Вениамин Александрович Каверин (настоящая фамилия — Зильбер, Veniamin Aleksandrovich Kaverin)

(6 (19) апреля 1902, Псков, Российская империя - 2 мая 1989 Москва, СССР)

Биография (Татьяна Халина)

Вениамин Зильбер родился 19 апреля 1902 года в Пскове.

Его отец Александр Зильбер был капельмейстером Омского пехотного полка. В 1896 году он приехал из Выборга в Псков с женой Анной Зильбер-Дессан и тремя детьми - Мирой, Еленой и Львом. В Пскове в семье Зильберов родились еще Давид, Александр и Вениамин. Семья была большая, сложная, «недружная», как позже отмечал Вениамин, по-своему замечательная и заметная в небольшом провинциальном городе. Александр Зильбер был человеком с незаурядными музыкальными способностями, он проводил много времени в казарме, репетируя армейские марши с солдатскими оркестрантами. По воскресеньям духовой оркестр под его руководством играл для публики в Летнем саду на открытой эстраде. Отец мало вникал в жизнь детей, и материальное положение семьи было нелегким. Большинство забот лежало на плечах матери, которая оказала гораздо большее влияние на судьбы своих талантливых детей. Анна Григорьевна была высокообразованной женщиной, окончила московскую консерваторию по классу рояля и всю свою интеллигентность, энергичность и широту интересов передала детям. Анна Григорьевна давала уроки музыки, организовывала для псковичей концерты, по ее приглашению в Псков приезжали известные музыканты, певцы и драматические артисты, в числе которых Федор Шаляпин и Вера Комиссаржевская.

В семье Зильберов были музыкально одарены все дети. Частый недостаток семейного уюта и согласия компенсировался преданностью любимому делу, трудолюбием, чтением и участием в общественной жизни города. Вечерами после концертов, когда за стол садились 12-15 человек, в семье обсуждали очередное событие в культурной жизни города, часто спорили и долго жили этими впечатлениями. Младший Вениамин прислушивался к спорам старших братьев и их товарищей - будущих ученых Августа Летавета, Юрия Тынянова, Мирона Гаркави, в значительной мере ощущал их влияние и обаяние увлеченных и творческих личностей. «Торчали на Великой, забегая домой только чтобы поесть. Это была прекрасная, ленивая жизнь, больше в воде, чем на суше...» - писал позже Вениамин. Летом Зильберы иногда снимали дачу в Черняковицах - большой, старый, разваливающийся дом, который прозвали «Ноев ковчег». Вспоминая себя в раннем детстве, Вениамин писал: «Меня поражало все - и смена дня и ночи, и хождение на ногах, в то время как гораздо удобнее было ползать на четвереньках, и закрывание глаз, волшебно отрезавшее от меня видимый мир. Повторяемость еды поразила меня - три или даже четыре раза в день? И так всю жизнь? С чувством глубокого удивления привыкал я к своему существованию - недаром же на детских фотографиях у меня всегда широко открыты глаза и подняты брови».

Автобиографическая трилогия «Освещенные окна» дает представление о том, какими разными каждодневными событиями была полна жизнь маленького псковича, как он сомоутверждался в семье и жадно впитывал впечатления от окружавшего его мира, в котором назревала революция, враждовали демократы и монархисты, за подпольщиками охотились филеры, но «каждое утро открывались магазины, чиновники шли в свои «присутственные места», мать - в «Специальный музыкальный магазин» на Плоской, нянька - на базар, отец - в музыкальную команду». В 1912 году Каверин поступил в Псковскую гимназию, где проучился 6 лет. Позже он вспоминал: «Мне не давалась арифметика. В первый класс я поступал дважды: провалился из-за арифметики. На третий раз хорошо сдал экзамены в приготовительный класс. Был рад. Мы жили тогда на Сергиевской улице. Вышел в форме на балкон: показать городу, что я гимназист». Годы учебы в гимназии оставили яркий след в жизни Вениамина, во всех событиях ученической жизни он был активным и непосредственным участником, стал в 1917 году членом демократического общества (сокращенно ДОУ).

Он писал позже, что «дом, гимназию, город в разные времена года, сады - Ботанический и Соборный, прогулки к немецкому кладбищу, каток, самого себя между четырьмя и пятнадцатью годами» он помнил «фотографически точно», а вот семнадцатый год «тонет в лавине нахлынувших событий». И не только политических - «Впервые в жизни я выступал на собраниях, защищал гражданские права пятого класса, писал стихи, без конца бродил по городу и окрестным деревням, катался на лодках по Великой, влюбился искренне и надолго».

Границей, разделяющей детство и юность, писатель считал зиму 1918 года, когда немецкие войска заняли Псков: «Немцы как бы захлопнули дверь за моим детством».

Важнейшее место в жизни Вениамина, с того момента, как научился он читать, занимали книги. Чтение поражало мальчика возможностью уходить в другой мир и в другую жизнь. О том, какую роль играло чтение в жизни псковской молодежи начала 20 века, Вениамин Александрович вспоминал в очерке «Собеседник. Заметки о чтении»: «В провинциальном городе, битком набитым реалистами, семинаристами, студентами Учительского института, постоянно спорили о Горьком, Леониде Андрееве, Куприне. Спорили и мы - по-детски, но с чувством значительности, поднимавшим нас в собственных глазах». Учителем, страшим товарищем, другом для молодого Каверина на всю жизнь стал близкий друг брата Льва, а затем муж сестры Елены - Юрий Тынянов, в будущем замечательный литературовед и писатель. В Пскове осенью 1918 года Вениамин читал ему свои стихи, с подражанием Блоку и первую трагедию в стихах. Тынянов, раскритиковав прочитанное, все же заметил, что в этом подростке «что-то есть», «хотя в тринадцать лет все пишут такие стихи». Тынянов отметил хороший слог, «крепкий» диалог, стремление к сюжетному построению, и позже по его совету молодой писатель обратился к прозе.

В 1919 году Вениамин Зильбер уехал с братом Львом из Пскова учиться в Москву. Он увез с собой небогатый гардероб, тетрадь со стихами, две трагедии и рукопись первого рассказа. В Москве Виниамин окончил среднюю школу и поступил в московский университет, но по совету Тынянова в 1920 году перевелся в Петроградский университет, одновременно поступив в институт восточных языков на факультет арабистики. Во время учебы он увлекся немецкими романтиками, ходил на лекции и семинары в огромном старом плаще, пробовал писать стихи, заводил знакомства с молодыми поэтами. В 1920 году Вениамин Зильбер представил на объявленный Домом литераторов конкурс свой первый рассказ «Одиннадцатая аксиома» и вскоре удостоился за него одной из шести премий. Этот рассказ не был опубликован, но произвел впечатление на Горького, который похвалил начинающего автора, и начал следить за его творчеством. Примерно в то же время Виктор Шкловский привел Вениамина в содружество молодых литераторов «Серапионовы братья», представив его не по имени, а названием того самого рассказа — «Одиннадцатая аксиома», о котором «Серапионы» были наслышаны. «Под именем «Серапионовых братьев», — писал Евгений Шварц, часто бывавший на их заседаниях, хотя и не входивший в «братство», — объединились писатели и люди мало друг на друга похожие. Но общее ощущение талантливости и новизны объясняло их, оправдывало их объединение». В число «Серапионов» входили такие известные писатели, как Всеволод Иванов, Михаил Зощенко, Константин Федин и поэт Николай Тихонов. Но Каверину ближе всех по духу был умерший в возрасте двадцати трех лет Лев Лунц. Вместе они представляли так называемое западное направление и призывали русских писателей учиться у зарубежной литературы.

Учиться — «это не значит повторять ее. Это значит вдохнуть в нашу литературу энергию действия, открыв в ней новые чудеса и секреты» - писал Лунц. Динамичный сюжет, занимательность в сочетании с мастерством формы и отточенностью стиля они ставили во главу угла. «Я всегда был и остался писателем сюжетным», — признавался позже Вениамин Александрович. За пристрастие к сюжету и занимательности критики его постоянно ругали, а в бурные 1920-е годы сам Вениамин с юношеским пылом критиковал признанные авторитеты: «Тургенева я считал своим главным литературным врагом» и не без сарказма заявлял: «Из русских писателей больше всего люблю Гофмана и Стивенсона». У всех «Серапионов» были характерные прозвища, у Вениамина таким прозвищем было «брат Алхимик». «Искусство должно строиться на формулах точных наук», — было написано на конверте, в котором Вениамин послал на конкурс свой первый рассказ.

Псевдоним «Каверин» взят был писателем в честь гусара, приятеля молодого Пушкина (выведенного им под собственной фамилией в «Евгении Онегине»).

Уж тёмно: в санки он садится.
«Пади, пади!» — раздался крик;
Морозной пылью серебрится
Его бобровый воротник.
К Talon помчался: он уверен,
Что там уж ждет его Каверин.
Вошел: и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток,
Пред ним roast-beef окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Стразбурга пирог нетленный
Меж сыром Лимбургским живым
И ананасом золотым.

В 1922 году Вениамин Каверин женился на сестре своего друга Юрия Тынянова – Лидии, позже ставшей известной детской писательницей. В этом счастливом и продолжительном браке у Вениамина и Лидии родилось двое детей – Николай, ставший доктором медицинских наук, профессором и академиком РАМН, и дочь Наталья, также ставшая профессором и доктором медицинских наук.

В 1923 году Каверин выпустил свою первую книгу «Мастера и подмастерья». Авантюристы и сумасшедшие, тайные агенты и карточные шулеры, средневековые монахи и алхимики, магистры и бургомистры — причудливый фантастический мир ранних «отчаянно оригинальных» рассказов Каверина населяли очень яркие личности. «Люди играют в карты, а карты играют людьми. Кто разберется в этом?» Горький называл Каверина «оригинальнейшим писателем» и советовал беречь свой талант: «Это цветок оригинальной красоты, формы, я склонен думать, что впервые на почве литературы русской распускается столь странное и затейливое растение». Нельзя не отметить и явные научные успехи начинающего автора. После окончания университета Каверин был оставлен в аспирантуре. Как филолога его привлекали малоизученные страницы русской литературы начала XIX-го века: сочинения В.Ф.Одоевского, А.Ф.Вельтмана, О.И.Сенковского — последнему он посвятил серьезный научный труд, выпущенный в 1929 году отдельной книгой «Барон Брамбеус. История Осипа Сенковского, журналиста, редактора «Библиотеки для чтения». Эта книга одновременно была представлена как диссертация, которую Каверин с блеском защитил, несмотря на ее явную беллетристичность, в Институте истории искусств. Каверин верил в свой писательский талант и в то, что судьба вручила ему «билет дальнего следования», как пророчески сказал о нем Евгений Замятин, и потому решил для себя только одно: писать и писать — ежедневно. «Каждое утро, — рассказывал Евгений Шварц, — на даче ли, в городе ли, садился Каверин за стол и работал положенное время. И так всю жизнь. И вот постепенно, постепенно «литература» стала подчиняться ему, стала пластичной. Прошло несколько лет, и мы увидели ясно, что лучшее в каверинском существе: добродушие, уважение к человеческой работе, наивность мальчишеская с мальчишеской любовью к приключениям и подвигам — начинает проникать на страницы его книг».

В начале 1930-х годов Каверин увлекся написанием пьес, которые были поставлены известными режиссерами и имели успех. Всеволод Мейерхольд неоднократно предлагал ему сотрудничество, но сам Каверин считал, что с ремеслом драматурга не в ладах и целиком сосредоточился на прозаических произведениях. Он издавал свои новые произведения одно за другим – так были изданы романы и повести «Конец хазы», «Девять десятых судьбы», «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове», «Черновик человека», «Художник неизвестен» и сборники рассказов. В 1930 году у 28-летнего автора вышло трехтомное собрание сочинений. Чиновники от литературы объявили Каверина писателем-«попутчиком» и злобно громили его книги, обвиняя автора в формализме и жажде буржуазной реставрации. Между тем надвигались времена, когда на подобную «критику» становилось опасно не обращать внимания, и Каверин написал «традиционное» «Исполнение желаний». Этот роман пользовался большой популярностью, но автор был недоволен своим детищем, называл его «инвентарем назидательности», периодически его перерабатывал и, в конце концов, сократил чуть не на две трети: «Мой успех был наградой за отказ от своеобразия, которым я так дорожил, тогда, в двадцатых годах». Роман «Исполнение желаний» вышел в 1936 году, но действительно спас Каверина роман «Два капитана», в противном случае писатель мог разделить участь своего старшего брата, академика Льва Зильбера, которого трижды арестовывали и отправляли в лагеря.

Роман «Два капитана» по слухам понравился самому Сталину — и после войны писатель был удостоен Сталинской премии. Роман «Два капитана» стал самым известным произведением Каверина. После публикации он был так популярен, что многие школьники на уроках географии всерьез доказывали, будто Северную землю открыл не лейтенант Вилькицкий, а капитан Татаринов — настолько верили они в героев романа, воспринимали их как реально существующих людей и писали Вениамину Александровичу трогательные письма, в которых расспрашивали о дальнейшей судьбе Кати Татариновой и Сани Григорьева. На родине Каверина в городе Пскове неподалеку от Областной детской библиотеки, носящей ныне имя автора «Двух капитанов», был даже установлен памятник капитану Татаринову и Сане Григорьеву, чьей мальчишеской клятвой было: «Бороться и искать, найти и не сдаваться».

В годы Великой Отечественной войны Вениамин Каверин был специальным фронтовым корреспондентом «Известий», в 1941 году на ленинградском фронте, в 1942-1943 годах - на Северном флоте. Его впечатления о войне были отражены в рассказах военного времени, и в послевоенных произведениях - «Семь пар нечистых» и «Наука расставания», а также во втором томе «Двух капитанов». Сын писателя Николай Каверин рассказывал о военных годах отца: «Помню его рассказ о том, как летом 1941 года на Карельском перешейке его направили в полк, успешно отразивший наступление финнов. На дороге их машина встретила разрозненные группы бойцов, потом дорога стала совсем пустой, а потом их обстреляли, и шофер едва успел развернуть машину. Оказалось, что встреченные ими отступавшие бойцы - это и был этот самый полк, успех которого надо было описать. Раньше, чем спецкор «Известий» успел до него добраться, финны его разгромили. Помню рассказ о поведении моряков разных стран под бомбежкой в Архангельске. Британцы держались очень хорошо, а из американцев особенно спокойно - даже равнодушно - встречали опасность американские китайцы. Из рассказов о жизни в Мурманске мне запомнился эпизод в клубе моряков, когда кого-то из морских летчиков вызвали, он доиграл партию в шахматы и ушел, сказав, что его вызывают, чтобы лететь в «Буль-буль». Когда он ушел, Каверин спросил, что это значит, и ему объяснили, что «Буль-буль» - так летчики называют какое-то место на побережье, где у немцев очень сильная противовоздушная оборона, и наши самолеты там постоянно сбивают. И они «буль-буль». В поведении летчика, который доиграл партию и ушел, не было заметно никакого волнения или беспокойства».

В 1944 году был опубликован второй том романа «Два капитана», а в 1946 году вышло постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». Михаил Зощенко и Анна Ахматова, которых член Политбюро Жданов в своем докладе назвал «подонком» и «блудницей», сразу оказались в изоляции. Многие «друзья», встретив Зощенко на улице, переходили на другую сторону, но Зощенко с Кавериным связывала старая дружба и их отношения после постановления ЦК не изменились. Каверин, живший тогда в Ленинграде, как мог, поддерживал попавшего в беду друга, которого считал одним из лучших современных писателей. Они бывали друг у друга в гостях, прогуливались вместе по ленинградским улицам. Каверин помогал Зощенко материально.

В 1947 году Вениамин Каверин покинул Ленинград, переехал в Москву и жил в поселке писателей Переделкино. С 1948-го по 1956-й годы писатель работал над трилогией «Открытая книга», в которой рассказывалось о становлении и развитии микробиологии в стране и целях науки. Книга завоевала популярность у читателей, но коллеги по «цеху» и критики приняли роман в штыки. Вот что об этом рассказывал сын писателя: «Не знаю, сыграло ли роль независимое поведение Каверина в его литературной судьбе. Во всяком случае, когда в 1948 году вышла в журнальном варианте первая часть романа «Открытая книга», последовал необычно мощный, даже по тем временам критический разгром. В четырнадцати статьях и рецензиях в разных, не только литературных газетах и журналах роман обличали как произведение глубоко чуждое социалистическому реализму. Тон статей варьировал от яростно-обличительного до пренебрежительного, причем ругали не только автора, но и героев романа. Помню, что в одной из рецензий Андрей Львов был назван «придурковатым» (видимо, за слишком глубокомысленные рассуждения). Каверин держался стойко, разгромные статьи после первых трех-четырех читать перестал. Но все-таки разгром не прошел бесследно. Вторая часть романа бледнее первой. При издании романа первую сцену - вызывавшую особую ярость критиков гимназическую дуэль - пришлось убрать, теперь Таню Власенкову не поражала случайная дуэльная пуля, а просто сбивали мчащиеся сани. Впоследствии Каверин все восстановил».

На 2-м съезде писателей в 1954 году Каверин выступил со смелой речью, призывая к свободе творчества, к справедливой оценке наследия Юрия Тынянова и Михаила Булгакова. В 1956 году Каверин стал одним из организаторов альманаха «Литературная Москва». Его сын рассказывал: «Каверин был членом редколлегии и занимался делами альманаха очень активно. Первый том альманаха вышел в январе 1956 года, накануне ХХ съезда партии. Он не только имел успех у читателей, но был благосклонно принят критикой и «начальством». Второй том вышел в конце 1956 года. В нем была напечатана вторая часть романа «Открытая книга». Обстановка к тому времени сильно изменилась. В венгерском демократическом движении, которое было подавлено советскими танками в ноябре 1956 года, важную роль играли писатели – «Клуб Петефи». Поэтому теперь либерально настроенная литературная общественность была под подозрением. Да и вообще атмосфера в литературе и общественной жизни стала после «венгерских событий» более суровой. Второй альманах «Литературная Москва» был встречен в штыки. Особенно большую ярость вызвал рассказ Яшина «Рычаги». Яшин, который вряд ли в то время мог прочесть Оруэлла, описал, тем не менее, то явление, которое Оруэлл назвал «двоемыслием». Это не могло пройти незамеченным, так что альманах, скорее всего, громили бы и без «венгерских событий». Дело не ограничилось критическими нападками в печати. Заседали партийные бюро и комитеты, писателей-членов партии обязали «признать ошибки» на обсуждении альманаха в Союзе Писателей. Каверин не был членом партии, и ошибки признавать не желал. На обсуждении он решительно защищал альманах. Он волновался, у него срывался голос. Заключавший обсуждение Сурков, бывший тогда видным литературно-партийным чиновником, сказал (как всегда с оканием): «Видно, не шуточные вопросы мы здесь обсуждаем, если один из основоположников советской литературы так волновался, что даже пустил петуха». Эммануил Казакевич, главный редактор альманаха, очень выразительно воспроизводил эту речь Суркова. Мы с сестрой потом долго называли отца не иначе как «основоположник».

В 1960-е годы Каверин поместил в возглавляемом Александром Твардовским «Новом мире» повести «Семь пар нечистых» и «Косой дождь», написанные в 1962 году, а также статьи, в которых стремился воскресить память о «Серапионовых братьях» и реабилитировать Михаила Зощенко. В 1970-е годы Каверин выступал в защиту Александра Солженицына и других опальных литераторов. Не сдавался и сам Каверин, творя свою правдивую прозу – в 1965 году им была написана книга статей и мемуаров «Здравствуй, брат. Писать очень трудно...», в 1967 году - роман «Двойной портрет», в 1972 году – роман «Перед зеркалом», в 1976 году - автобиографическое повествование «Освещенные окна», в 1978 году - сборник статей и воспоминаний «Вечерний день», в 1981 году - сказочную повесть «Верлиока», в 1982 году – роман «Наука расставания», в 1985 году - книгу воспоминаний «Письменный стол» и еще многие другие произведения.

Впервые произведения Каверина начали экранизировать в 1926 году. На киностудии «Ленфильм» были сняты кинофильм «Чужой пиджак», кинофильм в двух сериях «Два капитана» и телефильм в девяти сериях «Открытая книга». Наиболее удачной сам Каверин считал телевизионную версию повести «Школьный спектакль». Всего по роману «Два капитана» было снято три фильма. А 19 октября 2001 года в Москве состоялась премьера мюзикла «Норд-Ост», созданного по мотивам этого романа. 11 апреля 2002 года на Северном Полюсе авторами мюзикла Георгием Васильевым и Алексеем Иващенко был водружен флаг «Норд-Оста» с бессмертным девизом полярников «Бороться и искать, найти и не сдаваться».

Каверин не был ни диссидентом, ни борцом, и, тем не менее, имел мужество не раз осуждать произвол власти и цинизм господствующей идеологии. Каверин написал открытое письмо, в котором объявил о разрыве отношений со своим старым товарищем Константином Фединым, когда тот не допустил до русского читателя роман «Раковый корпус» Солженицына. Каверин свел счеты с недругами в книге мемуаров «Эпилог», которую он писал в стол в 1970-е годы.

«Эпилог» описывал историю советской литературы и биографии ее творцов без всяких румян и прикрас, представляя суровый и мужественный взгляд Каверина на то, кто есть кто. В нем велся рассказ о деградации Тихонова, предательстве Федина, сопротивлении Шварца, мученичестве Зощенко, мужестве Пастернака, выносился суровой приговор Алексею Толстому и Валентину Катаеву, была боль за Леонида Добычина, нежность к Мандельштаму и брезгливость к Константину Симонову. О Симонове Каверин писал: «Он изложил мне гениальную теорию поочередного взятия пяти Сталинский премий. И взял шесть...». «Эпилог» получился обжигающим и горьким. «История этой книги сама по себе не лишена интереса. – вспоминал Николай Каверин. - В 1975 году Каверин ее закончил, но через три года вновь к ней вернулся, окончательно работа была завершена в 1979 году. Предыдущая часть мемуаров, «Освещенные окна», где речь шла о дореволюционном времени, была издана за несколько лет до этого, но о публикации «Эпилога», в котором рассказывается о советском периоде, нечего было и думать. В книге, в частности, идет речь о попытке НКВД завербовать Каверина в качестве литературного стукача осенью 1941 года (больше им делать было нечего в момент, когда замкнулась блокада Ленинграда, а Гудериан наступал на Москву). Идет речь о подготовке депортации евреев в период «дела врачей» и связанной с этим попытке состряпать письмо «видных евреев» с просьбой расстрелять «врачей-убийц», о травле Солженицына, о разгроме «Нового Мира» Твардовского. И все это описано участником событий, да еще каверинским пером! «Эпилог» и сейчас - острое и интересное чтение, а тогда книга воспринималась как явное покушение не Советскую власть. Публиковать книгу за рубежом Каверин не хотел. Он собирался и дальше писать и печататься, и совершенно не стремился в тюрьму или эмиграцию. Было решено рукопись отложить до лучших времен, а для безопасности - переправить за границу, пусть там лежит и дожидается своего часа. В это время власти как раз собирались изгнать за границу Владимира Войновича, и Каверин с ним договорился, что если Войнович действительно уедет, то рукопись будет к нему переправлена. Просто отдать ее Войновичу, чтобы он взял рукопись с собой, представлялось слишком рискованным, и, кроме того, работа над мемуарами была еще не совсем закончена. Потом, когда Войнович уже уехал, а книга была завершена, я попросил Люшу (Елену Цезаревну Чуковскую) помочь с пересылкой рукописи. Я знал, что у нее есть немалый опыт в делах такого рода. Но, видимо, как раз в это время она не могла сама этим заниматься, так как «всевидящее око» внимательно за ней присматривало в связи с ее участием в делах Солженицына. Поэтому она попросила Бориса Биргера, известного во всем мире, но не признанного Советской властью художника, помочь переслать рукопись. Самого Каверина во все эти детали я не посвящал, он только знал, что я намерен обеспечить пересылку рукописи Войновичу. Именно из-за этого был момент, когда дело приняло неожиданный оборот и едва не сорвалось. Биргер обратился с просьбой отвезти рукопись к своему знакомому, австрийскому дипломату, а тот усомнился, действительно ли автор желает, чтобы его мемуары были переправлены на свободный Запад. И они оба, Биргер и дипломат, приехали на дачу к Каверину в Переделкино, чтобы получить личное одобрение автора. Меня в этот момент на даче не было, и никто не мог объяснить Каверину, какое отношение имеет Биргер, а тем более неизвестный австриец, к «Эпилогу». Тем не менее, все обошлось благополучно. Каверин все понял, подтвердил свое одобрение задуманной пересылки, и «Эпилог» уехал к Войновичу, где и пролежал до «лучших времен». «Лучшие времена», в конце концов, наступили, книгу не пришлось публиковать за рубежом. «Эпилог» вышел в 1989 году в издательстве «Московский Рабочий». Каверин успел увидеть сигнальный экземпляр…».

Кто-то очень верно подметил: «Каверин — из тех людей, кого литература сделала счастливым: он всегда увлеченно писал, всегда с удовольствием читал других». Может быть, именно эта сосредоточенная погруженность в книги, архивы, рукописи позволила ему в самые жестокие годы «оградить свое сердце от зла» и остаться верным друзьям и себе самому. И потому в собственных его сочинениях, в которых добро всегда — четко и ясно — отделено от зла, мы обнаруживаем «мир несколько книжный, но чистый и благородный» (Е.Л.Шварц).

Размышляя о своих удачах и промахах, Вениамин Александрович писал: «Мое единственное утешение, что у меня все-таки оказался свой путь...» О том же говорил Павел Антокольский: «Каждый художник тем и силен, что не похож на других. У Каверина есть гордость «лица необщим выражением».

Он не прекращал писать до последних дней, даже когда уже не было полной уверенности в том, что все замыслы удастся осуществить. Одной из последних работ Каверина стала книга о его лучшем друге Ю.Тынянове «Новое зрение», написанная в соавторстве с критиком и литературоведом Вл.Новиковым.

Вениамин Каверин умер 2 мая 1989 года, и был похоронен на Ваганьковском кладбище.

Автобиография (Сборник "Советские писатели", Автобиографии в 2-х томах., Гос. изд-во худ. литературы, М., 1959 г.)

Я родился в 1902 году в городе Пскове, в семье музыканта. В 1912 году поступил в псковскую гимназию. Друг моего старшего брата Ю. Н. Тынянов, впоследствии известный писатель, был моим первым литературным учителем, внушившим мне горячую любовь к русской литературе.

Шестнадцатилетним юношей я приехал в Москву, где в 1919 году окончил среднюю школу. В те годы я писал стихи, но, встретив суровую оценку своих опытов со стороны известных литераторов, решил оставить литературные занятия и посвятить себя научной деятельности. В 1920 году я перевелся из Московского университета в Петроградский, одновременно поступив в Институт восточных языков. Однако конкурс для начинающих писателей подсказал мне мысль вновь испытать свои силы в литературе. Вот как это произошло.

...Готовясь к экзамену по логике, я впервые прочел краткое изложение неэвклидовой геометрии Лобачевского и был поражен смелостью ума, вообразившего, что параллельные линии сходятся в пространстве, и на основании этой странной мысли построившего новое учение, столь же точное, как учение Эвклида.

Профессор Л. экзаменовал меня сорок минут. Усталый, но веселый я возвращался домой и на Бассейной улице увидел афишу, угадавшую мои самые затаенные мысли. Дом литераторов предлагал всем желающим принять участие в конкурсе начинающих писателей. Назначалось пять премий — первая пять, вторая — четыре и три третьих по три тысячи рублей.

От Дома литераторов до Греческого проспекта, на котором я жил, было недалеко — десять минут ходьбы. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что эти десять минут определили главные черты моей жизни. Дойдя до дому, я решил навсегда оставить стихи, которые ежедневно писал в течение нескольких лет, перейти на прозу и принять участие в конкурсе.

Наконец — это было самое важное — я успел обдумать свой первый рассказ: «Одиннадцатая аксиома». Как известно, Лобачевский не согласился именно с одиннадцатой аксиомой Эвклида. Таким образом, мысль, которая легла в основание моего первого рассказа, имела прямое отношение к экзамену по логике — я был тогда студентом первого курса Петроградского университета.

Лобачевский свел в пространстве параллельные линии. Что же мешает мне свести — не только в пространстве, но и во времени — два параллельных сюжета? Нужно только, чтобы независимо от места и времени действия между героями была внутренняя логическая связь.

Придя домой, я взял линейку и расчертил лист бумаги вдоль на два равных столбца. В левом я стал писать историю монаха, который теряет веру, рубит иконы и бежит из монастыря. В правом — историю студента, проигрывающего в карты свои и чужие деньги. Действие первого рассказа происходило в средние века. Действие второго — накануне революции. В конце третьей страницы — это был очень короткий рассказ — две «параллельных» истории сходились. Студент и монах встречались на берегу Невы. Разговаривать им было не о чем, и, пытаясь обрисовать всю глубину падения своих героев, автор обращался к описанию мрачной картины осеннего Петрограда.

Этот рассказ я написал в течение трех дней и под многозначительным девизом: «Искусство должно строиться на формулах точных наук» — послал на конкурс.

Ответ пришел не скоро. Но еще до получения ответа мне удалось случайно узнать, что мой рассказ отмечен жюри. Я жил у Юрия Николаевича Тынянова — в ту пору молодого ученого, историка литературы. Занимаясь — уже не логикой, а русской историей,— я услышал через полуоткрытую дверь чей-то мягкий, незнакомый голос, который рассказывал — я не ослышался — содержание моего рассказа.

— ...Написано еще очень по-детски,— говорил этот голос,— но, по-моему, заслуживает премии. Хотя бы за странное воображение!

Разумеется, я сразу догадался, что гость Тынянова — один из членов жюри. Но я не стал расспрашивать Юрия Николаевича. Он любил подшучивать над моими стихами, и я не решился рассказать ему, что, увидев афишу Дома литераторов, внезапно перешел на прозу.

Прошло три или четыре месяца, и премия была присуждена — правда, не первая, не вторая, и даже не третья «а». Но для девятнадцатилетнего студента и третья «б» премия была потрясающим событием. Первый рассказ — и премия! Я написал его в три дня! Что же произойдет, если над следующим рассказом я стану работать три недели?

Забегая вперед, должен сказать, что ничего не произошло. Вслед за «Одиннадцатой аксиомой» я написал девять рассказов, не имевших никакого успеха.

В бухгалтерии Дома литераторов мне вручили три тысячи рублей. Это было в 1920 году, и пока жюри обсуждало представленные рассказы, деньги сильно упали в цене. Возвращаясь домой, я купил шесть ирисок — по пятисот рублей за штуку. Это был мой первый литературный гонорар. Помню, с какой радостью я принес эти ириски Юрию Николаевичу Тынянову и угостил своего учителя и лучшего друга.

Так я начал писать. Это еще не было выбором профессии. И в те годы и значительно позже — я продолжал думать о научной деятельности. Но это было прикосновением к миру литературных страстей, волнений, честолюбивых мечтаний...

Мысль о том, что это — мир труда, впервые внушил мне Горький. Я помню весенний день 1921 года, когда Горький впервые пригласил к себе «Серапионовых братьев». Он жил на Кронверкском, из окон квартиры открывался Александровский парк. Мы вошли и, так как нас было много, долго и неловко рассаживались—более смелые поближе к хозяину, более робкие — на тахту, с которой потом трудно было встать, потому что она оказалась необыкновенно мягкой и подалась до самого пола. Эта тахта запомнилась мне навсегда. Опустившись на нее, я вдруг увидел свои далеко выставившиеся ноги в грубых солдатских ботинках. Спрятать их было нельзя. Встать — об этом нечего и думать! Волнуясь, я долго размышлял о ботинках и успокоился, лишь убедившись в том, что у Всеволода Иванова, сидевшего рядом с Алексеем Максимовичем,— такие же и даже немного хуже.

Чувство полной неизвестности — как себя вести? — немедленно сковало меня, едва я увидел Горького. Меня поразили книжные полки, стоявшие не у стен и образовавшие как бы два ряда уютных, маленьких комнат. К спинке кровати, стоявшей в кабинете Алексея Максимовича, была прикреплена передвижная подушечка, назначение которой я понял не сразу: сидя на кровати, удобно было опираться на подушечку головой. Мне запомнились не только эти мелочи — десятки других. Среди вещей, которые не имели права казаться обыкновенными, стоял и ходил человек огромного роста, немного сгорбленный, но еще с богатырским размахом плеч, окающий, прячущий мягкую и лукавую улыбку под усами.

В известной книге Кэррола «Алиса в стране чудес» героиня почти на каждой странице испытывает странные превращения: то она становится маленькой, то большой. Нечто подобное стало происходить со мною, когда я оказался у Горького. То представлялось мне, что я могу и даже должен вмешаться в разговор, завязавшийся между Горьким и старшими товарищами, — вмешаться и поразить решительно всех глубиной своих соображений. То я съеживался — и тогда оказывалось, что на неудобной низкой тахте сидит какой-то мальчик с пальчик.

Алексей Максимович заговорил с большим одобрением о последнем рассказе Иванова «Жаровня архангела Гавриила» — пожалуй, именно в это время начались мои превращения. Рассказ Иванова был очень далек от того, что интересовало меня в литературе, и высокую оценку Горького я воспринял как беспощадный приговор всем моим мечтам и надеждам. Потом Алексей Максимович стал вслух читать этот рассказ, и все время, пока он читал, я мучительно думал о том, что сказать, когда чтение будет окончено. У меня были возражения, заходившие очень далеко. По моему мнению, в «Жаровне архангела Гавриила» не было «остранения быта» — а между тем в литературе быт непременно должен оборачиваться своею «острой стороной», то есть теми чертами, которые граничат с фантастикой. На этом основании я отрицал, например, Тургенева, у которого через несколько лет стал учиться с энергией молодости, ненавидящей компромиссы.

Так или иначе, сидя на тахте и слушая «Жаровню архангела Гавриила», я лихорадочно готовился к возражениям. Алексей Максимович прочитал рассказ. Лицо его стало мягким, в глазах появилась нежность, в движениях показалась та размягченность души, которую хорошо знают те, кто видел Горького в минуту восхищения.

Он вытер платком глаза и заговорил о рассказе. Восхищение не помешало ему указать на недостатки — причем замечания были глубоко профессиональными и относились подчас к отдельному слову.

«Что такое труд писателя?» — спросил он, и я впервые услышал очень странные вещи. Оказывается, труд писателя это именно труд, то есть ежедневное, может быть ежечасное писание — на бумаге или в уме. Это горы черновиков, десятки отвергнутых вариантов. Это — терпение, потому что талант обрекает писателя на особенную жизнь, и в этой жизни главное — терпение. Это борьба с самим собой — мучительная, потому что все силы души направлены именно к тому, чтобы стать самим собой. Это — жизнь Золя, который привязывал себя к креслу, Гончарова, который писал «Обрыв» около двадцати лет, Джека Лондона, который умер от усталости, как бы ее ни называли врачи. Это жизнь тяжелая и самоотверженная, полная испытаний и разочарований. «Не верьте тем,— сказал Горький,— кто утверждает, что это легкий хлеб».

Я слушал с изумлением. Все кажется легким в юности — особенно когда получаешь премию за рассказ, написанный в несколько дней. Но в словах Алексея Максимовича я почувствовал всю глубину его труженичества, всю святость его отношения к литературе. И как захотелось мне отдать этому мучительному труду все силы ума и сердца!

...Мы собирались уходить, когда Горький заговорил о наших материальных делах. Нечего и говорить, как это было кстати! У писателей, собравшихся в этот день на Кронверкском, не было ни гроша. Одеты мы были так, что одинокие прохожие, встречая нас по вечерам, поспешно переходили на другую сторону улицы, — это случилось, например, с Тихоновым. Федин, носивший шляпу, казался франтом. Многие ходили в шинелях. Горький обрисовал наши материальные перспективы, и среди высоких литературных понятий впервые прозвучало слово «гонорар», как бы подчеркнувшее всю профессиональность разговора.

Пора было прощаться, и хотя мы расставались ненадолго — условленна была новая встреча, — каждому из нас Горький на прощанье говорил несколько ласковых, ободряющих слов.

Я стоял в стороне, усталый от волнений и расстроенный, вероятно, тем, что мне не удалось доказать Алексею Максимовичу, что я пишу лучше всех и вообще умнее всех на свете. И вдруг я услышал, как он хвалит одного из молодых писателей за мой рассказ «Одиннадцатая аксиома». За мой рассказ — это было непостижимо!

— Озорной вы человек, — с удовольствием сказал он. — И фантазия у вас озорная, затейливая. Но хорошо! Хорошо.

— Алексей Максимович, это не мой рассказ. Это Каверина.

Добродушно улыбаясь, Алексей Максимович обернулся ко мне. Это была минута, когда я должен был рассказать ему о моих надеждах и сомнениях, спросить о том, на что только он один мог ответить. Но я поспешно сунулся вперед, очень близко к Алексею Максимовичу, и сказал неестественно громко:

— Да, этот рассказ — мой!

До сих пор с чувством позора вспоминаю я неловкую паузу, наступившую в это мгновение. Алексей Максимович омрачился. Он хотел еще что-то сказать, но передумал и вдруг, отвернувшись от меня, заговорил с кем-то другим. Дико улыбаясь, я отошел и снова уселся на тахту, что было совершенно бессмысленно, потому что все уже простились с Алексеем Максимовичем и одевались в передней.

...Я очнулся — в буквальном смысле слова, — когда услышал голос Горького, обращенный ко мне. Понял ли он, что творилось в моей душе, или просто хотел показать, что не придает моей застенчивости никакого значения? Не знаю. Но он так ласково, с таким вниманием заговорил со мной — как я живу, где учусь,— что я мгновенно ожил и нашел в себе достаточно силы, чтобы спокойно ответить на его вопросы.

Мы вышли на Кронверкский — семь молодых людей, бесконечно далеких друг от друга по биографиям и характерам, наклонностям и вкусам. Но, как семь братьев пушкинской сказки, мы любили одну царевну — русскую литературу — и ради этой любви отправлялись в далекий, трудный путь.

Мы шли по Кронверкскому, потом по Троицкому мосту. Была та мокрая, морская, арктическая погода, по которой ленинградцы безошибочно определяют приближение весны. На Неве уже чернелись полыньи, «ад мутной водой низко носились чайки...

История моего знакомства с Горьким не исчерпывается этой встречей. На протяжении долгих лет работы я всегда встречал внимание и сочувствие с его стороны. Он высказывал свое доброе мнение обо мне — и в личных письмах и в печати. Я обязан ему очень многим. Юношу девятнадцати лет, едва взявшего в руки перо, он встретил как старший друг, и с тех пор я неизменно чувствовал, что могу, смело опираться на его могучую руку.

Приметив меня по первому рассказу, он стал учить меня — и делал это со всей щедростью великого человека. Он спрашивал обо мне в письмах к моим старшим товарищам — Федину, Груздеву. Вслед за появлением каждой моей книги я получал от него письмо, содержавшее строгую, но добрую критику и советы, причем не только литературные, но и житейские.

В 1923 году я окончил Институт восточных языков, а через год Ленинградский университет и был оставлен при университете в аспирантуре. В течение шести лет я занимался научной работой и в 1929 году защитил диссертацию под названием «Барон Брамбеус». История; Осипа Сенковского, редактора «Библиотеки для чтения» (Издательство писателей в Ленинграде, 1929). Однако в конце 20-х годов я был уже профессиональным писателем, окончательно решившим посвятить себя, художественной литературе.

Сравнивая теперь мои книги, написанные в начале 20-х годов, я отчетливо вижу, что, несмотря на все старание сделать их непохожими друг на друга, они похожи, и сходство заключается в том отсутствии жизненного опыта, которое я напрасно старался возместить стилистической «игрой» и острыми поворотами сюжета. Это были фантастические рассказы, в которых действовали алхимики, фокусники, средневековые монахи — и автор, время от времени собиравший своих героев, чтобы посоветоваться с ними о дальнейшем развитии событий. Первым, пока еще очень робким выходом из этого круга узко литературных представлений была повесть «Конец Хазы», в которой я попытался изобразить бандитов и налетчиков нэповских лет, «блатной мир» Ленинграда. Собирая материал для «Конца Хазы», я читал уголовную хронику, ходил на заседания суда и, случалось, проводил вечера в притонах, которых в ту пору было еще немало. Я готовился к работе именно так, как это делали мои старшие товарищи, неоднократно и справедливо упрекавшие меня в незнании жизни, в стремлении укрыться от нее за стенами студенческой комнаты, заваленной книгами по истории литературы. И, тем не менее, почти все, что мне удалось узнать о налетчиках и бандитах, осталось в моей записной книжке, а повесть была написана с помощью «готовых схем» и юношеского воображения. Лишь одна ее сторона чуть-чуть приоткрыла своеобразие «блатного мира» — самый язык налетчиков, воровское «арго», которое заинтересовало меня как лингвиста.

Повесть имела успех — впрочем, скандальный. Одна из рецензий называлась: «О том, как Госиздат напечатал руководство к хулиганству».

Зимой 1928 года я встретился у Юрия Николаевича Тынянова с одним литератором, живым и острым, находившимся в расцвете дарования и глубоко убежденным в том, что ему ведомы все тайны литературного дела. Говорили о жанре романа, и литератор заметил, что этот жанр был не под силу даже Чехову, так что нет ничего удивительного в том, что он не удается в современной литературе. У меня нашлись возражения, и он с иронией, в которой всегда был необыкновенно силен, выразил сомнение в моих способностях к этому сложному делу. Взбесившись, я сказал, что завтра же сяду за роман, и это будет книга о нем. На другой же день я принялся писать роман «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове». По-видимому, только молодость способна на такие решения и только в молодости можно с такой откровенностью ходить с записной книжкой по пятам своего будущего персонажа. Он смеялся надо мной. Он сыпал шутками, блистал остротами, подчас необычайно меткими и запомнившимися на всю жизнь,— я краснел, но записывал. Вероятно, он был вполне убежден, что из романа ничего не выйдет, иначе, пожалуй, был бы осторожнее в этой необычной дуэли.

Мне вспомнилась эта история потому, что это был мой первый «набросок с натуры» и работа над ним впервые заставила меня увидеть еще вдалеке смутные очертания реалистической прозы. Живой, «видимый невооруженным глазом» герой не мог существовать в безвоздушном литературном мире.

Летом тридцатого года я поехал в Сальские степи, чтобы посмотреть знаменитый зерносовхоз «Гигант». Ничего особенного не было в этой поездке, тем более что в «Гигант» ездили тогда очень многие, — работники совхоза даже жаловались, что делегации мешают работать. Но для меня, в сущности комнатного, погруженного в книги, хотя и совсем еще молодого человека, эта поездка оказалась двойным открытием — открытием новых людей в новых, еще небывалых обстоятельствах и открытием собственной возможности писать об этих людях. Впрочем, в этой последней возможности довелось убедиться не сразу. Как неопытный, начинающий литератор, я бросился записывать решительно все, что видел, не имея никакого понятия о том, что буду писать — очерк, роман, пьесу? Вернувшись, я с глубокой тщательностью (на которую даже не считал себя способным) написал книгу путевых рассказов «Пролог».

Наступление на косный мир сложившейся в течение веков деревенской жизни, борьба за сознание крестьянина, остановившегося в изумлении перед тем, что совершили люди «Гиганта»,— вот тема этой маленькой, но очень дорогой мне книги.

Каждый из нас может, вероятно, предъявить свой счет критике — кто длиннее, а кто покороче. Меня резко критиковали и до «Пролога». Но счет хотелось бы начать именно с этой книги. Мне труден был перевод, о котором рассказано выше. Я сомневался в своих силах, боялся, что у меня нет — или почти нет — того писательского зрения, без которого нечего было надеяться на удачу в новом, непривычном для меня жанре. По инерции, которая еще и до сей поры властвует над некоторыми критическими умами, меня встретили в штыки. Книга была разругана без малейшего снисхождения. Один из рецензентов обвинил меня, к моему изумлению, в контианстве. Почему не в кантианстве, которое в равной мере не имело ни малейшего отношения к моим путевым рассказам, это осталось для меня загадкой...

Трудно передать странное ощущение, с которым писались первые главы романа «Исполнение желаний». Как будто впервые в жизни я взял в руки перо — так неловко, неумело приставлялась строка к строке, фраза к фразе. Мне казалось, что я совершенно разучился писать,— грустная догадка после тринадцати лет почти ежедневной работы! Все нужно начинать снова. Но как начинать? Стоит ли?

Я продолжал работать, преодолевая робость, даже ужас, охватывавший меня, когда после долгих часов работы мне удавалось написать лишь несколько фраз. И постепенно для меня стало ясно, что решительный поворот в сторону реального изображения жизни должен был повлечь за собой совершенно иную стилевую манеру. До сих пор я писал стилистически сложно, не только не стремясь к простоте и отчетливости языка, но, нужно сознаться, стесняясь этой простоты, если она невольно проступала. Теперь я стал писать самым обычным разговорным языком, в той единственно возможной манере, которая была продиктована переходом к новому для меня изображению действительности.

Но дело было не только в этом. Прежняя стилевая манера как бы позволяла мне обходить те впечатления и размышления, то знание жизни, которым я действительно обладал, но которое казалось мне слишком простым и попросту скучным для художественной литературы. Теперь я догадался, что напрасно считал себя человеком, лишенным опыта и жизненных наблюдений.

Я знал Ленинградский университет 20-х годов, в котором старое и новое столкнулись с необычайной остротой и силой. Для меня был ясен тимирязевский бунт одних профессоров и средневековая косность других. Мне была понятна жизнь архивов, застывшая, но хранящая тысячи тайн, и чтение рукописей было для меня увлекательным и азартным делом.

Опыт был, но чтобы воспользоваться им, нужно было сделать (разумеется, для себя) открытие в литературе. Все пригодилось для «Исполнения желаний», даже семинар по древнерусской письменности, даже огромный рваный плащ, в котором (дань увлечения немецкими романтиками) я некогда ходил на этот семинар. С ключом в руках, очень веселый, я бродил по своему хозяйству и открывал разные потайные ящики и ларцы, хранившие полузабытый материал, от которого я до сих пор не видел никакого толку.

Впоследствии, перечитывая толстовские дневники, я понял, что беспощадный самоанализ был для Толстого не чем иным, как школой самопознания — психологической и технологической школой, определившей многое в его гениальных произведениях. Каждый из нас стремится выразить себя в своих книгах, и, в работе над «Исполнением желаний», мне удалось впервые сознательно воспользоваться собственной, пока еще очень маленькой, школой самопознания.

Роман писался долго, более трех лет. Ключ, открывший для меня собственную юность, не мог, к сожалению, помочь мне в другой, очень важной стороне дела. До сих пор мои герои действовали либо вне времени, либо одновременно с автором, который записывал их «по живому следу». Теперь мне пришлось оценить недавнее прошлое взглядом исторического романиста. Именно исторического, хотя действие романа происходит в конце 20-х годов, а писался он в середине 30-х. Огромное расстояние, которое пробежала страна за этот короткий срок, превратило современный материал в исторический, требующий другого, куда более сложного метода изучения.

Не полагаясь на память, я перелистывал газеты и журналы, расспрашивал товарищей по университету, словом, выстраивал (пока еще очень несмелой рукой) исторический фон, декорацию эпохи. Дело немного облегчалось тем, что я был все-таки историком литературы, учившимся у очень строгих и требовательных учителей, так что чувствовал себя свободно в библиотеках. Но изучение людей, как известно, не является задачей истории литературы.

Не говорю уже о том, как много хлопот доставила мне работа над сюжетом «Исполнения желаний». Я всегда был и остался писателем сюжетным и никогда не понимал, почему это могучее оружие находится в пренебрежении у многих писателей и критиков, считающих, что сюжетность и второсортность — близкие, если не тождественные понятия. За пристрастие к острому сюжету критики преследовали меня всю жизнь, и если бы не Горький, внушивший мне, еще, когда я был юношей, что мне следует дорожить этой своей склонностью, я, вероятно, стал бы, в конце концов, писать бессюжетные, скучные произведения. Огромное значение композиции, над которой с таким упорством трудились Толстой, Тургенев, Достоевский, недооценено в нашей прозе.

Не буду рассказывать о том, как сюжет «Исполнения желаний» помог мне нарисовать картину развития двух молодых людей с разными характерами и биографиями, но с одинаковыми «билетами дальнего следования» в будущее Советской страны...

В 1936 году в санатории под Ленинградом, где я отдыхал, зашла речь о романе Островского «Как закалялась сталь». Почтенный профессор — человек умный и образованный, но несколько старомодный — холодно отозвался о романе. Его собеседник, молодой ученый, горячо возразил ему, и меня изумило волнение, с которым он защищал любимую книгу: он побледнел, он не мог удержаться от резких выражений.

Спор этот глубоко заинтересовал меня — и не только потому, что я в ту пору задумал роман, посвященный истории советского молодого человека. Успех книги Островского поразил профессиональных писателей. Тема изумления перед возможностями, которые открывает в себе человек, новая для нашей литературы, была выражена в ней искренне и верно. Нетрудно было догадаться, что пылкий защитник Островского прочитал в его книге свою биографию.

Мы оказались за одним столиком. Он был сумрачен, утомлен, и мы разговорились не сразу. Но день ото дня наши отношения становились все ближе. Это был человек, в котором горячность соединялась с прямодушием, а упорство — с удивительной определенностью цели. Он умел добиться успеха в любом деле, будь то даже партия в карамболь, которым мы тогда увлекались. Ясный ум и способность к глубокому чувству были видны в каждом его суждении.

В течение шести вечеров он рассказал мне историю своей жизни — необыкновенную, потому что она была полна необыкновенных событий, и в то же время похожую на жизнь сотен других советских людей. Я слушал, потом стал записывать, и те сорок или пятьдесят страниц, которые тогда были записаны мною, легли в основу романа «Два капитана».

Вернувшись домой, я с жаром принялся за работу и закончил ее в три месяца с непривычной легкостью и быстротой. Рукопись была отправлена в один из московских журналов и возвращена с вежливым, но вполне определенным отказом.

Неудача была болезненная, острая. Я отложил рукопись и принялся за давно задуманную книгу о великом русском геометре Лобачевском.

...Я не написал роман о Лобачевском, хотя провел более полугода за чтением печатных и рукописных материалов. Мне казалось, что без ясного понимания того, чему была отдана жизнь ученого, написать о нем невозможно, а в математике я никогда не был силен. И после долгого раздумья я вернулся к первому, неудавшемуся наброску «Двух капитанов».

Прошло ли время, необходимое для того, чтобы оценить написанное другими глазами, или помогло изучение Лобачевского,— не знаю. Но, перечитав рукопись, я сразу понял, что в ней не хватает основного — взгляда главного героя на собственную жизнь, идеала, которому он следовал, картины советского общества, которому он был обязан своим развитием. Между мной и моим героем была огромная разница в возрасте, образовании, происхождении. Я искал сложных решений там, где для него все было просто. «Вы знаете, кем бы я стал, если бы не революция? Разбойником», — мне вспомнились эти слова, которыми закончил свой рассказ мой собеседник. Увидеть мир глазами юноши, потрясенного идеей справедливости, — эта задача представилась мне во всем ее значении. И я решил — впервые в жизни — писать роман от первого лица.

С первых же страниц решено было не выдумывать ничего или почти; ничего. И действительно, даже столь необычайные подробности, как немота маленького Сани, не придуманы мной. Его мать и отец, сестра и товарищи написаны именно такими, какими они впервые предстали передо мной в рассказе моего случайного знакомого. О некоторых героях будущей книги я узнал от него очень мало; например, Кораблев был нарисован в этом рассказе лишь двумя-тремя чертами: острый, внимательный взгляд, неизменно заставлявший школьников говорить правду, усы, трость и способность засиживаться над книгой до глубокой ночи. Остальное должно было дорисовать воображение автора, стремившегося изобразить фигуру советского педагога.

В сущности, история, которую я услышал, была очень проста. Это была история мальчика, у которого было трудное детство и которого воспитало советское общество — люди, ставшие для него родными и поддержавшие мечту, с ранних лет загоревшуюся в его прямом и справедливом сердце.

Почти все обстоятельства жизни этого мальчика, потом юноши и взрослого человека сохранены в «Двух капитанах». Но детство его проходило на средней Волге, школьные годы в Ташкенте — места, которые я знаю сравнительно плохо. Поэтому я перенес место действия в свой родной городок, назвал его Энском. Недаром же мои земляки легко разгадывают подлинное название города, в котором родился и вырос Саня Григорьев! Мои школьные годы (последние классы) протекли в Москве, и московскую школу начала 20-х годов мне было легче изобразить, чем ташкентскую, которую я никогда не видел в натуре.

Когда были написаны первые главы, в которых рассказывается о детстве Сани Григорьева в Энске, мне стало ясно, что в этом маленьком городке должно произойти нечто необычайное — случай, событие, встреча. То необычайное, которое озарит и согреет жизнь моего героя, а может быть — тогда это было еще туманно, — поведет его за собой. Роман писался в конце 30-х годов, принесших Советской стране огромные, захватывающие воображение победы в Арктике, и я понял, что «необычайное», которое я искал, — это свет арктических звезд, случайно упавший в маленький, заброшенный город.

И, вернувшись к первой странице, я рассказал историю утонувшего почтальона и привел письмо штурмана Климова, открывшее вторую линию романа. Казалось бы, что общего между трагической историей девятилетнего мальчика, оставшегося сиротой, и историей капитана, пытавшегося пройти в одну навигацию Великий Северный морской путь? Но общее было. Так в романе появилась мечта, и впервые мелькнула мысль о двух капитанах.

Должен заметить, что огромную, неоценимую помощь в изучении летного дела оказал мне старший лейтенант С. Я. Клебанов, погибший смертью героя в 1943 году. Это был талантливый летчик и прекрасный чистый человек. Я гордился его дружбой. Работая над вторым томом, я наткнулся (среди материалов Комиссии по изучению Отечественной войны) на отзывы однополчан С. Я. Клебанова и убедился в том, что мое высокое мнение о нем разделялось его товарищами по боевым делам.

Трудно или даже невозможно с исчерпывающей полнотой ответить на вопрос, как создается та или другая фигура героя литературного произведения, в особенности, если рассказ ведется от первого лица. Помимо наблюдений, воспоминаний, впечатлений, в мою книгу вошли исторические материалы, которые понадобились для моего второго главного героя, капитана Татаринова.

Не следует, разумеется, искать это имя в энциклопедических словарях! Не следует доказывать, как это сделал один мальчик на уроке географии, что Северную Землю открыл Татаринов, а не Вилькицкий. Для моего «старшего капитана» я воспользовался историей двух отважных завоевателей Крайнего Севера. У одного я взял мужественный и ясный характер, чистоту мысли, ясность цели — все, что обличает человека большой души. Это был Седов. У другого — фактическую историю его путешествия. Это был Брусилов. Дрейф моей «Св. Марии» совершенно точно повторяет дрейф брусиловской «Св. Анны». Дневник штурмана Климова, приведенный в моем романе, полностью основан на дневнике штурмана «Св. Анны» Альбанова — одного из двух оставшихся в живых участников этой трагической экспедиции. Однако только исторические материалы показались мне недостаточными. Я знал, что в Ленинграде живет художник и писатель Николай Васильевич Пинегин, друг Седова, один из тех, кто после его гибели привел шхуну «Св. Фока» на Большую Землю. Мы встретились, и Пинегин не только рассказал мне много нового о Седове, не только с необычайной отчетливостью нарисовал его облик, но объяснил трагедию его жизни — жизни великого исследователя и путешественника, который был не признан и оклеветан реакционными слоями общества царской России. Кстати сказать, во время одной из наших встреч Пинегин угостил меня консервами, которые в 1914 году подобрал на мысе Флора, и, к моему изумлению, они оказались превосходными. Упоминаю об этой мелочи по той причине, что она характерна для Пинегина и для того круга интересов, в котором я оказался, посещая этот «полярный» дом.

Впоследствии, когда первый том был уже закончен, много интересного сообщила мне вдова Седова.

Летом 1941 года я усиленно работал над вторым томом, в котором мне хотелось широко использовать историю знаменитого летчика Леваневского. План был уже окончательно обдуман, материалы изучены, первые главы написаны. Известный ученый-полярник Визе одобрил содержание будущих «арктических» глав и рассказал мне много интересного о работе поисковых партий. Но началась война, и пришлось надолго оставить мысль об окончании романа. Я писал фронтовые корреспонденции, военные очерки, рассказы. Однако должно быть, надежда на возвращение к «Двум капитанам» не совсем покинула меня, иначе я не обратился бы к редактору «Известий» с просьбой отправить меня на Северный флот. Именно там, среди летчиков и подводников Северного флота, я понял, в каком направлении нужно работать над вторым томом романа. Мне стало ясно, что облик героев моей книги будет расплывчат, неясен, если я не расскажу о том, как они перенесли тяжелые испытания войны и победили.

По книгам, по рассказам, по личным впечатлениям я знал, что представляла собой в мирное время жизнь тех, кто, не жалея сил, самоотверженно трудился над превращением Крайнего Севера в веселый, гостеприимный край — открывал его неисчислимые богатства за Полярным кругом, строил города, пристани, шахты, заводы. Теперь, во время войны, я увидел, как вся эта могучая энергия была брошена на защиту родных мест, как первые завоеватели Севера стали неукротимыми защитниками своих завоеваний. Мне могут возразить, что в каждом уголке нашей страны произошло то же самое. Конечно, да! Но суровая обстановка Крайнего Севера придала этому повороту особенный характер.

Незабываемые впечатления тех лет лишь в небольшой степени вошли в мой роман, и когда я перелистываю свои старые блокноты, мне хочется приняться за давно задуманную книгу, посвященную истории советского моряка.

На одном литературном вечере в общежитии МГУ — это было вскоре после войны — зашла речь о том, что у нас совершенно нет книг, посвященных росту творческого сознания в науке. «А между тем,— сказала одна пылкая девушка, очень сердившаяся на советскую литературу, — наука проникла в самую глубину нашей жизни, и определяет движение страны вперед, к коммунизму».

Девушка была совершенно права. Но едва ли она ясно представляла себе весь тот объем труда, который нужно вложить в произведение, посвященное людям науки.

В сущности, на протяжении всех тридцати лет работы я с разных сторон подходил к подобному произведению. Мой первый рассказ, «Одиннадцатая аксиома», был послан на конкурс начинающих писателей под девизом: «Искусство должно строиться на формулах точных наук». Я пытался рассказать жизнь Лобачевского. В «Исполнении желаний» изображены поиски и надежды двух молодых ученых. Мне всегда казалось, что самые принципы научного творчества поучительны и важны для писателя — недаром изучение их всегда с такой плодотворностью отражалось в литературе.

Но как подойти к делу? На каком научном материале остановиться? Должен ли он иметь познавательный характер, или войдет в общий исторический фон?

Эти и многие другие вопросы решились сами собой, когда я остановился на микробиологах, которых знал давно и за работой которых следил с восхищением. Русскую микробиологию всегда вели вперед люди сильного характера, смелые оптимисты, готовые к самопожертвованию и ясно представляющие то место, которое предстоит занять этой молодой науке среди других наук о природе. Таковы Мечников, Заболотный, Гамалея. Эти высокие традиции сохранились и в наше время.

Работая над «Двумя капитанами», я окружил себя книгами по авиации и истории Арктики. Теперь их место заняли микробиологические труды, и это, к сожалению, оказалось гораздо сложнее. Прежде всего, нужно было научиться читать эти труды не так, как читают их сами ученые.

Восстановить ход мысли ученого, прочесть за сухими краткими строками научной статьи то, чем жил этот человек, понять историю и смысл борьбы против врагов (а иногда и друзей), которая почти всегда присутствует в научной работе,— вот задача, без решения которой нечего и браться за подобную тему. Нужно было уметь понять именно то, что выбрасывает за скобки ученый, — психологию его творчества.

Итак, изучение научного материала — это была первая трудность.

Вторая — и еще большая — заключалась в том, что в основе задуманного романа (я принялся за него вскоре после «Двух капитанов») лежала история женщины, рассказанная ею самой.

Герой «Двух капитанов» был все-таки близок мне, несмотря на всю разницу возраста и образования. В «Открытой книге» рассказ ведется от лица девочки, потом девушки, потом от лица вполне сложившегося человека — голос рассказчицы, ее отношение к близким, к самой себе, к своему делу меняются от части к части. Меняются одновременно стилевые особенности, подчеркивающие — одну за другой — ступени развивающегося творческого сознания. Присоедините к этому необходимость профессионального колорита — ведь героиня романа трудным путем приходит в сложную, быстро развивающуюся область науки... Словом, я бы не взялся за это дело, если бы ясно представлял себе, какие неожиданные загадки таит в себе эта сторона работы.

И в прежних книгах немало труда стоило мне то, что лишь приблизительно можно назвать историческим фоном. Действие трилогии «Открытая книга» происходит в течение тридцати пяти лет. Нечего говорить о том, как важно было это «движение во времени» дать характерными чертами — и не только характерными, но тесно связанными с развитием советской науки. Память легко обманывает, и каждый, даже незначительный факт прошлого требует тщательной проверки. Ошибиться нельзя даже в мелочах. Попробуйте допустить неточность, и двадцать читателей с обидной снисходительностью немедленно на нее укажут. Во второй части трилогии я отправил своих героев на Сельскохозяйственную выставку в двухэтажном автобусе. «Ошибка!»— уличили читатели. На выставку в 1940 году ходил двухэтажный троллейбус. В «Двух капитанах» я воспользовался весьма неразборчивым факсимиле письма лейтенанта Брусилова к матери, и один дотошный школьник не только добрался до источника, но доказал мне, что два слова брусиловского письма были прочитаны неверно.

Но не только потому «Открытая книга» писалась так медленно и с таким трудом, что мне приходилось читать книги по микробиологии или тщательно изучать «исторический фон». На протяжении почти десяти лет я должен был бороться за эту книгу главным образом с некоторыми критиками, которые то упрекали меня за то, что я слишком много занимаюсь темой любви, как будто в Советской стране перестали влюбляться, тосковать, читать стихи, размышлять о подлинной или мнимой любви; то убеждали меня расстаться с моими «неполноценными» героями и заняться другими, положительными решительно во всех отношениях. Это было очень трудно — перешагнуть через настойчивое стремление направить роман по другому пути, нисколько меня не интересовавшему и, в сущности, далекому от той задачи, которая стояла передо мной. Это не относится к серьезным критическим разборам моего романа, которые помогли мне — разумеется, по мере сил и умения,— нарисовать рост характера советского человека в связи с ростом его научного сознания.

Сюжет моей трилогии — история открытия, оказавшего глубокое влияние на развитие медицинской науки, начавшего в этой науке новую эру. Но, работая над «Открытой книгой», я понял, что история Тани Власенковой давно вышла за пределы этого сюжета. Вот почему мне начинает казаться, что я нащупал в своей работе какую-то новую ступень. Лев Толстой говорил, что его герои действуют не так, как он им приказывает, а так, как они не могут не действовать. Думаю, что этот закон является одним из самых важных законов реалистической прозы.

Биография

Родился 19 апреля 1902 г. в Пскове в семье военного музыканта. Учился в Псковской гимназии, школу закончил в Москве. В 1920 г. переехал в Петроград; занимался одновременно на историко-философском факультете Петроградского университета и в Институте восточных языков (окончил в 1923— 1924 гг.). С молодости Каверин дружил с писателем Ю. Н. Тыняновым, на сестре которого был женат; именно Тынянов посоветовал ему после неудачных поэтических опытов обратиться к прозе. Уже первый его рассказ «Одиннадцатая аксиома» (1920 г.) привлёк внимание М. Горького. В 1921 г. Каверин вошёл в группу «Серапионовы братья», объединившую молодых литераторов. В их альманахе появилась повесть «Хроника города Лейпцига за 18… год», написанная Кавериным в духе Э. Т. А. Гофмана. Напряжённую писательскую работу Вениамин Александрович совмещал с занятиями наукой; в 1929 г. он защитил кандидатскую диссертацию по филологии. В годы Великой Отечественной войны Каверин был фронтовым корреспондентом на Северном флоте. Многие эпизоды военной жизни позже легли в основу его рассказов. После победы писатель жил в Москве. В литературе он занимал независимую позицию, его высказывания в защиту свободы творчества, о необходимости уважения к писательскому труду вызывали недовольство у властей. В своих книгах он ставил вечные вопросы борьбы добра и зла, любви и ненависти, научной честности и приспособленчества. Его произведения отличаются захватывающими сюжетами, в них действуют яркие герои, причудливо переплетаются судьбы и обстоятельства. Славу Каверину принесли романы «Исполнение желаний» (1934—1936 гг.), «Два капитана» (1938—1944 гг.), «Открытая книга» (1949—1956 гг.). За «Два капитана» он получил Сталинскую премию (1942 г.); книга выдержала десятки изданий, две экранизации. На сюжет романа поставлен мюзикл «Норд-Ост» (2002 г.). Каверину принадлежат также повести «Двойной портрет» (1964 г.), «Школьный спектакль» (1968 г.), «Верлиока» (1982 г.), «Загадка» (1984 г.); романы «Перед зеркалом» (1972 г.) — о русской художнице- эмигрантке, «Двухчасовая прогулка» (1978 г.) — о проблеме нравственности в науке, «Над потаённой строкой» (1989 г.) — о военной поре. До конца жизни он писал мемуары «Письменный стол». Умер 2 мая 1989 г. в Москве.

Биография (Г. Н. Мунблит.)

Каверин Вениамин Александрович [р. 6(19).4.1902, Псков], русский советский писатель. Окончил институт восточных языков (1923) и историко-филологический факультет ЛГУ (1924). Первый рассказ опубликовал в 1922. В начале 20-х гг. входил в группу "Серапионовы братья". Произведения К., разнообразные по жанру и манере письма, посвящены людям, олицетворяющим творческое начало в среде советской интеллигенции. Особенно часто писатель избирает в качестве героев учёных и литераторов, весь смысл существования которых сосредоточен в любимой работе и в отстаивании своих принципиальных позиций. Повествуя о их жизни и борьбе. К. неизменно обнаруживает склонность к сложным и напряжённым сюжетным построениям: романы "Исполнение желаний" (книги 1—2, 1934—36), "Два капитана" (книги 1—2, 1938—44; Государственная премия СССР, 1946; роман выдержал за 25 лет 42 изд.), "Открытая книга" (1949—56). В 1962 К. публикует повести "Семь пар нечистых" и "Косой дождь", проникнутые стремлением показать, как проявляется в сов. людях сознание своих прав, обязанностей по отношению к Родине и чувство взаимного доверия. В 60-е гг. К. выпускает книгу статей и мемуаров "Здравствуй, брат, писать очень трудно" (1965), новую редакцию книги об О. И. Сенковском "Барон Брамбеус" (1966), повести "Двойной портрет" (1966) и "Школьный спектакль" (1968). Опубликован роман "Перед зеркалом" (1971) и литературные воспоминания "В старом доме" (1971). Книги К. переведены на многие иностранные языки и языки народов СССР. Награжден 3 орденами, а также медалями.

Соч.: Сочинения, т. 1—3, Л., 1930; Собр. соч., т. 1—6, М., 1963—66; Автобиография, в кн.: Советские писатели. Автобиографии, т. 1, М., 1959.

Лит.: Смирнова В., Два капитана меняют курс, "Знамя", 1945, № 8; Маслин Н., Вениамин Каверин, "Новый мир", 1948, № 4: Костелянец Б., Живое единство, "Звезда", 1954, № 11; Гор Г., Писатель и наука, "Русская литература", 1962, № 3; Гей Н., О ценностях мнимых и подлинных, "Литературная газета", 1971, 18 авг.; Русские советские писатели-прозаики. Биобиблиографический указатель, т. 2, Л., 1964.

Биография

КАВЕРИН, ВЕНИАМИН АЛЕКСАНДРОВИЧ (1902–1989), наст. фамилия Зильбер, русский советский писатель. Родился 6 (19) апреля 1902 в Пскове в семье военного музыканта, капельмейстера полка. В 1912–1918 учился в Псковской гимназии. В 1919 приехал в Москву, окончил среднюю школу и поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Работал в библиотеке московского военного округа, в художественном подотделе Московского совета. Посещал пушкинский семинар В.И.Иванова, встречался с А.Белым, бывал на литературных вечерах с участием В.Я.Брюсова, С.А.Есенина, В.В.Маяковского. В 1920, по совету Ю.Н.Тынянова (мужа сестры Каверина), переехал В Петроград, где продолжил образование на философском факультете университета, одновременно обучаясь на арабском отделении Института живых восточных языков. Увлекался сочинением стихов, но после суровых отзывов О.Э.Мандельштама и В.Б.Шкловского оставил версификационные опыты. Обратившись к прозе, в 1920 представил на конкурс, объявленный Домом литераторов, рассказ Одиннадцатая аксиома и был удостоен одной из премий. Рассказ вызвал заинтересованное внимание М.Горького, который и в дальнейшем продолжал следить за творчеством Каверина, давая отзывы на многие его произведения.

Важную роль в формировании писателя сыграло его участие в литературной группе «Серапионовы братья», возникшей в 1921. Здесь наиболее близким ему по творческим устремлениям оказался Л.Н.Лунц, литератор универсального склада, тяготевший к остросюжетным построениям и выдвинувший лозунг «На Запад!» Каверин в ту пору тоже провозглашал: «Из русских писателей больше всего люблю Гофмана и Стивенсона». Первое опубликованное произведение Каверина – Хроника города Лейпциг, выдержанное в иронически-фантастическом «гофмановском» колорите, – увидело свет в составе альманаха «Серапионовы братья» в 1922. В том же году Каверин женился на Л.Н.Тыняновой (1902–1984), впоследствии детской писательнице.

Первая книга писателя – Мастера и подмастерья, состоявшая из шести новелл, – вышла в 1923 и два года спустя была переиздана под названием Рассказы. Рассказы и небольшие повести Каверина печатались также в периодике. Ранняя новеллистика Каверина отмечена смелостью творческой фантазии, калейдоскопическим обилием разноликих персонажей, гротескностью их превращений, парадоксальной игрой с фабулой. Наиболее значительные произведения той поры: Пятый странник, Пурпурный палимпсест, Столяры, Бочка, Большая игра, Ревизор – были отобраны автором в 1980 для первого тома Собрания сочинений.

«Чтобы стать очень оригинальным писателем, Каверину нужно перевезти свой Нюрнберг хотя бы в Петербург, немного раскрасить свое слово и вспомнить, что это слово – русское», – писал в 1923 Е.И.Замятин. И сам Каверин ощутил внутреннюю потребность в большей мотивированности характеров и ситуаций, в четком и ясном языке повествования. Переход к новой творческой манере ощутим в повести Конец хазы, где автор, по словам Горького, «смело шагнул в сторону от себя». Такие решительные шаги «в сторону» от уже обретенной системы приемов были характерны для творческого пути Каверина.

До конца 1920-х годов Каверин совмещал литературную работу с научной: по окончании университета был оставлен в аспирантуре, в 1929 выпустил книгу Барон Брамбеус: История Осипа Сенковского, журналиста, редактора «Библиотеки для чтения» (2-е изд. 1966), являвшуюся одновременно диссертацией, принесшей автору звание научного сотрудника первого разряда. Филологический опыт Каверина нашел применение в его первом романе Скандалист, или Вечера на Васильевском острове (1928), где обрисована духовная атмосфера 1920-х годов. Главный герой романа, Виктор Некрылов, отчетливо спроецирован на реальную фигуру В.Б.Шкловского, определенные прототипы имеются и у других персонажей.

К исследованию вечных противоречий бытия на современном материале Каверин обратился в повести Черновик человека (1929), в романе Художник неизвестен (1931), где раскрыта драма русского авангарда, а в главном герое Архимедове воплощены некоторые черты В.В.Хлебникова и Н.А.Заболоцкого. В романе Исполнение желаний (1936) на первый план выходит проблема таланта и славы.

Самое известное произведение Каверина – роман Два капитана (1936–1944) – отмечен динамичностью сюжета, максималистски-четким противопоставлением характеров, неподдельным романтическим пафосом, ничего общего не имеющим с советской идеологической риторикой. Ставшая знаменитой формула «Бороться и искать, найти и не сдаваться» восходит к стиху А.Теннисона, ставшему девизом английского исследователя Антарктиды Р.Скотта.

На 2-м съезде писателей в 1954 Каверин выступил со смелой речью, призывая к свободе творчества, к справедливой оценке наследия Ю.Н.Тынянова и М.А.Булгакова. В 1956 – один из организаторов альманаха «Литературная Москва». В 1960-е годы поместил в возглавляемом А.Т.Твардовским «Новом мире» повести Семь пар нечистых и Косой дождь (обе 1962), статьи, в которых стремился воскресить память о «Серапионовых братьях», реабилитировать М.М.Зощенко. В 1970-е годы Каверин выступал в защиту А.И.Солженицына и других опальных литераторов.

Сюжеты романов Открытая книга (1946–1954, окончат. редакция 1980) и Двойной портрет (1963–1964) связаны с драматической судьбой биологической науки в советское время. С 1970-х годов Каверин обратился к истории культуры – как в художественных произведениях (роман Перед зеркалом, 1972), так и в мемуарных книгах Освещенные окна (1970–1976), В старом доме (1971), Вечерний день (1977–1978), Письменный стол (1985), Эпилог (1989).

В 1979 закончил работу над детской книгой Ночной сторож, или Семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча неизвестном году, а затем написал сказочную философскую повесть Верлиока (1981). Романы Наука расставания (1982) и Над потаенной строкой (1988) основаны на переосмыслении военного опыта. В 1980-е годы написан ряд рассказов, посвященных современному юношеству: Загадка и Разгадка (1983), Летящий почерк (1984), повесть о молодом литераторе Силуэт на стекле (1987).

Биография (Алексей Копейкин, http://bibliogid.ru)

«Кажется, я был способный мальчик», — вспоминал В.А.Каверин в автобиографической трилогии о детстве и юности «Освещенные окна». Способностями или, вернее сказать, талантами отмечено было все многочисленное семейство полкового музыканта Александра Зильбера, из шести детей которого Вениамин был самым младшим. Отец играл на многих музыкальных инструментах и дослужился, хоть и не без труда, до звания капельмейстера музыкантской команды лейб-гвардии Преображенского полка. Он настаивал, чтобы всех детей в семье обучали музыке, и немалая заслуга в этом деле принадлежала матери — известной пианистке, выпускнице Московской консерватории, женщине широкообразованной, много читавшей. Ее усилия оказались не напрасными: брат будущего писателя Александр, повзрослев, стал композитором, а сестра Елена — музыковедом.

У Вени же обилие музыки, постоянно звучавшей в доме, надолго отбило к ней всякий интерес — несмотря на все свои способности, занимался он неохотно. Так же неохотно, как учился читать, — долго не мог понять, зачем нужны эти скучные предметы, именуемые книгами, в которых «живые, звучащие слова распадаются на беззвучные знаки».

Впрочем, освоив науку чтения, он стал жадным книгоглотателем: сказки Перро и Андерсена, рассказы о Шерлоке Холмсе, грошовые историйки о разбойнике Лейхтвейсе, «Княжна Джаваха» «несравненной» Чарской, «Серебряные коньки», произведения русских классиков, романы Эмара и Купера, Гюго и Диккенса. Особенно любим был Роберт Льюис Стивенсон с его бессмертным «Островом сокровищ»: «именно он, и никто другой, приоткрыл передо мной таинственную силу сцепления слов, рождающую чудо искусства», — писал Каверин.

С детства огромное влияние на него оказывал старший брат Лев, впоследствии всемирно известный ученый-микробиолог и иммунолог, академик, один из создателей вирусной теории рака. Товарищем Льва по гимназии был знаменитый Юрий Тынянов, также на долгие годы ставший Вениамину другом, учителем и даже родственником: он женился на сестре Каверина Елене Александровне, а Вениамин Александрович, в свою очередь, предложил руку и сердце сестре Тынянова Лидии Николаевне, с которой и прожил всю жизнь.

По окончании Псковской гимназии и средней школы в Москве, Каверин, по совету Тынянова, переехал в Петроград, где продолжил образование на историко-филологическом факультете Петроградского университета и одновременно поступил в Институт живых восточных языков на арабское отделение.

Будучи студентом, он безумно увлекался немецкими романтиками (ходил на лекции и семинары в огромном старом плаще), пробовал писать стихи, заводил знакомства с молодыми поэтами, но после иронических и безжалостных отзывов Ю.Тынянова, О.Мандельштама и В.Шкловского счел за лучшее перейти на прозу.

В 1920 году Каверин представил на конкурс, объявленный Домом литераторов, свой первый рассказ «Одиннадцатая аксиома» и вскоре удостоился за него одной из шести премий. Рассказ не был опубликован, но произвел впечатление на Горького, который похвалил начинающего автора, а потом еще долго следил за его творчеством. Примерно в то же время Виктор Шкловский привел Каверина в содружество молодых литераторов «Серапионовы братья», представив его не по имени, а названием того самого рассказа — «Одиннадцатая аксиома», о котором «Серапионы», вероятно, были наслышаны.

«Под именем «Серапионовых братьев», — писал Евгений Шварц, частенько бывавший на их заседаниях, хотя и не входивший в «братство», — объединились писатели и люди мало друг на друга похожие. Но общее ощущение талантливости и новизны объясняло их, оправдывало их объединение». Достаточно будет сказать, что в число «Серапионов» входили такие известные писатели, как Всеволод Иванов, Михаил Зощенко, Константин Федин, поэт Николай Тихонов. Но Каверину, пожалуй, ближе всех по духу был умерший в возрасте двадцати трех лет Лев Лунц. Вместе они представляли так называемое западное направление и призывали русских писателей учиться у зарубежной литературы. Учиться — «это не значит повторять ее. Это значит вдохнуть в нашу литературу энергию действия, открыв в ней новые чудеса и секреты» (Л.Лунц). Динамичный сюжет, занимательность в сочетании с мастерством формы и отточенностью стиля ставили они во главу угла. «Я всегда был и остался писателем сюжетным», — признавался Каверин. За пристрастие к сюжету, к занимательности критики постоянно преследовали его. А в бурные, кипящие 1920-е годы сам Каверин с юношеским пылом сбрасывал с корабля современности признанные авторитеты («Тургенева я считал своим главным литературным врагом») и не без сарказма заявлял: «Из русских писателей больше всего люблю Гофмана и Стивенсона».

У всех «Серапионов» были характерные прозвища, у Каверина — «брат Алхимик». Потому, наверное, что пытался он литературу поверить наукой. «Искусство должно строиться на формулах точных наук», — начертано было на конверте, в котором он послал на конкурс свой первый рассказ. А еще потому, что хотел он слить воедино реальность и фантастику в каком-то новом, небывалом еще синтезе.

Да, этот до черноты загорелый мальчик, похожий не то на бедуина, не то на совенка, «в гимназической форме, с поясом с бляхой» уже тогда, по словам Павла Антокольского, «вынашивал в себе целый мир приключений, сказок и открытий во вселенной, которая вот-вот должна была родиться!»

В 1923 году он выпустил свою первую книгу «Мастера и подмастерья». Авантюристы и сумасшедшие, тайные агенты и карточные шулеры, средневековые монахи и алхимики, магистры и бургомистры — одним словом, яркие личности населяли причудливый фантастический мир ранних «отчаянно оригинальных» рассказов Каверина. «Люди играют в карты, а карты играют людьми. Кто разберется в этом?» Русская «гофманиана» — вот что это было. А.М.Горький называл Каверина «оригинальнейшим писателем» и советовал беречь свой талант: «Это цветок оригинальной красоты, формы, я склонен думать, что впервые на почве литературы русской распускается столь странное и затейливое растение».

Первое время Каверин не оставлял без внимания и науку. Как филолога его привлекали малоизученные страницы русской литературы начала XIX-го века: сочинения В.Ф.Одоевского, А.Ф.Вельтмана, О.И.Сенковского — последнему он посвятил серьезный научный труд, выпущенный в 1929 году отдельной книгой «Барон Брамбеус. История Осипа Сенковского, журналиста, редактора «Библиотеки для чтения», книгой, одновременно представленной как диссертация, которую Каверин с блеском защитил, несмотря на ее явную беллетристичность, в Институте истории искусств.

Профессиональный интерес к литературе пушкинской поры, дружба с Юрием Тыняновым, но главное — азарт остроумного спорщика и полемиста, всегда готового скрестить копья со своими литературными противниками, несомненно, повлияли на выбор начинающим писателем псевдонима; фамилию Каверин он взял в честь Петра Павловича Каверина — гусара, дуэлянта-забияки и разгульного кутилы, хотя и человека образованного, в чьих проделках нередко принимал участие юный Пушкин.

Но наука наукой, а Каверин верил в свой писательский талант и в то, что судьба вручила ему «билет дальнего следования», как пророчески сказал о нем Евгений Замятин, и потому решил для себя только одно: писать и писать — ежедневно! Над этим посмеивались даже его друзья. Но важен был не процесс, а результат: «Каждое утро, — рассказывал Евгений Шварц, — на даче ли, в городе ли, садился Каверин за стол и работал положенное время. И так всю жизнь. И вот постепенно, постепенно «литература» стала подчиняться ему, стала пластичной. Прошло несколько лет, и мы увидели ясно, что лучшее в каверинском существе: добродушие, уважение к человеческой работе, наивность мальчишеская с мальчишеской любовью к приключениям и подвигам — начинает проникать на страницы его книг».

Был период, когда он пытался сочинять пьесы (в начале 30-х некоторые даже имели успех — их ставили первоклассные режиссеры, сам Вс.Мейерхольд предлагал сотрудничество), но, по собственному признанию Каверина, с ремеслом драматурга он был не в ладах. Он понимал, что ему необходимо всецело сосредоточиться на прозе, и печатал свои новые произведения одно за другим: романы и повести «Конец хазы», «Девять десятых судьбы», «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове», «Черновик человека», «Художник неизвестен», сборники рассказов. В 1930-м у 28-летнего автора вышло трехтомное собрание сочинений.

Чиновники от литературы объявили Каверина писателем-«попутчиком» и злобно громили его книги, обвиняя автора в формализме и жажде буржуазной реставрации.

Между тем надвигались времена, когда на подобную «критику» становилось опасно не обращать внимания. Каверин вынужден был «перековаться» и написал «традиционное» «Исполнение желаний». Этот его роман, как и несколько последующих («Два капитана», «Открытая книга»), пользовался большой популярностью, но автор был недоволен своим детищем: называл «инвентарем назидательности», периодически его перерабатывал и, в конце концов, сократил чуть не на две трети: «мой успех был наградой за отказ от своеобразия, которым я так дорожил, тогда, в двадцатых годах… Терзаясь над каждой фразой, переходил я к черному хлебу русской классической традиционной прозы. Это был перелом, сопровождаемый беспощадным «самоукрощением». И переход от «прозы, проникнутой стремлением увидеть мир своими глазами, …к «заданной литературе».

Неизвестно, как сложилась бы судьба Каверина, не напиши он роман «Два капитана»; вполне возможно, что писатель разделил бы участь своего старшего брата, академика Льва Зильбера, которого трижды арестовывали и отправляли в лагеря. Роман в буквальном смысле спас Каверина — по слухам, он понравился самому Сталину — недаром после войны, которую писатель провел на Северном флоте в качестве военного корреспондента ТАСС и «Известий», он был удостоен Сталинской премии. «Два капитана», несомненно, самая известная книга Каверина. В свое время она была так популярна, что многие школьники на уроках географии всерьез доказывали, будто Северную землю открыл не лейтенант Вилькицкий, а капитан Татаринов — настолько верили они в героев романа, воспринимали их как реально существующих людей и писали Вениамину Александровичу трогательные письма, в которых расспрашивали о дальнейшей судьбе Кати Татариновой и Сани Григорьева. На родине Каверина в городе Пскове неподалеку от Областной детской библиотеки, носящей ныне имя автора «Двух капитанов», был даже установлен памятник капитану Татаринову и Сане Григорьеву, чьей мальчишеской клятвой было: «Бороться и искать, найти и не сдаваться».

Годы «оттепели» принесли для Каверина множество новых дел: он участвовал в альманахе «Литературная Москва», хлопотал об издании научных трудов Ю.Тынянова, произведений Л.Лунца и М.Булгакова — роман Михаила Афанасьевича «Мастер и Маргарита» Каверин прочел еще в рукописи и «совершенно им заболел».

О собственном творчестве он также не забывал: много сил отнимали публицистика, воспоминания и мемуары. В прозе же Каверин отчасти вернулся к себе прежнему, опубликовав цикл странных романтических сказок, составивших сборник «Ночной Сторож, или Семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году». Спустя несколько лет появилась сказочно-философская повесть «Верлиока».

Временами, впрочем, писателя одолевало чувство досады. Второго дыхания он в себе не ощущал и иронически жаловался в письме к Е.А.Благининой, незадолго до того прочитавшей одну давнюю его повесть и с большим одобрением о ней отозвавшейся: «Вы знаете, когда Свифт умирал, он попросил, чтобы ему прочитали не Гулливера, а «Сказку о бочке», и скончался со словами: «Как я писал! Боже мой, как я писал!» Вот так, должно быть, сделаю и я». Вениамин Александрович ошибался. В возрасте семидесяти лет, что редко бывает, он написал свою лучшую книгу: «Перед зеркалом» — глубокий и тонкий роман о любви.

Еще реже бывает, чтобы маститый литератор прилежно и с удовольствием читал: от любимой классики до рукописей молодых авторов, которые те присылали Каверину, зная, что могут рассчитывать по меньшей мере на заинтересованное внимание и дружеский совет.

Кто-то очень верно подметил: «Каверин — из тех людей, кого литература сделала счастливым: он всегда увлеченно писал, всегда с удовольствием читал других». Может быть именно эта сосредоточенная погруженность в книги, архивы, рукописи позволила ему в самые жестокие годы «оградить свое сердце от зла» и остаться верным друзьям и себе самому. И потому в собственных его сочинениях, в которых добро всегда — четко и ясно — отделено от зла, мы обнаруживаем «мир несколько книжный, но чистый и благородный» (Е.Л.Шварц).

Размышляя о своих удачах и промахах, Вениамин Александрович писал: «Мое единственное утешение, что у меня все-таки оказался свой путь…» О том же говорил Павел Антокольский: «Каждый художник тем и силен, что не похож на других. У Каверина есть гордость «лица необщим выражением».

Он не прекращал писать до последних дней, даже когда уже не было полной уверенности в том, что все замыслы удастся осуществить. Одной из последних работ Каверина стала книга о его лучшем друге Ю.Тынянове «Новое зрение», написанная в соавторстве с критиком и литературоведом Вл.Новиковым.

В год смерти писателя вышли две его теперь уже самые последние книги — «Счастье таланта» и «Эпилог».

110 лет со дня рождения Вениамина Каверина

Сегодня исполнилось 110 лет со дня рождения Вениамина Александровича Каверина. Творчество этого писателя у человека моего поколения ассоциируется, прежде всего, с книгой "Два капитана". На героике этой книге мы росли, мы мечтали, мы хотели подражать. Каверин родился 19 апреля 1902 года в Пскове, в семье капельмейстера пехотного полка Абеля Зильбера и хозяйки музыкальных магазинов Ханы Дессон. Фамилия Каверин была взята им в честь товарища Пушкина, гусара, описанного в «Евгении Онегине». В 1923 году Каверин закончил арабское отделение института восточных языков, а в 1924 году государственный университет в Ленинграде. В 1929 году состоялась защита его кандидатской диссертации «Барон Брамбеус. История Осипа Сенковского».

В 16 лет он приехал в Москву и в 1919 году окончил здесь среднюю школу. В 1920 году перевелся из Московского университета в Петроградский, одновременно поступив в Институт восточных языков, и успешно окончил оба ВУЗа. Был оставлен при университете в аспирантуре, где в течение шести лет занимался научной работой и в 1929 году защитил диссертацию. В 1921 году вместе с М.Зощенко, Н.Тихоновым, Вс.Ивановым был организатором литературной группы «Серапионовы братья», именно в альманахе этой группы он начал печататься. В течение нескольких лет Каверин писал рассказы и повести, и к концу 1920-х окончательно решил посвятить себя литературному творчеству.

В 1934 – 1936 годах был создан первый роман, «Исполнение желаний», в котором проявился литературный стиль писателя. Роман имел успех. Но самым популярным произведением Каверина стал роман «Два капитана», первый том которого был завершен в 1938 году.

Отечественная война остановила работу над вторым томом. Во время войны Каверин писал фронтовые корреспонденции, военные очерки, рассказы. По его просьбе был направлен на Северный флот. Именно там, повседневно общаясь с летчиками и подводниками, понял, в каком направлении пойдет работа над вторым томом «Двух капитанов». В 1944 году второй том романа был опубликован.

В 1949 – 1956 годах Каверин работает над трилогией «Открытая книга», о становлении и развитии микробиологии в стране, о целях науки, о характере ученого. Эту тему он взял не зря – его родной брат был ученым-микробиологом. В 1962 году были опубликованы повести «Семь пар нечистых» о первых днях войны и «Косой дождь». В 1970-е годы Каверин создал книгу воспоминаний «В старом доме», а также трилогию «Освещенные окна», в 1980-е – «Рисунок», «Верлиока», «Вечерний день». Умер Вениамин Каверин 2 мая 1989 года.

Биография

Настоящая фамилия писателя - Зильбер. Родился 6 (19) апреля 1902 года в семье капельмейстера 96-го пехотного Омского полка Абеля Абрамовича Зильбера и его жены — урождённой Ханы Гиршевны (Анны Григорьевны) Дессон, владелицы музыкальных магазинов.

В 1912-1918 гг. учился в Псковской гимназии. В 1919 г. приехал в Москву, окончил среднюю школу и поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Работал в библиотеке московского военного округа, в художественном подотделе Московского совета. Посещал пушкинский семинар В. И. Иванова, встречался с А. Белым, бывал на литературных вечерах с участием В. Я. Брюсова, С. А. Есенина, В. В. Маяковского. В 1920 г., по совету Ю. Н. Тынянова (мужа сестры Каверина), переехал в Петроград, где продолжил образование на философском факультете университета, одновременно обучаясь на арабском отделении Института живых восточных языков. Увлекался сочинением стихов, но после суровых отзывов О. Э. Мандельштама и В. Б. Шкловского оставил эти попытки. Обратившись к прозе, в 1920 г. представил на конкурс, объявленный Домом литераторов, рассказ "Одиннадцатая аксиома" и был удостоен одной из премий. Рассказ вызвал заинтересованное внимание М. Горького, который и в дальнейшем продолжал следить за творчеством Каверина, давая отзывы на многие его произведения.

Важную роль в формировании писателя сыграло его участие в литературной группе "Серапионовы братья", возникшей в 1921 г. Здесь наиболее близким ему по творческим устремлениям оказался Л. Н. Лунц, литератор универсального склада, тяготевший к остросюжетным построениям и выдвинувший лозунг "На Запад!" Каверин в ту пору тоже провозглашал: "Из русских писателей больше всего люблю Гофмана и Стивенсона". Первое опубликованное произведение Каверина — "Хроника города Лейпциг", выдержанное в иронически-фантастическом "гофмановском" колорите, — увидело свет в составе альманаха "Серапионовы братья" в 1922 г. В том же году Каверин женился на Л. Н. Тыняновой (1902-1984), впоследствии детской писательнице.

До конца 1920-х годов Каверин совмещал литературную работу с научной: по окончании университета был оставлен в аспирантуре, в 1929 г. выпустил книгу "Барон Брамбеус: История Осипа Сенковского", являвшуюся одновременно диссертацией, принесшей автору звание научного сотрудника первого разряда.

В 1923 г. увидел свет первый сборник рассказов Каверина "Мастера и подмастерья", в 1925 г. - роман "Конец Хазы", а в 1931 г. - роман "Художник неизвестен".

Был период, когда он пытался сочинять пьесы (в начале 30-х некоторые даже имели успех — их ставили первоклассные режиссеры, сам В. Мейерхольд предлагал сотрудничество), но, по собственному признанию Каверина, с ремеслом драматурга он был не в ладах. С начала 1930-х Каверин кардинально меняет область литературного творчества и приступает к написанию романов. Первым из них стал "Исполнение желаний" - он, как и несколько последующих («Два капитана», «Открытая книга»), пользовался большой популярностью. Замысловатое сюжетное построение и подчеркнутая контрастность, с какой писатель рисует портреты своих героев, - отличительные особенности этих книг.

Во время войны Каверин работал корреспондентом газеты "Известия". В 1944 г. была опубликована последняя часть самого известного из произведений писателя - романа "Два капитана"; в том же году этот роман был удостоен Сталинской премии.

В поздние годы Каверин жил, в основном, в писательском поселке Переделкино под Москвой, давая о себе знать не только своими произведениями, но и выступлениями в защиту культурных свобод и гонимых художников. На 2-м съезде писателей в 1954 г. Каверин выступил со смелой речью, призывая к свободе творчества, к справедливой оценке наследия Ю. Н. Тынянова и М. А. Булгакова. В 1956 г. стал одним из организаторов альманаха "Литературная Москва". В 1960-е годы поместил в возглавляемом А. Т. Твардовским "Новом мире" повести "Семь пар нечистых" и "Косой дождь" (обе 1962), статьи, в которых стремился воскресить память о "Серапионовых братьях", реабилитировать М. М. Зощенко. В 1970-е годы Каверин выступал в защиту А. И. Солженицына и других опальных литераторов.

Он не прекращал писать до последних дней, даже когда уже не было полной уверенности в том, что все замыслы удастся осуществить. Одной из последних работ Каверина стала книга о его лучшем друге Ю.Тынянове «Новое зрение», написанная в соавторстве с критиком и литературоведом Вл.Новиковым.

Похоронен Вениамин Каверин на Ваганьковском кладбище. В июне 1995 г. состоялось открытие памятника «Два капитана», который расположен у здания Псковской областной детской библиотеки. В апреле 1997 г. у здания главпочтамта в Пскове на месте дома, где родился Каверин, открыта мемориальная доска.

Интересные факты из жизни Творческий псевдоним взят в честь Петра Павловича Каверина — гусара, дуэлянта-забияки и разгульного кутилы, в чьих проделках нередко принимал участие юный Пушкин.

Награды писателя

* Сталинская премия второй степени (1946) — за роман «Два капитана»
* Орден Ленина
* Два ордена Трудового Красного Знамени
* Орден Красной Звезды
* Орден Дружбы народов

Библиография

1920. Одиннадцатая аксиома
1922. Пурпурный палимпсест
1922. Столяры
1922. Хроника города Лейпциг за 18… год
1923. Манекен Футерфаса
1923. Пятый странник
1924. Бочка
1925. Большая игра
1925. Девять десятых судьбы.
1925. Конец хазы
1926. Ревизор
1927. Бубновая масть
1927. Голубое солнце
1927. Друг микадо
1927. Сегодня утром
1928. Скандалист, или Вечера на Васильевском острове
1929. Барон Брамбеус: История Осипа Сенковского, журналиста, редактора «Библиотеки для чтения»
1929. Черновик человека
1930. Пролог
1931. Художник неизвестен
1933. Укрощение мистера Робинзона
1936. Исполнение желаний
1942. Домик на холме
1944. Два капитана
1954. Утро дней
1956. Открытая книга
1959. Неизвестный друг
1960. Кусок стекла
1962. Косой дождь
1962. Семь пар нечистых
1965. «Здравствуй, брат. Писать очень трудно…»
1966. Двойной портрет
1967. Снегурочка
1968. Школьный спектакль
1970. Перед зеркалом
1971. В старом доме
1976. О Мите и Маше, о веселом трубочисте и мастере золотые руки
1976. Освещённые окна
1978. Вечерний день
1978. Двухчасовая прогулка
1980. Рисунок
1981. Верлиока
1982. Наука расставания
1982. Ночной сторож, или Семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году
1983. Загадка и Разгадка
1984. Летящий почерк
1985. Письменный стол
1987. Силуэт на стекле
1988. Литератор
1988. Над потаённой строкой
1988. Новое зрение
1989. Счастье таланта
1989. Эпилог

Экранизации произведений, театральные постановки

1955 — «Два капитана» (реж. В. Венгеров)
1972 — «Школьный Спектакль» (реж. Н. Зубарева)
1973 — «Открытая книга» (реж. В. Фетин)
1976 — «Два капитана» (реж. Е. Карелов)
1979 — «Открытая книга» (реж. В. Титов)
1978 — «Поворот» (реж. В. Абдрашитов)
1981 — «Немухинские музыканты» (реж. М. Муат)
2001 — мюзикл «Норд-Ост» (по роману «Два капитана», авторы А. Иващенко и Г. Васильев)

Биография (ru.wikipedia.org)

Родился 6 (19) апреля 1902 года в семье капельмейстера 96-го пехотного Омского полка Абеля Абрамовича Зильбера и его жены — урождённой Ханы Гиршевны (Анны Григорьевны) Дессон, владелицы музыкальных магазинов. Старшая сестра Каверина — Лея Абелевна Зильбер (в замужестве Елена Александровна Тынянова, 1892—1944) — вышла замуж за Ю. Н. Тынянова, одноклассником которого был старший брат Каверина Лев Зильбер, впоследствии — крупный советский вирусолог. Кроме того, в семье росли ещё трое старших детей — Мирьям (в замужестве Мира Александровна Руммель, 1890 — после 1988, жена первого директора Народного дома им. А. С. Пушкина Исаака Михайловича Руммеля), Давид, впоследствии военный врач, и Александр (1899—1970), композитор, взявший псевдоним Ручьёв. Жена Каверина — детская писательница Л. Н. Тынянова (1902—1984), младшая сестра Ю. Н. Тынянова. Сын — Николай Вениаминович Каверин (род. 1933, Ленинград), доктор медицинских наук, профессор, академик РАМН, заведующий лабораторией физиологии вирусов Института вирусологии имени Д. И. Ивановского РАМН. Дочь — фармаколог.

14 августа 1912 года, по результатам приёмных испытаний, Вениамин был зачислен в приготовительный класс Псковской губернской гимназии. В «Освещённых окнах» он писал: «Нельзя сказать, что я был ленив — учился на тройки, четвёрки. Кроме математики, мне легко давались почти все предметы». Тем не менее, по протоколу педагогического совета от 11 мая 1916 года из сорока учеников третьего «б» класса только четыре гимназиста получили награду второй степени, в том числе и Вениамин Зильбер. Учился в Псковской губернской гимназии Вениамин Зильбер 6 лет.

Затем, он окончил Ленинградский институт живых восточных языков по отделению арабистики (1923) и историко-филологический факультет Ленинградского государственного университета (1924). Был близок к младоформалистам. В 1929 году защитил диссертацию «Барон Брамбеус. История Осипа Сенковского».

Псевдоним «Каверин» взят в честь гусара, приятеля молодого Пушкина (выведенного им под собственной фамилией в «Евгении Онегине»).

Уж тёмно: в санки он садится.
«Пади, пади!» — раздался крик;
Морозной пылью серебрится
Его бобровый воротник.
К Talon помчался: он уверен,
Что там уж ждет его Каверин.
Вошел: и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток,
Пред ним roast-beef окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Стразбурга пирог нетленный
Меж сыром Лимбургским живым
И ананасом золотым.

Первый рассказ «Хроника города Лейпцига за 18… год» опубликовал в 1922. В начале 1920-х годов входил в литературную группу «Серапионовы братья». Ранние рассказы написаны на фантастические сюжеты. Обращение к реальной жизни отразилось в романе «Девять десятых судьбы» (1926) и др. В 1927 году принял участие в коллективном романе «Большие пожары», публиковавшемся в журнале «Огонёк».

Роман «Исполнение желаний» (2 кн., 1935—1936) и роман-трилогия «Открытая книга» (1953—1956) посвящены изображению творческого труда, научным поискам советской интеллигенции. Наибольшую известность приобрел приключенческий роман «Два капитана» (2 кн., 1940—1945, Сталинская премия, 1946), в котором показаны овеянные романтикой путешествий духовные искания советской молодёжи военного поколения. Романы «Открытая книга» и «Два капитана» были неоднократно экранизированы.

В 1958 был едва ли не единственным крупным писателем старшего поколения, кто отказался участвовать в травле Бориса Пастернака в связи с публикацией на Западе его романа «Доктор Живаго» и присуждением ему Нобелевской премии.

Подписал обращение в защиту Ю. Даниэля и А. Синявского. Подготовил для Четвертого съезда СП СССР (1967) речь «Насущные вопросы литературы», которую ему запретили зачитывать. В 1968 он в «Открытом письме» объявил о разрыве с К. Фединым, когда тот не допустил до читателя «Раковый корпус» Солженицына.

Каверин один из значительных русских писателей. Романы Каверина отличаются насыщенностью действия, подчас — детективной увлекательностью и искусным построением.
— Вольфганг Казак

Каверин умер 2 мая 1989 года. Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище.

Адреса в Ленинграде

1930—1946 — дом Придворного конюшенного ведомства — набережная канала Грибоедова, 9.

Произведения

Романы, повести

* «Мастера и подмастерья», сборник (1923)
* "Девять десятых судьбы", роман (1925)
* «Конец Хазы», роман (1925)
* «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» роман (1928).
* «Художник неизвестен», роман (1931) — один из последних формальных экспериментов в ранней советской литературе
* «Исполнение желаний» роман (книги 1—2, 1934—1936; новая редакция 1973).
* «Два капитана» роман (книги 1—2, 1938—1944)
* «Открытая книга» роман (1949—1956).
* "Неизвестный друг" повесть,(1957-1959)
* "Кусок стекла" повесть, (1960)
* «Семь пар нечистых» повесть (1962)
* «Косой дождь» повесть (1962)
* «Двойной портрет», роман (1963-1964) — рассказывает об уволенном с работы учёном, который по доносу попадает в лагерь
* "О.И. Сенковский (Барон Брамбеус)" (1929-1964), (1964 - новая редакция)
* «Перед зеркалом», роман (1972) — раскрывает судьбу одной русской художницы, особенно останавливаясь на периоде эмиграции, бережно включая в художественное повествование подлинные документы
* «Наука расставания», роман (1983)

Рассказы

* «Пятый странник», фантастический рассказ. (октябрь-декабрь 1921)
* «Большая игра», фантастический рассказ, (1923)
* «Бочка», фантастический рассказ, (1923)
* «Пролог», путевые рассказы (1930):«Степь»,
* «Грязь»,
* «Бой-Страх»,
* «Чечевица»,
* «Страус Фома»,
* «Табор»,
* «Суховей»,
* «Дорога»,
* «Нигрол»,
* «Последняя ночь»,
* «Возвращение»

Драматические произведения

* «Укрощение мистера Робинзона» (комедия в шести картинах), (1933)
* «Утро дней» (пьеса) (первоначальное название «Тревожная юность»), (1954)

Сказки

* «Ночной сторож, или Семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году»:
* «Городок Немухин»,
* «Сын стекольщика»,
* «Немухинские музыканты»,
* «Лёгкие шаги», (1962),
* «Сильвант»,
* «Много хороших людей и один завистник», (1960),
* «Песочные часы», (1943),
* «Летающий мальчик»
* «Снегурочка»
* «О Мите и Маше, о Весёлом трубочисте и Мастере золотые руки»
* «Верлиока» (2 июня 1981)

Воспоминания, эссеистика

* «Здравствуй, брат. Писать очень трудно...». Портреты, письма о лит-ре, воспоминания (1965)
* «Собеседник». Статьи (1973)
* «Освещенные окна», (1970-1973-1975)
* «Вечерний день». Письма, воспоминания, портреты (1980)
* «Письменный стол». Воспоминания, письма, эссе (1984)
* "Эпилог", (20 июля 1979), послесловие, (1981), предисловие (15.03.1988), второе послесловие, приложения (25.03.1988)
* «Счастье таланта» (1989)

Статьи

* "Александр Фадеев", (1957)
* "Заболоцкий", (1958)
* "Маяковский", (1958)
* "Аркадий Гайдар", (1962)
* "Юрий Тынянов", (1964)
* "Всеволод Иванов", (1965)
* "Булгаков", (1965)
* "Бессрочный договор" (речь на Втором всесоюзном съезде советских писателей), (1954)
* "Горький и молодые", (1954-1960)
* "Волшебная палочка", (1960)
* "Неоткрытые дороги", (1964)
* "Читая Хэмингуэя", (1964)
* "Диккенс и театр", (1963)
* "Евгению Шварцу", (1965)

Награды и премии

* орден Ленина (1962)
* два ордена Трудового Красного Знамени
* орден Красной Звезды
* орден Дружбы народов
* Сталинская премия второй степени (1946) — за роман «Два капитана»

Издания

* (для книг, переиздававшихся неоднократно, указаны только первые издания)
* Мастера и подмастерья. Рассказы. М.-Пб. Круг. 1923.
* Рассказы. М. Круг. 1925.
* Конец хазы. Повести. Л. Жизнь искусства. 1926.
* Девять десятых судьбы. Роман. М.-Л. Госиздат. 1926.
* Ночь на 26 октября. Рассказ. Л. Прибой. 1926. 63 с.
* Осада дворца. Повесть для юношества. М.-Л. Госиздат. 1926.
* Пролог. Путевые рассказы. М.-Л. 1931.
* Скандалист, или вечера на Васильевском острове. Л. Издательство писателей в Ленинграде 1931 г. 214 с.
* Художник неизвестен. Л. 1931.
* Черновик человека. Рассказы. Л. 1931.
* Исполнение желаний. Роман. Л. Гослитиздат. 1937.
* Сказка о Митьке и Маше о веселом трубочисте и мастере золотые руки. М.-Л. Детиздат. 1939.
* Два капитана. Роман. Л. Гослитиздат. 1941.
* Домик на холме. Рассказы. М.-Л. Детгиз. 1941.
* Наши защитники. Рассказы. Л.-М. Искусство. 1941. 28 с.
* Салют. М. Военмориздат. 1941. 8 с.
* Трое. Рассказ. М. Военмориздат. 1941. 8 с.
* Ленинград. Август 1941. Фронтовые рассказы. Молотов. 1942.
* Дом на холме. Пьеса в 4-х действ. М.-Л. Искусство. 1942. 72 с.
* Орлиный залет и др. рассказы. М.-Л. Детгиз. 1942. 48 с.
* Рассказы. М. Военмориздат. 1942. 48 с.
* Мы стали другими. Рассказы. М. Советский писатель. 1943.
* Школа мужества. Рассказы. Воронеж. 1950.
* Открытая книга. Роман. М. Молодая гвардия. 1953.
* Неизвестный друг. Повесть. М. Советский писатель. 1960.
* Три сказки. М. Детгиз. 1960.
* Из разных книг. М. Молодая гвардия. 1961. 240 с.
* Очерк работы. М. Советская Россия. 1964.
* Двойной портрет. Роман. М. Молодая гвардия. 1967. 224 с.
* Перед зеркалом. Роман в письмах. М. Советский писатель. 1972.
* Петроградский студент. Роман. М. Советский писатель. 1976.
* Освещенные окна. М. Современник 1976 г. 380 с.
* Вечерний день. Письма. Встречи. Портреты. М. Советский писатель. 1980. 505 с.
* Письменный стол. Воспоминания и размышления. М. Советский писатель. 272 с.
* Ночной Сторож, или Семь Занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году. Рассказы. М. Детская литература. 1982.
* Верлиока. Сказочная повесть. М. Современник. 1983. 215 с.
* Летящий почерк. М. Художественная литература. 1986. 415 с.
* Сказки. Баку. Гянджлик. 1986.
* Двухчасовая прогулка. Роман и повести. М. Современник. 1989.
* Эпилог. Мемуары. М. Московский рабочий. 1989. 544 с.
* Собрание сочинений в 2-х томах. М. АСТ-Пресс. 1994. 560 с, 592 с.
* Собрание сочинений в восьми томах. М. Художественная литература. 1980-1983.
* Собрание сочинений в шести томах. М. ГИХЛ. 1963-1966.
(Содержание:
* т.1: Рассказы и повести 1921-1927 г.г.: "Пятый странник", фантастический рассказ, "Большая игра", фантастический рассказ, "Бочка", фантастический рассказ, "Конец хазы", "Девять десятых", "Друг микадо", "Голубое солнце", Скандалист или вечера на Васильевском острове";
* т.2: Рассказы и повести 1930-1931 г.г.: "Степь", "Грязь", "Бой-Страх", "Чечевица", "Страус-Фома", "Табор", "Суховей", "Дорога", "Нигрол", "Последняя ночь", "Возвращение", "Художниу неизвестен", "Укрощение мистера Робинзона" (комедия), "Исполнение желаний" (роман);
* т.3: "Два капитана" (роман);
* т.4: "Открытая книга" (трилогия, части "Юность", "Поиски");
* т.5: "Открытая книга" (трилогия, часть "Надежда"), "Утро дней" (пьеса), "Неизвестный друг (повесть), Сказки: "Песочные часы", "Много хороших людей и один Завистник", "Легкие шаги";
* т.6: Повести: "Кусок стекла", "Семь пар нечистых", "Косой дождь"; "Двойной портрет" (роман), "О.И. Сенковский (Барон Брамбеус). Жизнь и деятельность", Статьи о литературе и искусстве: "Александр Фадеев", "Заболоцкий", "Маяковский", "Аркадий Гайдар", "Юрий Тынянов", "Всеволод Иванов", "Булгаков", "Бессрочный договор", "Горький и молодые", "Волшебная палочка", "Неоткрытые дороги", "Читая Хэмингуэя", "Диккенс и театр","Евгению Шварцу")

Экранизации и постановки

1955 — «Два капитана» (реж. Владимир Венгеров).
1973 — «Открытая книга» (реж. Владимир Фетин).
1976 — «Два капитана» (реж. Евгений Карелов).
1977—1979 — «Открытая книга» (реж. Виктор Титов).
1978 — Поворот — (реж. Вадим Абдрашитов)
1981 — «Немухинские музыканты» (реж. Мария (Мариэта) Муат).
1989 — «Легкие шаги» (реж. Елена Машкара)
2001 — мюзикл «Норд-Ост» (по роману «Два капитана», авторы Алексей Иващенко и Георгий Васильев)

Память

* В честь В. А. Каверина назван астероид Вениакаверин (2458 Veniakaverin).
* Памятник литературным героям романа «Два Капитана» — Татаринову и Григорьеву расположен в городе Пскове в сквере перед Псковской областной детской библиотекой имени В. А. Каверина.
* Площадь «Двух капитанов» (г. Полярный Мурманской области) названа в честь одноименного романа В.А. Каверина. В 1943-44 гг на Северном флоте, в Полярном В.А. Каверин служил, будучи военкором «Известий». Здесь же была написана вторая часть романа. Действие другого романа В.А. Каверина — «Наука расставания» (1983) происходит во фронтовом Полярном, его главный герой — военкор Незлобин.

Примечания

1. Знай наших — известные евреи — Центральный Еврейский Ресурс. Сайт русскоязычных евреев всего мира. Еврейские новости. Еврейские фамилии
2. Вениамин Александрович Каверин (Зильбер) / Veniamin Kaverin
3. Kaverin V
4. Каверин Вениамин Александрович

Литература

* Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917. — М.: РИК «Культура», 1996. — 492 с. — 5000 экз. — ISBN 5-8334-0019-8

Дата публикации на сайте: 8 августа 2012.