Мудрые мысли

Станислав Лем (польск. Stanislaw Lem)

(12 сентября 1921, Львов, Польша (сейчас Украина) — 27 марта 2006, Краков, Польша)

Польский писатель, сатирик, философ, фантаст и футуролог. Его книги переведены на 40 языков, продано более 30 млн. экземпляров.

Цитата: 137 - 153 из 269

Не существует малого зла. Этику не измеришь арифметикой.

Невинная девчонка, которая делала несчастными всех, потому что не хотела обижать никого.
(«Возвращение со звезд»)

Некрасиво устраивать публичный конец света для устройства своих личных дел. — о жанре Апокалиптика

Неокантианцы заявили, что все вещи суть творения духа, объективному познанию недоступные; если у вас появилась идея движущегося картофеля, то движущийся картофель будет существовать.
(«Звездные дневники Ийона Тихого»)

Нет ничего более богатого по своим возможностям, чем пустота.

Нет страшнее наказания, чем одинокая вечность.

Нет хороших ответов на плохо поставленные вопросы.
(«Мир на Земле»)

Ни одна религия не может ничего сделать для человечества, потому что она не является опытным знанием. Конечно, она уменьшает «боль бытия» для индивидуумов, — а мимоходом увеличивает сумму несчастий, мучающих всех, именно вследствие своей беспомощности и бездеятельности по отношению к массовым проблемам. Так что ее нельзя защищать даже с прагматической точки зрения как полезное орудие, потому что это орудие плохое, беспомощное перед лицом главных проблем человечества.

Никогда не жалей, что был тут, а не там, что мог сделать, а не сделал. Не верь этому. Не сделал, значит, не мог. Во всем свой смысл только потому, что все кончается. Видишь: всегда и везде — это ведь то же самое, что никогда и нигде.

Никогда не позволяйте, чтобы за вас думали другие.
(«Странный гость профессора Тарантоги»)

Никто не может дать более того, кто потерял все.

Никто ничего не читает; если читает, ничего не понимает; если понимает, немедленно забывает.
(«Одна минута человечества» (J. Johnson and S.Johnson «One human minute», 1983))

Но ведь отчаявшийся Бог — это же человек, дорогой мой!
(«Солярис»)

Но у меня не было дома. Земля? Я думал об огромных, шумных, многолюдных городах, в которых я потеряюсь, исчезну, как могу исчезнуть, если бы не остановился и бросился в Океан, тяжело вздымающийся в темноте. Я утону в толпе. Буду неразговорчив, внимателен, и потому меня станут ценить в обществе, у меня появится много знакомых, даже приятелей, будут женщины, а может, только одна женщина.
(«Солярис»)

Но у меня нет дома. Земля? Я думаю о ее больших, набитых людьми, шумных городах, в которых потеряюсь, исчезну почти так же, как если бы совершил то, что хотел сделать на вторую или третью ночь,- броситься в океан, тяжело волнующийся внизу. Я утону в людях. Буду молчаливым и внимательным, и за это меня будут ценить товарищи. У меня будет много знакомых, даже приятелей, и женщины, а может, и одна женщина. Некоторое время я должен буду делать усилие, чтобы улыбаться, раскланиваться, вставать, выполнять тысячи мелочей, из которых складывается земная жизнь. Потом все войдет в норму. Появятся новые интересы, новые занятия, но я не отдамся им весь. Ничему и никому никогда больше. И, быть может, по ночам буду смотреть туда, где на небе тьма пылевой тучи, как черная занавеска, задерживает блеск двух солнц, и вспоминать все, даже то, что сейчас думаю. И еще я вспомню со снисходительной улыбкой, в которой будет немножко сожаления, но одновременно и превосходства, мое безумие и надежды.
(«Солярис»)

Но я твердо верил, что не прошло время жестоких чудес.
(«Солярис»)

Норберт Винер начал свою биографию словами: *Я был вундеркиндом*; я мог бы сказать только: *Я был чудовищем*.
(«Высокий замок»)