Мудрые мысли

Жан Морис Эжен Клеман Кокто (фр. Jean Maurice Eugene Clement Cocteau)

(5 июля 1889, Мезон-Лаффит, Франция — 11 октября 1963, Милли-ла-Форе, Франция)

Французский писатель, художник и режиссёр, предвосхитивший появление сюрреализма.

Цитата: 120 - 136 из 144

Такт в дерзости с женщиной — это умение почувствовать, до какого предела можно зайти слишком далеко!

Такт в мужестве - это знать, до каких пор можно заходить слишком далеко.

Только мысль ее работала. В свете прозрения она вдруг заметила, что все апаши, детективы, американские кинозвезды, приколотые Полем к стенам, походили на сироту и на Даржелоса-Атали.
(«Ужасные дети»)

у Жана Кокто спросили:
Представьте, что ваш дом горит и вы сможете вынести оттуда только одну вещь.
Кокто ответил — я возьму с собой огонь.

У красоты огромные преимущества. Она действует даже на тех, кто к ней равнодушен.
(«Ужасные дети»)

У сна своя вселенная, своя география, своя геометрия и свои календари.

Что думает мрамор, из которого скульптор высекает шедевр? Он думает: *Меня бьют, портят, оскорбляют, ломают, я погиб*. Мрамор идиот. Жизнь бьет меня, Эртебиз. Она создает шедевр. Надо, чтобы я вынес ее удары, не понимая их. Надо собраться с силами, держаться спокойно, помочь ей, работать вместе с ней, надо дать ей закончить ее работу.
(«Ужасные дети»)

Что думает мрамор, из которого скульптор высекает шедевр? Он думает: *Меня бьют, портят, оскорбляют, ломают, я погиб*. Мрамор идиот.
(«Ужасные дети»)

Что думает мрамор, из которого скульптор высекает шедевр? Он думает: «Меня бьют, меня губят, разбивают, надо мною вершится надругательство, я погибаю». Но мрамор глуп. Жизнь ваяет меня, она творит из меня шедевр. И я должен вынести все удары, даже если не понимаю их. Должен держаться. Должен спокойно принимать всё, помогать ей, сотрудничать с нею, чтобы она смогла завершить своё дело.

Что думает холст, когда на него наносят шедевр?..*Меня обмазывают, меня терзают...* Вот так и человек обижается на свою прекрасную судьбу.

Что мы знаем? Кто говорит?
Мы бьемся во мраке, мы сидим в сверхъестественном по самую шею. Мы играем с богами в прятки. Мы ничего не знаем, ничего, ничего.
(«Ужасные дети»)

чтобы жить на земле, надо следовать ее изменчивой моде, а сердце здесь нынче не носят.
(«Ужасные дети»)

Школьники, возвращаясь в классы, уже раскатали, растоптали, измежевали, изжевали его, освежевали жесткую осклизлую землю.
(«Ужасные дети»)

Элизабет не благодарила. Она привыкла жить чудесами и принимала их без удивления. Она ожидала их, и они всегда совершались.
(«Ужасные дети»)

Эпоха бывает темной только для темных умов. Наша, как раз потому, что она столь богата, слывет головоломкой. Одни путаются в ней, другие бегут от нее в прошлое, третьи ловят рыбку в мутной воде. И лишь немногие ориентируются в ней. Однако с птичьего полета она видна, как на карте.
(«Ужасные дети»)

Эта приемная сумасшедшего дома с ее идеальной обстановкой для материализации духов, пришедших напомнить живым о себе, выдавала, кроме того, еврейское пристрастие Майкла к готическим соборам с приделами на плоских крышах сороковых этажей, где местные дамы музицируют на органе, возжигая цековные свечи; Нью-Йорк потребляет гораздо больше свечей, чем Лурд, чем Рим, чем любой святой город мира.
(«Ужасные дети»)

Этим бедным сиротам даже в голову не приходило, что жизнь — это борьба, что существуют они контрабандно, что судьба только терпит их, закрывает на них глаза. Им представлялось вполне естественным, что домашний врач и дядя Жерара содержат их.
Богатство — это личное свойство, бедность тоже. Бедняк, ставший богатым, развернется пышным убожеством. Они были так богаты, что никакое богатство не могло бы изменить их жизнь. Свались на них, спящих, целое состояние — проснувшись, они бы его не заметили.
Они опровергали предубеждение против беззаботной жизни, вольных нравов и, сами того не ведая, осуществляли на деле *восхитительные возможности жизни легкой и гибкой, потерянной для работы*, о которых говорит философ.
(«Ужасные дети»)