопровождал написанный тем же автором очерк, посвященный тайным обществам Германии. Таким образом, ничего из собранных во Франкфурте и Мангейме материалов не пропало даром. Естественно: когда Дюма брался работать над каким-нибудь сюжетом, он использовал материал по максимуму, подбирая все до последней крошки» (Труайя А. Александр Дюма. Цит. по источнику: http://truay.ru/books/view/29152/?page=37).

В 1835?1836 гг. Нерваль издавал журнал «Монд драматик» («Monde dramatique»), освещавший театральную жизнь. В 1843 г. он совершил путешествие на Восток. Под впечатлением от этой поездки им была написана книга «Сцены восточной жизни» (2 т., 1848–1850), 3-е изд. которой вышло в 1851 под названием «Путешествие на Восток» («Voyage en Orient»). А в книге «Лорелей» («Lorelei», 1852) описаны впечатления Нерваля от поездки по Германии.

Еще в 1841 г. у Нерваля проявились признаки психического заболевания, которые нарастали от года к году, его пытались лечить в клинике доктора Бланша, но определенных результатов не добились. Но все исследователи творчества Нерваля отмечают, что именно в поздний период жизни и творчества Нерваля, омраченный нарастающей душевной болезнью, были написаны его лучшие произведения.

Нерваль выпускает замечательные сборники прозы «Иллюминаты» («Les illumines», 1852), «Дочери огня» («Les Filles du feu», 1854), в который включены четыре новеллы, опубликованные раньше: «Октавия» («Octavie», 1842), «Изида» («Isis», 1845), «Анжелика» («Angelique», не полностью — 1850), «Сильвия» («Sylvie», 1853), а также был включен и цикл сонетов «Химеры» («Les Chimeres», 1854); цикл «Маленькие оды» («Odelettes», 1852); сборник стихов «Галантная богема» («La Boheme galante», 1855). Посмертно опубликована книга «Аврелия, или Мечта и жизнь» («Aurelia ou le reve et la vie», 1855), наполненная мистическими поисками совершенства, которое связывается с образом идеальной женщины. Нерваль не закончил этого возвышенного и трагического произведения — 26 января 1855 г. он был найден повесившимся на улице Старого Фонаря в Париже (rue de la Vieille Lanterne, ныне улица не существует). Было ли это самоубийство, или поэт был убит — не установлено, но утвердилась версия о самоубийстве.

Влияние Нерваля испытали М. Пруст, сюрреалисты, поэт оказался близким и отошедшим от сюрреализма Л. Арагону, П. Элюару. Нерваль знакомил французов с немецкой литературой (сборник критических статей «Этюды о немецких поэтах», 1830), переводил Ф. Шиллера и Ф. Г. Клопштока и особенно успешно — Г. А. Бюргера и своего современника Г. Гейне.

Признанный немногими (напр., Т. Готье), Нерваль привлек к себе внимание своей необычной смертью. В конце ХХ века наблюдается взрыв интереса к творчеству Нерваля в разных странах мира, по-видимому, в связи с увлечением мистицизмом, который Нерваль усилил в романтизме. Постмодернисты нашли в его творчестве многие близкие им черты. Умберто Эко, восхищенный «Сильвией» Нерваля, посвятил анализу этой лирической новеллы многие страницы своей работы «Шесть прогулок в литературных лесах».

Соч.

* Oeuvres completes: V. 1–3. P., 1993 («La Pleiade»);
* в рус. пер. — Сильвия. Октавия. Изида. Аврелия. М., 1912;
* Избранное. О литературе и театре. М., 1984; Дочери огня. Л., 1985;
* Путешествие на Восток. М., 1986;
* Исповедь Никола // Мориак Ф. Жизнь Жана Расина. Нерваль Ж. де. Исповедь Никола. М., 1988;
* История о царице Утра и о Сулаймане, повелителе духов / Пер. с фр. Н. Хотинской. М., 1996;
* Мистические фрагменты. СПб., 2001;
* [Стихотворения] // Гелескул А. Избранные переводы. М., 2006.

Лит.

* История французской литературы: В 4 т. М., 1956. Т. 2;
* Эко У. Шесть прогулок в литературных лесах. М.: Симпозиум, 2002;
* Швейбельман Н. Ф. Поэтика прозы французских поэтов середины XIX — начала XX вв.: Дис. ... доктора филол. наук. Тюмень, 2003;
* Gautier Th. Portraits et souvenirs litteraires. P., 1875;
* Aragon L. Chronique du bel canto. Geneve, 1947; Jean R. Nerval par lui-meme. P., 1963;
* Cellier L. Nerval: l’homme et l’oeuvre. P., 1974; Richer J. Nerval / 10-e ed. P., 1985;
* Bony J. Le recit nervalien. P., 1990; Hubner-Bayle C. Gerard de Nerval: la marche a l'etoile. Seyssel, 2001.

Биография (ЖЕРАР ДЕ НЕРВАЛЬ «ХИМЕРЫ», http://golovinfond.ru/content/zherar-de-nerval-himery)

«Моя единственная звезда это смерть», - сказано в одном сонете Нерваля. Вообще-то его настоящее имя Жерар Лабрюни, но он еще в юности взял фамилию дальнего родственника – дурная примета по Цицерону. Судя по мрачной и тяжелой жизни, дурных примет было более чем достаточно. Хорошо зная античную классику, он заметил одному приятелю, который жаловался на плохие сны: «Ничего не поделаешь, мой милый. Вергилий считает, что ворота из рога ведут в страну тяжелых снов. Постарайтесь входить в ворота слоновой кости».

Ничего не превещало зловещей жизни. Родившись в 1808 году, он, веселый, общительный, разговорчивый, подружился со всеми влиятельными французскими романтиками: учился в школе с Теофилем Готье, подрался с Александром Дюма, играл в пьесе по «Гану Исландцу» Гюго, участвовал в баталии по поводу «Эрнани» последнего, заявил Шарлю Нодье, что видел, как тому снесли голову в революцию, и при вызове на дуэль буркнул, что не может стрелять в калеку.

Литературная карьера тоже сложилась довольно удачно. Конечно, далеко было до славы Гюго или Дюма, но сие объясняется мрачным уклончивым характером, нежеланием контактировать с «нужными» людьми и спецификой его произведений. Потратив массу усилий, он великолепно перевел «Фауста» Гете, но право на инсценировку получил другой, куда менее талантливый переводчик. Роман «Принц дураков» - блестяще остроумный текст – поначалу не нашел ни издателя, ни режиссера. Только с помощью Дюма удалось частично опубликовать роман, частично поставить в театре.

Он хорошо относился к мистификациям, о чем свидетельствует история одного его персонажа – аббата Бюкуа, хотя в случаях с Нервалем нельзя утверждать что-либо доподлинно. Он нашел имя этого аббата в малоизвестной хронике семнадцатого века. Затем, когда путешествовал по Германии, в библиотеке Франкфурта он отыскал целых трех аббатов Бюкуа. Правда, поначалу это имя ему приснилось, и он задумал написать историю авантюрного политического деятеля, который, не имея твердых взглядов, постоянно попадал в тюрьму и постоянно оную без разрешения покидал. Аббат Бюкуа – человек слишком уникальный для реального персонажа. Однажды, когда окруженный стражей, ночью, он поднялся на самый верх башни Венсенского замка (высота пяти-шестиэтажного дома), то неожиданно прыгнул через парапет. По счастью, он попал в ров, и ему удалось бежать. Мало того: ему удалось бежать даже из Бастилии – говорят, это единственный случай. Он умудрился дожить до восьмидесяти пяти лет! Трудно сказать – реальный аббат или герой Нерваля.

К сожалению, поэт не переживал таких фантастических побегов. Он много путешествовал, а в Париже часто попадал в клинику для душевнобольных. Лечили в этих клиниках, в середине девятнадцатого века, так: больного ставили под ледяной душ и держали до обморока. В этом заключалась самая прогрессивная терапия. Нерваль отличался необычайно тонкой душевной организацией, но воображение творило с ним, что хотело. Однажды он увидел впереди идущую Аурелию – героиню своей повести. Он кричал, пытался ее настигнуть, жестикулировал, срывал с себя одежду и в результате… очутился в клинике под ледяным душем. Вообще о его нелепых несчастьях можно рассказывать без конца. Повеситься он решил заранее и целую неделю носил, обмотанный вокруг пояса, провод. Повесился на фонаре на улице Старого Фонаря.

Трудно сказать, посвященный он был человек или нет. Это про кого угодно трудно сказать. Он мог получить посвящение во время путешествий на Восток. С ним, говорят, произошло нечто необыкновенное в храме Изиды в Помпее, о чем он умолчал в «Дочерях огня». Он побывал в окрестностях Трои, на месте Элевзинских мистерий, на месте посвящений Дионису, но это никакое не доказательство. Возможности эзотерического знания есть или нет – мастер волен скрывать такие возможности. У Х.Л. Борхеса есть такой рассказ: посетитель пришел к Парацельсу и попросил вырастить за пять минут розу из зернышка, обещая крупное вознаграждение. Мастер сказался неумением. После ухода посетителя мастер вырастил розу даже за одну минуту. Люди эти таинственные, лучше их не беспокоить из-за пустяков. Но дело одна забота, текст – другая. По тексту утверждать что-либо вообще трудно.

Можно утверждать серьезную трудность цикла сонетов «Химеры». Процитируем для начала первый сонет под названием El DESDICHADO ( «Несчастный» ):

Я из мрака – вдовец – неутешный,
Принц Аквитанский из разрушенной башни,
Моя единственная звезда это смерть, и моя украшенная звездами лютня
Несет черное солнце Меланхолии.

В ночи могилы ты, которая меня утешаешь,
Верни мне Позилипп и море Италии,
И цветок, который любит моя растерзанная душа –
Искривленную ветку винограда вместо прямой и стройной розы.

Я – Амур или Феб? Лузиньян или Байрон?
Мой лоб еще горит от поцелуя королевы,
Я грезил в гроте, где плавает сирена…

Я дважды победителем пересекал Ахерон,
Модулируя на лире Орфея
То вздохи святой, то крики феи.

Сонет практически не поддается интерпретации. Начнем с названия. EL DESDICHADO – надпись на щите Айвенго на ристалище в Ашби. Никакой связи. «Вдовец» в масонстве носит десятки интерпретаций. «Принцев Аквитанских разрушенной башни» история знает не менее пяти – кто имеется в виду? Позилипп – остров с гротом близ берегов Средиземного моря, где одно время скрывался Вергилий. Лузиньяны – известная средневековая семья, имеющая отношение к культу феи Мелузины. И так далее. Жан Ришер в работе «Эзотеризм Жерара де Нерваля» дал десятки комментариев этих имен и пришел к открытому выводу: Нерваль один мог знать их роль в своем сонете. «Мой лоб еще горит от поцелуя королевы», - возможно, это Прозерпина, возможно, нет. Одно дело – восхищаться красотой этого трудного сонета, другое – понимать его, тем более, что это сложнейшее стихотворение из всего цикла.

Жерар де Нерваль был человеком универсальной религии и любил всех богов. Сонет «Дельфы».

Ты знаешь ли, Дафна, этот старый романс
У корней сикоморы или под белым лавром,
Под оливами, миртом или дрожащими ивами,
Эту песню бесконечной любви?

Узнаешь ли ты огромный перистиль Храма,
И горькие цитроны, где отпечатались твои зубы,
И грот, фатальный для дерзких хозяев,
Где спит античное семя побежденного дракона?...

Они вернутся, эти боги, о которых ты плачешь всегда,
Время вернет порядок старых дней,
Земля задрожит от пророческого дыхания…

Однако латинское лицо сибиллы
Еще спит под суровой аркой Константина,
И спокойно недвижен суровый портик.

Судя по этому сонету, Нерваль на стороне античных богов, жаждет, чтобы вернулись героические подвиги и чудесные превращения. «Земля задрожит от пророческого дыхания», - а ведь уже в его дни начался гибельный процесс омертвления всего живого. Нерваль перевернул проблему: не люди своим просвещением, атеизмом и скептицизмом убили Бога – люди здесь не виноваты, а сам Бог обнаружил мертвый космос, эманации которого душат землю. Подобное предположение высказал герой романа «Титан» немецкого писателя Жан-Поля Рихтера, младшего современника Нерваля. Туманные догадки Жан-Поля Нерваль превратил в пять сонетов по названием «Христос под оливами».

Христос воздел худые руки к вершинам священных деревьев и, глядя на спящих учеников, многие из которых видели себя во сне королями, мудрецами, пророками, Христос – окровавленный, разбитый, страдающий – вдруг возгласил: «Друзья мои, знаете ли вы новость? Я коснулся челом своим вечного свода. Братья, я обманул вас: бездна, бездна, бездна! Бог пренебрег жертвенником, где я был жертвой…Бога нет! Бога нет более!» Но ученики спали.

Он повторил: «Всё мертво! Я пересек миры,
Я потерялся в этих млечных путях,
Жизнь в их плодородных венах
Струит золотым песком и серебряными волнами.

Повсюду пустыни, взбаламученные вихрями,
Беспокойные океаны, истерзанные турбуленциями,
Сферы, блуждающие в порывах ураганов,
Но никакой дух не существует в этих бесконечностях.

Я искал глаз Бога и видел только орбиту
Бездонную и черную. Там обитала ночь и,
Постоянно густея, едва мерцала миру.

Странная радуга окружала этот зловещий провал,
Стены древнего хаоса, где небытие только тень,
Спираль, пожирающая Миры и Дни!

Сколь резко отличается жестокое и категоричное видение Нерваля от образа Божьего глаза, частого на гравюрах барокко, глаза миндалевидного, совершенного в своей красоте и доброте, в ином случае, спокойного. Панорама Христа беспощадна. Даже ученые допускают какую-то форму жизни а каком-то, пусть весьма отдаленном, уголке вселенной. В конце пятого сонета император спрашивает у Юпитера Аммона: «Какой новый бог установил землю? И если не бог, то по крайней мере демон?» Оракул отвечает: «Единственный, кто может объяснить эту тайну – тот, кто дал душу детям праха». Неизвестный бог? Нерваль верил в неизвестного бога, считая, что это разумный ответ на мучительный вопрос, но верил также в бессмысленность подобного вопроса. С тем же успехом можно поверить в оживленность абсолютно всего, что Нерваль и делает в последнем сонете «Химер» - в «Золотых стихах Пифагора». Никто ничего не знает об авторстве Пифагора, оно более чем сомнительно. Существуют только фрагменты,так названные, ибо общая античная мысль выражена в них предельно ясно и сжато. Сонет Нерваля начинается так:

Свободно думающий человек! Ты полагаешь быть одним мыслителем
В этом мире, где жизнь сияет в каждой вещи?
Силы, тебе подвластные, дают тебе свободу,
Но все твои советы бесполезны вселенной.

Далее Нерваль рассуждает: уважай в каждом звере деятельный дух; учти, в каждом цветке таится душа природы: в каждом металле скрыта мистерия любви: всё чувствует и всё влияет на тебя. Даже из щели слепой стены на тебя косится недоверчивый взгляд. Не пытайся любой ценой подчинить себе каждый предмет. Последние строки поражают красотой образа:

Часто в невзрачном существе живет таинственный бог,
И как рождающийся глаз затянут пленкой своих век,
Чистый дух прорастает сквозь скорлупу камня.

Биография (ru.wikipedia.org)

Родился в семье хирурга наполеоновской армии. Отдав дань некоторым традициям классицизма в либерально-бонапартистском сборнике «Национальные элегии и политические сатиры» (Elegies nationales et satires politiques, 1827), Нерваль стал поклоняться Гюго — вождю романтизма.

Нерваль приветствовал и воспел Июльскую революцию (ода «Народ», 1830; политические сатиры, 1831), но, принадлежа к интеллигенции, испуганной общественным движением, последовавшим за этой революцией, быстро разочаровался в ней. С наступлением реакции Нерваль подпал под влияние «галантной» или «золотой» богемы Теофиля Готье, которая провозгласила лозунг: «Искусство для искусства». Этот лозунг выражал умонастроения интеллигенции, отказавшейся от каких-либо социальных преобразований. В конце 1830-х гг. Нерваль пришёл к мысли о полной бесплодности социально-политической борьбы (драма «Leo Burckart», 1839). Последние годы Нерваля были омрачены нуждой и психическим недугом. 26 января 1855 года Жерар де Нерваль, находясь в депрессии и крайней нужде, покончил с собой, повесившись на фонарном столбе в одном из парижских закоулков.

Нерваль оставил несколько сборников стихотворений («Немецкие стихотворения» — «Poesies allemandes», 1830; «Галантная богема» — «La boheme galante», 1855), ряд исторических драм и оперных либретто («Осуждение Фауста» — «La damnation de Faust», 1846), несколько повестей (сборник «Девы огня» — «Les filles de feu», 1854). Эротизм, фантастика и культ искусства для искусства галантной богемы были у Нерваля, испытавшего сильное влияние немецких романтиков, формой отрешения от земной действительности. Для него характерно мистическое искание образа совершенной женщины; все это нашло своё наиболее тонкое выражение в повести Нерваля «Мечта и действительность» (фр. Le reve et la vie, 1855, другое название этой «посмертной» повести — «Аврелия»).

Путешествия Нерваля по Востоку и Германии описаны в ряде книг: «Сцены восточной жизни» (Scenes de la vie orientale, 1848), «Путешествие на Восток» (Voyage en Orient, 1851), «Лорелей» (Loreley, 1852). Высоко ценится перевод «Фауста», сделанный Нервалем ещё в юности и заслуживший похвалу самого Гёте.

Из других немецких писателей Нерваль переводил Шиллера, Клопштока, Бюргера и особенно Гейне. Нерваль оставил несколько сборников историко-литературных статей («Этюды о немецких поэтах» — «Etudes sur les poetes allemands», 1830). Многими чертами своего творчества Нерваль является предшественником французских символистов, его сновидческое творчество высоко ценили сюрреалисты.

Творчество Нерваля в России Для русских читателей Нерваля открыл Павел Муратов. Его стихи переводили В, Брюсов, В.Козовой, А.Ревич, А.Гелескул и др.

Сводные издания

* ?uvres completes de Gerard de Nerval, ed. H. Champion, 15 vv., P., 1914—1932; Clouard, 10 vv., P., 1927.
* ?uvres. Vol.1/2. Paris: Gallimard, 1960-61.

Публикации на русском языке

* Сильвия, Октавия, Изида, Аврелия, изд. кн-ва Некрасова, М., 1912.
* [Стихотворения]// Поэзия Франции. Век XIX. М.: Художественная литература, 1985, с.173-182
* Путешествие на Восток. М.: Наука, 1986
* Исповедь Никола// Мориак Ф., Жизнь Жана Расина. Нерваль Ж. де. Исповедь Никола. М.: Книга, 1988
* История о царице утра и Сулаймане, повелителе духов. М.: Энигма, 1996
* [Стихотворения]// Семь веков французской поэзии в русских переводах. СПб: Евразия, 1999, с.305-308
* Мистические фрагменты. СПб: Изд-во Ивана Лимбаха, 2001
* [Стихотворения]// Гелескул А. Избранные переводы. М.: Терра-Книжный клуб, 2006, с.32-38

Литература

* Mirecourt E., de, «Les contemporains», Ї 10, P., 1853.
* Delvau A., Gerard de Nerval, sa vie et son ?uvre, P., 1865.
* Gautier Th., Portraits et souvenirs litteraires, P., 1875.
* Barine Arvede, Les nevroses, Gerard de Nerval, P., 1899 (об этой книге см. Красносельский П. А., В борьбе с прозой жизни (К психологии неопределенных стремлений), «Русское богатство», 1900, XI—XII).
* Gautier — Ferrieres, Gerard de Nerval, la vie et l’?uvre, P., 1906.
* Marie A., Gerard de Nerval, P., 1914 (дана вся библиография).
* Clouard H., La destinee tragique de Gerard de Nerval, P., 1929.
* Grimaud J., La folie de Gerard de Nerval, Nimes, 1930.
* Bruye J., Gerard de Nerval, Paris, 1930.
* Thieme H. P., Bibliographie de la litterature francaise de 1800 a 1930, v. II, P., 1933.
* Beguin A. Gerard de Nerval. Paris: J. Corti, 1945
* Richer J. Gerard de Nerval. Paris: P. Seghers, 1950 (переизд. 1953, 1957, 1959, 1962, 1965, 1968, 1972, 1983)
* Cellier L. Gerard de Nerval: l’homme et l'?uvre. Paris : Hatier-Boivin, 1956
* Album Gerard de Nerval: iconographie. Paris: Gallimard, 1993
* Hubner-Bayle C. Gerard de Nerval: la marche a l'etoile. Seyssel: Champ Vallon, 2001

Биография (Н. Н. Полянский)

Нерваль (далее Н) (Nerval) Жерар де (псевдоним; настоящее имя и фамилия Жерар Лабрюни, Labrunie) (22.5.1808, Париж, - 26.1.1855, там же), французский поэт. Сын военного врача. Еще учеником лицея Карла Великого (где его товарищем был Т. Готье) Н. опубликовал "Национальные элегии" (1826) и "Политические сатиры" (1827), написанные в духе классицизма; в них поэт осуждал Реставрацию, скорбел о недавнем величии Позднее в оде "Народ" (1830) приветствовал Июльскую революцию 1830. Примкнув к романтикам, став поклонником В. Гюго, Н. создал фантастический рассказ "Заколдованная рука" (1832), пьесы (в соавторстве с А. Дюма; лучшая из них "Лео Бюркар", 1839). Автор статей о театре и поэзии, переводов из И. В. Гете ("Фауст"), Г. Гейне, Г. А. Бюргера ("Ленора") и др. немецких поэтов. В 1830-1835 написаны его "Маленькие оды". В 1854 он издал сборник новелл и сонетов "Дочери огня". Истоки поэзии Н. - во французской национальной культуре, несмотря на влияние немецкого романтизма, восточных мифов (новелла "Изида", "Сцены восточной жизни", т. 1-2, 1850) и интерес к оккультизму (книга очерков "Иллюминаты", 1852). Поздние стихи Н. оказали влияние на символистов.

Соч.

* CEuvres, v. 1-2, ., 1958;
* в рус. пер. - Сильвия. Октавия. Изида. Аврелия. Ред. и вступит. ст. П. Муратова, М., 1912;
* (Стихи). Пер. и вступление М. Кудинова, "Иностранная литература", 1974, № 1.

Лит.

* История французской литературы, т. 2, М., 1956;
* Richer J., G. de Nerval..., 6 ed. ref., (.), (1968); Senelier J., Bibllographie nervalienne (1960-1967) et complements anterieurs, ., 1968.

Биография

Поэт, переводчик с немецкого и арабского, драматург – один из соавторов Александра Дюма.

Настоящее имя – Жерар Лабрюни. Родился в Париже в семье полкового врача наполеоновской армии. С рождения воспитывался у родственников в провинции Валуа. В 1814 году был увезён отцом (его мать умерла, гогда ему было два года) в Париж и помещён в лицей Карла Великого, где получил прекрасное образование, а также подружился с Теофилем Готье, будущим известным писателем.

Его первым литературным успехом является перевод «Фауста» Гёте, который удостоился похвалы ведущих критиков, а также самого Гёте.

После этого, Жерар начинает писать драмы, и первая из них – «Ган Исландец» по мотивам знаменитого романа Виктора Гюго.

В тридцатые годы он познакомился с актрисой Женни Колон, и этой встрече было суждено изменить всю его жизнь. Его любовь к ней была весьма трагична, и несмотря на то, что она решила выйти замуж за оркестранта своей труппы, любовь к ней он сохранил на всю свою жизнь.Он начал издавать журнал «Монд Драматик» главным образом для того, чтобы иметь возможность публиковать хвалебные статьи о своей любимой женщине, но журнал разорился, и Жерар, вложивший в него все свои деньги, полностью обанкротился.

В то же время он знакомится с Александром Дюма, и вместе они пишут ряд пьес. «Пикилло» (1837) подписал один Дюма и в нём сыграла Женни Колон, «Алхимик» (1839) вышел под общей подписью и в нём сыграла Ида Ферье, жена Дюма, «Лео Букхарт» (1839 вышел под подписью одного Нерваля.

И всё же история будет вечно признательна Жерару де Нерваль главным образом за то, что именно он познакомил Александра Дюма с Огюстом Маке. В то время Маке был простым учителем истории в лицее Карла Великого и мечтал о литературной славе. Он предложил театру «Ренессанс» драму «Карнавальный вечер», но получил отказ. Нерваль был одним из друзей Маке. Он предложил показать драму Дюма и устроил встречу между ним и Маке. Дюма драма показалась перспективной и он переделал её. Она была сыграна под названием «Батильда», а через несколько месяцев превратилась в исторический роман «Шевалье д’Арманталь». С этого началось многолетнее сотрудничество между Дюма и Маке, породившее такие романы как «Три мушкетёра», «Граф Монте-Кристо», «Королева Марго», «Жозеф Бальзамо», «Женская война» и другие.

В 1841 году Жерар перенёс приступ тяжёлой душевной болезни, однако после длительного лечения вернулся к литературной деятельности. Тем не менее, в 1853 у него случается новый приступ, и 16 января 1855 года Жерар де Нерваль, находясь в психически неуравновешенном состоянии и в крайней нужде покончил с собой. Александр Дюма был одним из последних, кто видел его в живых.

Биография (Ю. Данилин)

НЕРВАЛЬ Жерар [Gerard de Nerval, 1808—1855] — псевдоним франц. поэта-романтика Жерара Лабрюни. Р. в семье хирурга наполеоновской армии. Отдав дань некоторым традициям классицизма в либерально-бонапартистском сб. «Национальные элегии и политические сатиры» (Elegies nationales et satires politiques, 1827), Н. стал поклоняться Гюго — вождю мелкобуржуазного романтизма.

Н. приветствовал и воспел Июльскую революцию (ода «Народ», 1830; политические сатиры, 1831), но, принадлежа к слою мелкобуржуазной интеллигенции, испуганной общественным движением, последовавшим за этой революцией, быстро разочаровался в ней. С наступлением буржуазной реакции Н. подпал под влияние «галантной» или «золотой» богемы Теофиля Готье, которая провозгласила лозунг: «Искусство для искусства». Этот лозунг выражал умонастроения буржуазной интеллигенции, отказавшейся от каких-либо социальных преобразований. В конце 30-х гг. Н. пришел к мысли о полной бесплодности социально-политической борьбы (драма «Leo Burckart», 1839). Последние годы Н. были омрачены нуждой и психическим недугом. Н. кончил жизнь самоубийством.

Н. оставил несколько сборников стихотворений («Немецкие стихотворения» — «Poesies allemandes», 1830; «Галантная богема» — «La boheme galante», 1855), ряд исторических драм и оперных либретто («Осуждение Фауста» — «La damnation de Faust», 1846), несколько повестей (сб. «Девы огня» — «Les filles de feu», 1854). Эротизм, фантастика и культ искусства для искусства галантной богемы были у Н., испытавшего сильное влияние немецких романтиков, формой отрешения от земной действительности. Для него характерно мистическое искание образа совершенной женщины; все это нашло свое наиболее тонкое выражение в повести Н. «Мечта и действительность» (Le reve et la vie, 1855).

Путешествия Н. по Востоку и Германии описаны в ряде книг: «Сцены восточной жизни» (Scenes de la vie orientale, 1848), «Путешествие по Востоку» (Voyage en Orient, 1851), «Лорелей» (Loreley, 1852). Высоко ценится перевод «Фауста», сделанный Н. еще в юности и заслуживший похвалу самого Гёте. Из других немецких писателей Н. переводил Шиллера, Клопштока, Бюргера и особенно Гейне. Н. оставил несколько сборников историко-литературных статей («Этюды о немецких поэтах» — «Etudes sur les poetes allemands», 1830). Многими чертами своего творчества Н. является предшественником французских символистов.

Библиография:

I. Сильвия, Октавия, Изида, Аврелия, изд. кн-ва Некрасова, М., 1912; ?uvres completes de Gerard de Nerval, ed. H. Champion, 15 vv., P., 1914—1932; Clouard, 10 vv., P., 1927.
II. Mirecourt E., de, «Les contemporains», № 10, P., 1853; Delvau A., Gerard de Nerval, sa vie et son ?uvre, P., 1865; Gautier Th., Portraits et souvenirs litteraires, P., 1875; Barine Arvede, Les nevroses, Gerard de Nerval, P., 1899 [об этой книге см. Красносельский П. А., В борьбе с прозой жизни (К психологии неопределенных стремлений), «Русское богатство», 1900, XI XII]; Gautier — Ferrieres, Gerard de Nerval, la vie et l’?uvre, P., 1906; Marie A., Gerard de Nerval, P., 1914 (дана вся библиография); Clouard H., La destinee tragique de Gerard de Nerval, P., 1929; Grimaud J., La folie de Gerard de Nerval, Nimes, 1930; Bruye J., Gerard de Nerval, Paris, 1930.
III. Thieme H. P., Bibliographie de la litterature francaise de 1800 a 1930, v. II, P., 1933.

Биография (АНДРЕА ЧАСОВСКИ, ЖЕРАР дЕ НЕРВАЛЬ: РЫЦАРЬ ТЕМНОГО СВЕТИЛА)

Явилась мне моя померкшая звезда
Как солнце черное с гравюры незабвенной
Ж. де Нерваль “El Desdichado”

Возможно, что впервые Черное Светило явилось тогда еще молодому Жерару под именем Женни Колон – актрисы из “Опера комик”. Да кто такая эта Колон?!!! Разве она не заурядна? Разве все окружение буйного поэта не считало ее неинтересной? В конце концов, разве не отвергла она романтика и бунтаря ради невзрачного музыканта из своей труппы? Да… все это действительно так… Так… Если не знать того, что скрывалось за человеческой оболочкой. За оболочкой Женни Колон.

Говорят, что многие боги спускались на землю в человеческом облике. Также говорят, что маг и оккультист Кроули какое-то время жил с куклами, а незадолго до своей смерти оживил их и отправил бродить по свету. Только куклы- то у него были сделаны из человеческой плоти. Откуда он взял человеческий материал – материализовал ли его в нашем мире, вытащил из параллельных миров или откопал в кладбищенском саду – уже другой вопрос. Мы должны принять как факт то обстоятельство, что человеческое тело может жить само по себе, может существовать без человека, может скрывать в себе, как в кувшине иных существ.

Боги и демоны издревле пользовались этим свойством человеческой оболочки – скрывать в себе “тайного путешественника”. Пользовались этим и странные космические сущности. Например, Черная Звезда. Известно только посвященным – является ли она звездой - “двойником” нашего Солнца или некоей точкой, не принадлежащей к привычной космической системе. А вам известен тот факт, что космические тела не просто сами по себе парят в пространстве, а обмениваются энергией, принимают и отдают друг другу волны и частицы своих сущностей.

Существует язык космических тел. Малопонятный нам язык. Говорят, что он был известен первым изобретателям НЛО – специалистам- технарям и оккультистам Вермахта. В Москве в начале “Перестройки” существовала подпольная организация, печатным органом которой был журнал “Черная Звезда”, печатавший рецепты изготовления бомб для борьбы с ненавистной действительностью, или как точно сказал один современный философ – “для террора против Демиурга”. Сейчас издавать журнал с таким названием вовсе не означает быть рыцарем Черного Светила. Быть таким рыцарем, как Жерар Лабрюни.

Человеческая оболочка Женни Колон отошла в мир иной в 1842 году, через пять лет после разрыва с Нервалем. Все эти годы Жерар был одержим служением своей музе. Он начал издавать журнал “Монд драматик”, в котором превозносил талант Колон; журнал разорил романтика. Да и что значат деньги – эти кругляшки… Ведь речь идет о Служении. Жертве.

Он воспевал ее как царицу Савскую, Изиду, но во снах она приходила к нему в облике монашки. Возможно, что он понял ее намеки. Ее тайные знаки.

Иногда боги и демоны спускаются в этот мир, чтобы пополнить свиту своих воздыхателей. Иногда, устав от общения с себе подобными, являются к людям за частицей того, что Ницше назвал “слишком человеческим”. Кстати, еще один Рыцарь. Тот же Ницше обронил как-то мысль будто “если долго смотреться в бездну, то эта бездна поглотит тебя”. Не взглянул ли автор “Заратустры” в глаза Той, что служила музой для Нерваля? Уж больно похож их опыт. И слишком уж одинакова их жертва.

На лбу моем ожог от уст моей царицы…

В сказке Андерсена Кай не получил последний поцелуй Снежной Королевы и потому не лишился разума ,а вернулся к земному, как сказала бы монашка из снов Нерваля – “мирскому”. Жерар не побоялся этого последнего поцелуя – выжигающего разум, навеки обручающего со своей музой. Кажется Жерар что – то говаривал о переселении душ, о загробном существовании, о загробном союзе со своей Дамой Сердца. Кажется, он получил то, что так и не смог выразить словами. Только намеками.

Кто любит, тот поймет… Как посвященный в таинства понимает своего собрата.

Нерваль ушел к своему Темному Светилу. Она запросила слишком большую жертву, он не раздумывая положил к ее ногам самого себя.

Кода он умер, она снова ушла от него (а как же иначе? – разве мы пишем сценарий для “Титаника”?). Разве любовь (Посвящение) не в разрыве?!!! В вечном убегании желаемого – не обретение ли? Любовь (Посвящение) – трещина в существовании человека- животного, человека– потребителя, человека- робота и человека- ангела. Даже если он и Рыцарь.

В черном небе иногда вспыхивают слова обреченного на вечное искание своей Дамы романтика, Рыцаря Темного Светила:

Но знай: еще не раз в неверной мгле рассвета
Тень явится тебе… О, не страшись, постой;
Ведь это тень моя, блуждающая где- то
Меж небом и землей.

Он по- прежнему остается верен своему одиночеству. А по- иному с этими странными космическими сущностями и нельзя, с богинями, впрочем, тоже…

Жерар де Нерваль и французская пресса 30-40-х годов XIX века (Кунтур Я.)

Жерар де Нерваль (Жерар Лабрюни 1808-1855) – фигура заметная среди младших французских романтиков, «он оставил позади собственно романтическую струю французской литературы, приобщился к художественным исканиям следующих поколений и во многом предвосхитил поэтические открытия ХХ века» (2, стр. 3). Трагическое восприятие мира, собственной личности и судьбы сочеталось у него с «зоркостью наблюдения над окружающей жизнью, с уменьем философски обобщить современную социальную действительность под знаком исторического опыта – прежде всего национального, но и шире – европейского» (там же). Его судьба – это 25 лет полноценного творчества и изнуряющей работы, в качестве журналиста, драматурга, поэта, критика, переводчика (как у многих его сверстников и друзей по цеху).

А время им выпало сложное, если конечно бываю не сложные времена. Детство – во время наполеоновских баталии, увлекших родителей. В два года он теряет мать, и пока отец – полковой врач – пропадает в наполеоновских авантюрах, Жерар живет у дядюшки в провинции Валуа в городке Мортфонтене. Вернувшийся отец стремится дать сыну хорошее систематическое образование в 1814 и увозит в Париж, где помешает в престижный коллеж Карла Великого. Здесь Нерваль обретает действительно обширные и качественные знания (в том числе персидского и арабского языков) и друзей на всю жизнь, например Теофиля Готье. После окончания коллежа Нерваль сразу же громко заявляет о себе в литературе, как переводчик «Фауста» Гете. Именно этот перевод послужил фаустовским мотивам Гектора Берлиоза. В это же время происходит знакомство Нерваля с Виктором Гюго, и завязываются дружеские отношения с другими романтиками, составившими кружок «Малый Сенакль». С начала 30-х Нервалю приходится отдавать себя, при нехватке средств для самых насущных надобностей «напряженной, поглощающей все силы работой для журналов, газет, театров» (2, стр.6). Но в отличие от других романтиков Нервалю отрешенность от привычных форм буржуазного быта была естественной и органичной. Он был вечным скитальцем, «странствующим энтузиастом».

Чтобы получить полную картину той ситуации нужно иметь представление о французской прессе 30-40-х годов.

« Июльская революция 1830 г. знаменовала собой победу буржуазии над дворянством» (1), предоставив французский трон герцогу Орлеанскому, который, стал королем Луи Филиппом. «Плодами этой революции воспользовалась в первую очередь и главным образом финансовая аристократия. Монархия, испытывавшая острую финансовую нужду, находилась в сильнейшей финансовой зависимости от этой верхушки буржуазии, и сам король Луи-Филипп, крупнейший лесовладелец и финансист, делал все для укрепления ее господства» (1). Но в подготовке и создании атмосферы революции немалую роль сыграла оппозиционная журналистика, и поэтому «уже в первые дни своего правления Луи-Филипп был вынужден в большей степени сообразовываться с желаниями своего народа» (3). Режим Июльской монархии, продержавшийся до февраля 1848 г, в начале своего существования просто не мог не облегчить участь периодической печати. «Луи Филипп начал свое царствование с уничтожения цензуры «на вечные времена» и с торжественного дарования французам «права обнародовать, и печатать свои мысли, сообразуясь лишь с государственными законами». Более того, само рассмотрение «преступлений и проступков, совершенных путем печати» и квалифицировавшихся как политические, законодательство Июльской монархии передало в ведение судов присяжных» (3).

«Но очень скоро этот «король-буржуа», находившийся во главе «акционерной компании», грабившей Францию, сделался постоянным персонажем газетных карикатур и анекдотов, появляясь то в образе разжиревшего буржуа, то в облике глупого и толстого карнавального быка» (1). Критика правительства со стороны не только либерально-социалистической и радикальной прессы, но даже легитимистской становилась все более острой, суды присяжных все чаще оправдывали газеты и журналистов по возбужденным против них делам, поэтому «реакцией правительства был резкий поворот в сторону репрессивных мер» (1).

«Если через неделю после Июльского восстания были освобождены журналисты, осужденные ранее за «политические преступления в печати», то еще через два месяца, в ноябре 1830 г. вышел закон, который гласил: «Всякое выступление против королевской чести и правового порядка трона; претил привилегий, которыми наделен король великой французской нации и одобренной им Конституционной Хартии, которой он присягнул; против конституционных властей, неприкосновенности личности, прав и власти Палаты депутатов – будет караться тюремным заключением от 3-х месяцев до 5-ти лет и штрафу от 300 до 6000 франков» (1).

«Журналисты лишь только одной парижской газеты «Трибюн», возглавляемой Арманом Маррастом, с 1831 по 1833 г. были привлечены к суду 111 раз, из которых она проиграли 17 и осуждены в общей сложности на 49 лет тюрьмы и 157630 франков штрафа и 17 годами тюремной отсидки своих редакторов» (1). «К концу 1832 г. число процессов, возбужденных правительством против газет, достигло 411. По 143из них были вынесены приговоры в общей сложности на 65 лет тюрьмы и 350 тыс. франков штрафа» (1). «После подобных ударов, наносимых режимом Июльской монархии оппозиционной прессе, разумеется, отнюдь не каждая газета могла прийти в себя и снова собраться с силами» (3). «Правительство как бы забыло, что поводим для восстания 26 июня 1830 г. послужили королевские ордонансы, отменявшие свободу печати» (1).

Именно в этот период пришлось войти в литературу и журналистику Жерару де Нервалю. На протяжении двух с лишним десятилетий он регулярно сотрудничает во многих газетах и журналах, помещая там свои рецензии, статьи, очерки, рассказы, сопротивляясь и обходя цензурные препоны. Вот часть списка печатных изданий , в которых он регулярно печатается : “Le National”, “La Presse”, “L’Artiste”, “Almanach des Muses”, “Cabinet de lecture”, “Le Mousquetaire”, “Le Messager”, “Le Temps” “L’illustration”, “Mercure au XIX-e siecle”, Revue de Paris”, “Revue des Deux Mondes”, “Revue Pittoresque”, “ и многих других . «Нерваль блестяще владел жанром эссе, гибким и свободным, отточенным и непринужденным. Вместе с тем отдельные зарисовки и наброски легко складывались в циклы, объединенной общей темой – описательной или биографической – и всегда неповторимой личностью и манерой рассказчика». «В этих циклах он предстает как иронический и меткий наблюдатель, мастер остроумной беседы, но иногда в тон непринужденной светской болтовни врываются лирические и злободневные нотки» (2).

««Новая» пресса породила в те годы нововведение, которое сразу получило широкое распространение в газетах: романы с продолжениями, называемые фельетонами (от французского « feuille » – листок, а также – газета), отныне становятся одной из привлекательных сторон ежедневной и другой периодики. Эти романы прочно занимают «подвалы» газет, уже давно традиционно «литературные». «Их» авторами становятся Бальзак («Старая дева» печаталась в «Пресс»), Жорж Санд («Мельник из Анжибо» публикует «Сьекль»), Дюма («Королева Марго» в «Пресс»). Даже газеты, отвергавшие реформу Жирардена, включились в погоню за читателем с помощью романов, причем добились в этом большого успеха» (1). Подключился к этому и Нерваль.

В 1935 году после смерти деда он получает большую сумму в наследство, теперь жизнь его может измениться, и появится материальная независимость, но Нерваль предпочитает вложить их в осуществление давней мечты – путешествие в Италию, куда его влекут следы поздней античности в их соприкосновении с восточными культами. В это же время у него происходит тяжелая любовная драма. Он пытается издавать свой собственный театральный журнал «Монд драматик», в который вкладывает остатки денег, но терпит финансовый крах, полностью разоряется и оказывается в долгах.

Ужесточение режима в области прессы продолжалось. «Законом о печати 1835 г. тюремным заключением на срок от 5 до 20 лет и штрафом от 10 тыс. до 50 тыс. фр. наказывалось «всякое оскорбление особы короля и нападки против основ государственного строя, совершаемые путем печати» (по закону 1819 г. - от 3 месяцев до 5 лет тюрьмы и от 50 до 6000 фр.). Этот закон воспрещал французским гражданам, под страхом поражающих своей суровостью наказаний (хотя и менее строгих, чем приведенные), «заявлять себя республиканцами, вмешивать особу короля в обсуждение правительственных действий, выражать пожелание или надежду на низвержение монархического или конституционного строя или на восстановление низложенного правительства, признавать право на трон за членами изгнанной королевской семьи, публиковать имена присяжных заседателей до или после суда, печатать отчеты о тайных заседаниях присяжных заседателей, устраивать подписки в пользу осужденных газет. Кроме того, судебным учреждениям было дано право приостанавливать на срок до четырех месяцев те газеты, которые в течение одного года два раза подвергались осуждению. Наконец, рисунки, эмблемы, гравюры и литографии могли быть выставляемы, издаваемы и продаваемы лишь с предварительного разрешения цензуры, которой, таким образом, снова открывались двери» (3).

«С особой назидательностью подчеркивал смысл сентябрьского 1835 г. закона о печати Гизо: «Всеобщее и предупредительное устрашение - такова главная цель карательных законов... Нужно; чтобы все боялись, чтобы все опасались общества и его законов. Нужно глубокое и постоянное сознание, что существует верховная власть, всегда способная схватить и наказать... Кто не боится, тот ничему не подчиняется»» (3).

«Однако чем сильнее становилась правительственная реакция, тем активнее заявляли о себе оппозиционные силы и течения, включая организации, все менее скрывавшие свое стремление к насильственным средствам борьбы. Запрещение последних специальным законом 1834 г. «Об ассоциациях», достигнув своих целей лишь частично, привело к усилению общественно-политического значения печати в стране» (3). «Оппозиционная антимонархическая печать, сыгравшая важнейшую роль в подготовке Июльской революции 1830 г. и в окончательном крушении династии Бурбонов, продолжала оставаться большой и влиятельной силой и в 1830-1840-е годы». «Критика правительства становилась все более резкой со стороны не только либерально-социалистической и леворадикальной, но даже легитимистской печати» (3).

«Напуганная усилением левой оппозиции, определенная часть либеральной буржуазии во главе с Одиллоном Барро выступила в 1847 г. под лозунгом: «Реформа во избежание революции» (1).

А чувствительного Нерваля личный кризис и угнетающая тяжелая атмосфера в стране приводит к приступу тяжелой душевной болезни. «После длительного лечения в клинике писатель, казалось бы, обрел здоровье и вернулся к напряженной литературной работе. В начале 1943 года он предпринимает давно задуманное и длившееся целый год путешествие по Востоку (Средиземное море, Египет, Сирия). Отдельные путевые очерки и зарисовки, иногда включавшие новеллистические или сказочные сюжеты, появляются в журналах и газетах на протяжении ближайших лет» (2). Одновременно он работает для театра и переводит с немецкого.

Особенное место в бессюжетных циклах занимают «Венские похождения» (стр.22), составившие значительную часть вступления к книге «Путешествие по Востоку». Они возникли как отдельные очерки, заметки, корреспонденции, появлявшиеся изначально в периодике. Их сюжетная линия выдержана в том же непринужденно-игривом и слегка ироничном ключе. Но «пестрая венская толпа, непривычная панорама незнакомого города, шумного, певучего и разноязыкого и наивного, таит под покровом безудержных развлечений свои трагедии, свой надрыв». «Картины народных гуляний, балов, великосветских приемов и концертов сменяются далеко не радужными зарисовками социальной и политической жизни австрийской столицы, этого «европейского Китая», непостижимо закрытого даже для проницательного ока французских дипломатов и репортеров. Вена меттерниховской полиции и жестокой цензуры, любезная и радушная по отношению к французской художественной элите, но высокомерно-пренебрежительная в обращении со своими артистами и писателями, – такой Нерваль увидел ее за 8 лет до революции 1848 года» (2, стр.22).

«Поднося французскому читателю свои впечатления в доходчивой и живой форме, Нерваль там и тут вставляет свои прогнозы относительно политической ситуации в Австрии» (2). Нервалю удалось через бытовой аспект создать целостную картину социально-психологического фона предреволюционного десятилетия.

В 1848 году он сближается с тяжелобольным Гейне, которого переводит. «Если в лирическом творчестве Нерваль шел своим собственным путем, то его публицистические очерки по духу и стилю обнаруживают близость публицистической манере Гейне» (11): «непринужденное и, казалось бы, беспорядочное чередование внешних зарисовок и собственных суждений и оценок, миниатюрные сюжетные вкрапления, иногда анекдотического свойства, диалогические сценки, заостренные портреты – социально типизированные или индивидуальные – известных политических деятелей, артистов, литераторов – и неизменно присутствующее авторское «я», создающее композиционный стержень и внутреннюю стройность этого разнородного материала» (2, стр. 23).

При явной деградации Июльской монархии и не выполнению ей главных чаяний «ни одна из буржуазных группировок и не помышляла о вооруженной борьбе за свержение монархии. Революция 1848 г. свершилась, как и предсказывал Энгельс, в результате активного выступления рабочих» (1). «Важнейшими центрами, вокруг которых группировалась оппозиция в период до и после Февральской революции 1848 г., являлись газеты «Насьональ» («Национальная») и «Реформ» – органы наиболее радикального неприятия режима Июльской монархии, выступавшие за республику и за радикальные преобразования жизни. Кратковременный период относительно мирного развития II Республики во Франции, обрамленный двумя революциями, которые произошли с интервалом в четыре месяца, ознаменовался чрезвычайно бурным ростом периодической печати, беспрецедентным с первых лет Великой французской революции» (3).

«Правительственными декретами от 5 и 6 марта 1848 г. восстанавливался режим свободы печати на основе отмены предварительных разрешения и цензуры, штемпельного сбора и денежных залогов, а также передачи всех правонарушений печати в ведение судов присяжных. В создавшейся атмосфере практически неограниченной свободы печати многие газеты и журналы, не успев появиться, тут же исчезали. Подлинному расцвету газет всех тенденций и стилей, благоприятствовали и другие меры временного правительства, отменившего и другие законы Луи Филиппа, которые сдерживали и ограничивали развитие журналистики, как, например, отмена им введенной при Июльской монархии раздачи судебными учреждениями казенных объявлений по своему выбору, являвшейся одной из форм скрытых субсидий правительственным органам» (3).

Но именно народ, главный механизм февральских событий снова самым бессовестным образом был обманут, как это быстро выяснилось. Ни одна из его надежд не была оправдана, ни одно из обещаний, данных ему, не было выполнено. Новая революция, явившаяся как бы продолжением старой, начатой парижским народом в феврале 1848 г., разразилась в конце июня. Кровопролитное сражение, почти сразу же переросшее в самые настоящие уличные бои, между восставшими рабочими и «силами порядка» – мобильной гвардией («мобили») длилось с нараставшим ожесточением 23-26 июня. В ходе его были убиты тысячи людей. Восстание было жестоко подавлено. Последовавший за подавлением Июньской революции в Париже триумф «партии порядка» выразился в немедленном и массовом применении к печати административно-репрессивных мер, когда простыми правительственными постановлениями закрывались, по сути, любые издания неугодной политической направленности, шла ли речь о газетах, действовавших с позиций защиты интересов рабочего класса или же имевших, например, роялистскую направленность» (1). «Более того, газетам было запрещено печатать самостоятельные отчеты с заседаний законодательного корпуса, довольствуясь лишь лаконичными официальными отчетами, составлявшимися его штатными секретарями. Если же речь шла о заседаниях сената, то информацию о них можно было черпать только из материалов официальной государственной газеты «Монитер». Категорически запрещалось также публиковать какие-либо отчеты о судебных заседаниях по делам печати (по ним разрешалось публиковать лишь приговоры). И хотя конституция II Республики, принятая 4 ноября 1848 г., торжественно провозглашала «перед лицом Верховного Судьи и человечества» право каждого гражданина «обнаруживать свои мысли путем печати или всяким другим способом», отвергала цензуру как таковую, а «все правонарушения, совершаемые путем печати», передавала исключительно в ведение судов присяжных, правовой режим в этой области все более ужесточался». (1)

«Буржуазия была так напугана этим самостоятельным выступлением пролетариата, что в ужасе шарахнулась от тех лозунгов, под которыми еще вчера пришла к власти» (3). Избранный президентом II Республики в ноябре 1848 г. Луи Наполеон практически сразу же закрыл шесть радикальных газет, в том числе «Реформ» и «Демокраси пасифик». «Уже в июне после введения осадного положения были закрыты сразу 11 газет Парижа. 11 июня Ламмене выпустил в траурной рамке последний номер своей «Пепль Конститюан», в нем он писал: «Сегодня нужно иметь золото, много золота, чтобы воспользоваться правом слова. Мы недостаточно для этого богаты. Бедные должны молчать!» Действия реакции получили такой размах, что подвергались репрессиям не только «красные» и «социалистические» газеты и их руководители, как например, Луи Блан, Коссидьер, Прудон, на некоторое время в тюрьме оказался и Жирарден» (1). «В практику министерства внутренних дел широко вошли «предупреждения» за малейшую критику в адрес властей. Двукратное предупреждение влекло за собой закрытие газеты на два месяца» (1).

« Террористический режим Кавеньяка, потопившего с крови парижский пролетариат, со всей жестокостью обрушился на все, что напоминало о республике и демократии. Были распущены все политические клубы и рабочие объединения, запрещены стачки и общества взаимопомощи». (3)

Была восстановлена предварительная цензура для политических и социально-экономических произведений объемом менее 10 печатных листов, по сути, касающаяся исключительно периодической печати. Согласно декрету Луи Наполеона, изданному в декабре 1851 г., ведение всех проступков, или «преступлений», печати снова изымалось из ведения судов присяжных и передавалось трибуналам исправительной полиции (3).

«Совершив государственный переворот 2 декабря 1851 г. и объявив себя «императором всех французов» Наполеоном III, Луи Наполеон начал, в подражание своему великому дяде, с закрытия неугодных ему газет, запретив сразу 11 ежедневных газет в Париже, в то время как его префекты устроили настоящую бойню «красным» листкам в провинции» (1). « Наконец, после государственного переворота Луи-Наполеона и установления новой конституции от 14 января 1852 г. и фактического начала Второй Империи возрождался закон о предварительном разрешении на выпуск газет и других периодических изданий, имеющих право на освещение политических вопросов, почти запрещалось давать отчеты о заседаниях законодательных органов и сената. Дела по вопросам печати находились в ведении министерства внутренних дел. Все это, вместе взятое, делало фактически невозможным существование демократической печати» (3)

«Таким образом, после двух революций Франция опять очутилась почти в том же положении, в котором она находилась при Карле X. Формы были приличнее, но фактическое положение писателей нисколько не улучшилось. Возникшая в результате государственного переворота II Империя просуществовала около 19 лет (1852-1870). Первую половину ее истории принято называть «авторитарной империей»» (3).

«Правовое положение периодической печати при II Империи определялось так называемым «органическим» декретом Наполеона III, принятымим в феврале 1852 г. В соответствии с ним: 1) требовалось предварительное разрешение правительства (министра полиции) для начала издания газеты или журнала; 2) ответственный или главный редактор назначались только с разрешения правительства; 3) не только восстанавливались, но и увеличивались штемпельный сбор и плата за пересылку по почте; 4) повышалась сумма залога для издания ежедневной газеты; 5) вводилась система так называемых правительственных предостережений, в соответствии с которой правительство, замечая «вредные тенденции» газеты, имело право направить ее издателю предостережение, а вслед за вторым оно было вправе приостановить издание газеты на два месяца без приговора суда; 6) запрещалось публиковать любые отчеты о судебных процессах по делам печати, а всем судам одновременно предо­ставлялось право запрещать по своему усмотрению публикацию отчетов о гражданских и уголовных процессах вообще» (3).

Иначе говоря, газета могла быть запрещена либо по судебному решению, либо по административному постановлению, или же просто – «в интересах общественной безопасности».

Действительно, французская журналистика была отдана на откуп полицейским чиновникам, назначенным Наполеоном III «воспитателями нации» (3).

«С середины 1852 г. по середину 1853 г. было вынесено свыше 90 предупреждений и три запрета. К 1854 году в Париже осталось лишь 13 газет, которым разрешалось писать о политике. Политические вопросы вообще постепенно вытеснялись из общественного сознания. Засилье католического духовенства, разгул военщины, административный и полицейский произвол, роспуск политических партий, неугодных авторитарной монархии – все это порождало особого рода прессу полулитературного, полусветского характера. Политическая пресса была принуждена к молчанию, та же пресса, которую оставили в покое, предназначалась для деморализации всего того, что еще оставалось честного в стране» (3).

«Ужесточение цензуры после прихода Луи Бонапарта резко сократил возможности журнальной деятельности Нерваля – он не раз с горькой иронией писал об этом в своих набросках. Переиздавая в 1851 году в своей книге «Путешествие по Востоку свои очерки о Вене, он вынужден был изъять из них ряд мест, затрагивающих политические и общественные вопросы. Цензурные запреты касались не только политических тем, но и романов-фельетонов, печатавшихся в газетах» (2, стр. 10).

«В 1853 году Нерваль переживает новый тяжелый приступ душевной болезни, гораздо более серьезный, чем несколько предыдущих эпизодических кризисов. Выздоровление было ненадежным и оказалось мнимым. 26 января 1855 года Жерар де Нерваль покончил с собой. Последние его дни свидетельствовали о крайней нужде. Он скитался по случайным ночлегам, не имел постоянного жилья, так как не мог заплатить за него. У кого-то из друзей он попросил семь су» (2, стр.10).

Обширное наследие писателя далеко не сразу стало достоянием читающей публики, критики и истории литературы. Только в 1914 году, через 59 лет после смерти, вышла полноценная монография Аристида Мари и в конце 1920-х годов предпринятое им же вместе с другими учеными научно-критическое издание сочинений писателя заложили прочный фундамент в изучение жизни и творчества Нерваля.

Литература

1. Аникеев В. История французской прессы. М.: 1999.
2. Нерваль, Жерар де Дочери огня. Л. 1985.
3. Соколов В. С. «Периодическая печать Франции. Изд-во СПб. ун-та, 1996.

Дата публикации на сайте: 19 июля 2012.