Мудрые мысли

Винсент Виллем Ван Гог (нидерл. Vincent Willem van Gogh)

(30 марта 1853, Грот-Зюндерт, около Бреды, Нидерланды — 29 июля 1890, Овер-сюр-Уаз, Франция)

Всемирно известный нидерландский художник-постимпрессионист.

Цитата: 154 - 167 из 167

Я все болше прихожу к убеждению, что о Боге нельзя судить по созданному им миру: это лишь неудачный этюд.
Согласись: любя художника, не станешь очень критиковать его неудачные вещи, а просто промолчишь. Но зато имеешь право ожидать от него чего-то лучшего.
(«Письма к брату Тео»)

Я все больше и больше убеждаюсь, что о Боге нельзя судить по этой планете. Она просто оказалась одной из Его неудачных шуток.

Я всё больше прихожу к убеждению, что о Боге нельзя судить по созданному им миру: это лишь неудачный этюд.

Я думаю, что чем больше человек любит, тем сильнее он хочет действовать: любовь, остающуюся только чувством, я никогда не назову подлинной любовью.
(«Письма к брату Тео»)

Я забываю обо всем ради внешней красоты предметов, воспроизвести которую не умею: я вижу совершенство природы, но на картинах она у меня получается грубой и уродливой.
Тем не менее я взял такой разбег, что мое костлявое тело неудержимо несется прямо к цели.
(«Письма к брату Тео»)

Я заплатил жизнью за свою работу, и она стоила мне половины рассудка.
(Из последнего, предсмертного письма брату.)

Я не всегда могу сохранять хладнокровие: по временам мне кажется, что люди раздирают мое тело, - так сильно меня захватывают эти вопросы и настолько мои убеждения являются частью меня самого.
(«Письма к брату Тео»)

Я не художник, - как можно так жестоко отзываться о самом себе? ... Разве можно умышленно препятствовать собственному развитию? Говорю все это для того, чтобы объяснить, почему разговоры о том, одарен ты или нет, кажутся мне такими глупыми.
Тео, открыто заявляю тебе: я предпочитаю думать о том, как руки, ноги и голова соединяются с торсом, чем о том, являюсь ли я художником вообще.
(«Письма к брату Тео»)

Я отнюдь не собираюсь отрицать пользу брака, особенно когда он уже заключен и человек спокойно начинает жить своим домом. Но в нашем цивилизованном мире он сопряжен с такими похоронно-унылыми поздравлениями и церемониями, но которых настаивают семьи жениха и невесты (не говорю уже о необходимости посетить безотрадные, как аптека, учреждения, где восседают допотопные гражданские и духовные власти), что тебе поневоле становится жаль беднягу, вынужденного запастись необходимыми бумагами и отправиться в места, где его с жестокстью, превосходящей свирепость самых кровожадных людоедов, поджаривают до женатого состояния на медленном огне вышеназванных погребально-унылых церемоний.
(«Письма к брату Тео»)

Я перестаю бояться безумия, когда вижу вблизи тех, кто поражен им.

Я по-прежнему считаю, что в области фигурной живописи может появиться много новых художников, и чем дольше я над всем этим раздумываю, тем более нахожу желательным, чтобы в такое трудное время, как наше, художники видели спасение в глубокой преданности высокому искусству.

Я считаю, что из всех моих работ картина с крестьянами, которые едят картофель, написанная в Нюэнене, безусловно лучшее из того, что я сделал. (из письма сестре Виллемине)

Я хочу этим сказать не то, что я чувствую себя как дома лишь в мире художников, а то, что, по-моему, лучше дурачится, чем чувствовать себя одиноким.
(«Письма к брату Тео»)

Я хочу, чтобы люди говорили о моей работе: «Этот человек глубоко чувствует».
(Ван Гог: портрет, написанный словами (Van Gogh: Painted with Words))

Я чувствую себя особенно старым тогда, когда думаю, что большинство знакомых мне людей считает меня неудачником и что это может оказаться правдой, если дела не изменятся к лучшему. И, когда я допускаю, что так может случиться, я ощущаю свою неудачливость столь живо и болезненно, что это меня окончательно подавляет и я теряю всякую охоту жить, словно меня и в самом деле уже постигла подобная участь. В более же спокойном и нормальном настроении я иногда радуюсь, что тридцать лет прошли не совсем впустую, что я кое-чему научился на будущее и чувствую в себе энергии и сил еще лет на тридцать, если, конечно, я проживу так долго.