Лев Николаевич Гумилёв (Lev Nikolaevich Gumiljov)

(1 (14) октября 1912, Царское Село — 15 июня 1992, Санкт-Петербург)

Биография

Выдающийся русский учёный, историк-этнолог, поэт и переводчик, основоположник пассионарной теории этногенеза Л.Н. Гумилёв родился 1 октября 1912 года в Царском Селе под Петербургом. Он родился в семье знаменитых русских поэтов Н.С. Гумилёва и А.А. Ахматовой. Брак родителей фактически распался в 1914 году. Анна Ахматова по разным причинам не могла заниматься годовалым сыном, и отдала его на воспитание свекрови Анне Ивановне Гумилёвой и сестре отца А.С. Сверчковой, которые жили сначала в усадьбе Слепнёво Бежецкого уезда Тверской губернии, потом – в Бежецке на Рождественской улице в доме № 68/14. Дом этот сохранился до наших дней. В 1921 году, когда мальчику исполнилось 9 лет, его отец Николай Степанович Гумилёв был обвинён в участии в белогвардейском заговоре и расстрелян. Позже этот факт не раз служил поводом для политических обвинений «сына врага народа».

В маленьком провинциальном Бежецке Л.Н. Гумилёв жил с 1917 по 1929 год. И хотя он родился не здесь, но Бежецк называл своей Отчизной, здесь он рос и воспитывался, приезжал сюда в юности. В одном из своих выступлений, в Центральном Доме литераторов в декабре 1986 года, Л.Н. Гумилёв сказал такие слова о Бежецке: «Место моего детства, которое я хорошо помню, ибо с 6 до 20 лет жил там и постоянно его посещал, - оно не относится к числу красивых мест России. Это ополье, всхолмленная местность, глубокие овраги, в которых текут очень мелкие речки: Молога, которая была в своё время путём из варягов в хазары, сейчас около Бежецка совершенно затянулась илом, обмелела. Прекрасная речка Остречина, в которой мы все купались, - очень маленькая речка, была красива, покрыта кувшинками и белыми лилиями. Уже нет той берёзовой аллеи, по которой мы всегда гуляли... Так что же, собственно, хранить, спросите вы меня, и для чего хранить. Вот на этот вопрос я и отвечу. Дело в том, что некрасивых мест на Земле нет! Бежецк – это моя Отчизна, если не Родина. Отчизна не менее дорога, чем Родина. Дело в том, что я этим воздухом дышал и воспитался, потому я его люблю. Вот поэтому дорога мне моя тверская, бежецкая (я не говорю – Отчизна – она мне не принадлежала) – но мое отечество. Потому что именно там можно было переключиться на что угодно... Ничто не отвлекало. Всё было привычно, и потому – прекрасно...»

Окончив 9-й класс 1-й Бежецкой школы, в 1929 году 16-летний Гумилёв уезжает к матери в Ленинград, где через год оканчивает среднюю школу. С раннего детства Гумилёв мечтал стать историком, но исторического факультета в Ленинградском университете тогда не было, и в 1930 году он пытается поступить на немецкое отделение Педагогического института им. Герцена. Однако за отсутствием «трудовой биографии» и как “сын врага народа” к экзаменам допущен не был. Четыре года (1930-1934) ему пришлось доказывать своё право на образование: был чернорабочим в трамвайном парке, лаборантом, коллектором в геологических партиях в Забайкалье, Саянах, на Памире, в Крымских пещерах. Работая санитаром на малярийной станции в Таджикистане, познакомился с нравами, обычаями местного населения, изучал таджикский язык.

В 1934 году в ЛГУ открылся исторический факультет, куда Гумилёв успешно поступил. В этот период начал раскручиваться маховик репрессий. В первый раз Л.Н. Гумилёва арестовали в декабре 1933 года, затем – в августе 1935-го. В те годы проходили всевозможные чистки советских рядов, и вскоре постановлением комсомольской ячейки сын «врага народа» Гумилёв был признан «антисоветским человеком», недостойным обучаться в советском высшем учебном заведении. Его арестовали «за папу», как говорил потом Лев Николаевич. Потом ещё будет арест «за маму». Пока его арестовали на небольшой срок в качестве профилактики. Гумилёва быстро выпустили, но отчислили из университета. В течение следующих двух лет он продолжал образование самостоятельно, изучал историю древних тюрок и восточные языки. В 1937 году его восстановили на историческом факультете, ему удалось сдать экзамены за второй курс, но окончить в срок университет Гумилёв не смог. В марте 1938-го его вновь арестовали и после долгого следствия приговорили к 10 годам заключения. Он проходил по одному делу с двумя другими студентами ЛГУ – Николаем Ереховичем и Теодором Шумовским. Срок отбывал на Беломорканале, но внезапно прежний приговор был заменён расстрелом. Спасло Гумилёва только смещение Ежова. После повторного следствия Гумилёва осудили на 5 лет ссылки в Норильске. «Муж в могиле, сын в тюрьме...» – эти строки Анна Ахматова написала в 1938 году, когда её сын в очередной раз был арестован. С 21 сентября 1939 года Л.Н. Гумилёв отбывал срок в 4-м лаготделении Норильлага, работал землекопом, горняком, техником-геологом в медно-никелевой шахте, хранителем библиотеки на руднике 3/6, а к концу срока стал даже лаборантом-химиком.

В общей сложности пятнадцать лет, притом лучших лет, Л.Н. Гумилёв провёл в лагерях, где был лишён того, что составляет насущный хлеб учёного, - книг по специальности. Человек, близко знавший Гумилёва, А.М. Панченко, размышляя о лагерях, в которых побывал Гумилёв, писал: «Неволя не совместима с прагматическим знанием, запоминанием и заучиванием. Как-то мы с Л.Н. Гумилёвым заговорили о «Графе Монте-Кристо». «Хороший роман, - сказал он, - только Эдмон не мог в замке Иф выучиться языкам, каким бы блестящим педагогом не был аббат Фарриа. Я в лагерях пытался учить языки – было от кого, - и всё без толку. А те, которыми занимался на свободе, помню». В Заполярье Л.Н. Гумилёв сочинял стихи, вот одно из них, написанное в лагере:

Когда мерещится чугунная ограда
И пробегающих трамваев огоньки,
И запах листьев из ночного сада,
И тёмный блеск встревоженной реки,
И тёплое, осеннее ненастье
На мостовой, средь искристых камней
Мне кажется, что нет иного счастья,
Чем помнить город юности моей.
Мне кажется... Нет, я уверен в этом!
Что тщетны грани вёрст и грани лет,
Что улица, увенчанная светом,
Рождает мой давнишний силуэт.
Что тень моя видна на серых зданьях,
Мой след блестит на искристых камнях.
Как Город жив в моих воспоминаньях,
Так тень моя жива в его тенях!

Он обдумывает свою первую книгу - «Хунну» - и даже пишет её, когда его освободили от общих работ. На свободу Л.Н. Гумилёв вышел 10 марта 1943 года, в самый разгар войны, но под расписку был оставлен в Норильске без права выезда, работал в экспедиции Норильского комбината. Осенью 1944 года он добровольно вступил в Советскую армию, воевал рядовым в 1386-м зенитно-артиллерийском полку, входившем в 31-ю зенитно-артиллерийскую дивизию на Первом Белорусском фронте, закончив войну в Берлине.

В 1945 году, сразу после демобилизации, Гумилёв вернулся в Ленинград, восстановился на историческом факультете Ленинградского университета, сдал экстерном все экзамены за 4-й и 5-й курсы, и в начале 1946 года получил, наконец, диплом и поступил в аспирантуру Ленинградского отделения Института Востоковедения АН СССР. Наученный горьким опытом, Гумилёв опасался, что на свободе ему долго находиться не дадут, поэтому быстро подготовил диссертацию. Однако защитить её Гумилёв не успел – в 1947 году в опалу попала его мать, Анна Ахматова. Её перестали печатать и всячески поносили в печати – естественно, по обычаям той системы, отчислили из аспирантуры сына, “в связи с несоответствием филологической подготовки избранной специальности”. Научная биография Гумилёва вновь прервалась, он работал библиотекарем психиатрической больницы, а затем научным сотрудником Горно-Алтайской экспедиции.

Наконец, 28 декабря 1948 года ему всё-таки удалось защитить в ЛГУ диссертацию кандидата исторических наук «Подробная политическая история первого Тюркского каганата», после чего он был принят старшим научным сотрудником в Музей этнографии народов СССР. Однако получить уже высланные Высшей аттестационной комиссией документы Гумилёв не успел, т.к. менее чем через год, после известного «ждановского» постановления о журналах «3везда» и «Ленинград» он был вновь арестован 7 ноября 1949 года. Особым совещанием он был осуждён на 10 лет, которые отбывал сначала в лагере особого назначения в Чурубай-Нура под Карагандой, а затем в лагере возле Междуреченска Кемеровской области. За это время он написал две научные монографии – «Хунну» (издана в 1960) и «Древние тюрки» (издана в 1967), а также ряд научных статей. Окончательное освобождение пришло 11 мая 1956 года, после XX съезда КПСС, когда Гумилёв был полностью реабилитирован по причине отсутствия состава преступления.

В 1956 году Л.Н. Гумилёв вернулся в Ленинград, устроился работать библиотекарем в Эрмитаже, восстановил членство в Географическом обществе, где в 1961 году возглавил Отделение этнографии. В конце 1950-х - начале 1960-х годов он является руководителем научной экспедиции на Нижней Волге, делает открытие Хазарии, пишет об этом книгу. В 1960 году вышла в свет книга «Хунну», вызвавшая диаметрально противоположные рецензии – от разгромных до умеренно хвалебных. Докторскую диссертацию «Древние тюрки VI-VIII вв.», написанную им ещё в лагере, Гумилёв защитил в 1961 году, а в 1963 году стал старшим научным сотрудником Института географии при Ленинградском университете, где и проработал около 30 лет, до конца жизни.

С 1960 года Л.Н. Гумилёв начал читать в университете лекции по народоведению, которые пользовались среди студентов огромной популярностью. «Политическая неблагонадёжность» перестала мешать его научной карьере, количество опубликованных работ резко увеличилось. В частности, выходят его книги “Открытие Хазарии” (1966), “Поиски вымышленного царства” (1970), “Хунны в Китае” (1974). В 1974 году на географическом факультете ЛГУ Гумилёв защищает вторую докторскую диссертацию «Этногенез и биосфера Земли – уже по географии. В основу её положена теория этногенеза, по которой Гумилёв рассматривает общество не с социальных позиций, а с биологических. Исследователь жизни и идей Гумилёва А.И. Чистобаев вспоминает, что это была памятная защита: «На неё собралось столько людей, что в аудитории, где обычно проходили защиты диссертаций, не хватило места, пришлось перейти в самый большой актовый зал в здании на улице Смольной, 3. За присуждение учёной степени доктора географических наук проголосовали почти все члены Совета, однако члены Высшей аттестационной комиссии при Совете Министров СССР отклонили решение Совета как «необоснованное». Утверждение учёной степени доктора географических наук произошло с большой задержкой – уже не из-за «неблагонадёжности» автора, а из-за «неблагонадёжности» его концепции. Хотя многие взгляды учёного вызывали резкую критику его коллег, среди советской интеллигенции они пользовались всё большей популярностью. Этому способствовала не только неординарность его идей, но и удивительная литературная увлекательность их изложения.

Ещё в лагере Л.Н. Гумилёв начал размышлять над основной проблемой всей своей научной жизни – над сущностью и движущими силами этнической истории. Он видел, что в основе всякого деяния, оставляющего следы в истории, лежит страстное стремление человека к достижению своего идеала. Это стремление к идеалу наперекор всему, даже во вред себе, он назвал «пассионарностью». Учёный сам рассказывал, как к нему пришло это слово: «Кресты казались мне после лагеря Беломорканала обетованной землёй. Там можно было залезть под лавку и лежать. И у меня возникла мысль о мотивации человеческих поступков в истории. Почему Александр Македонский шёл в Индию и в Среднюю Азию, хотя явно там удержаться не мог, и ограбить он эти земли не мог, не мог доставить награбленное к себе в Македонию. И вдруг мне пришло в голову, что его что-то толкало, что-то такое, что было внутри его. Я назвал это «пассионарность». Я выскочил из-под лавки, пробежал по камере. Вижу: на меня смотрят, как на сумасшедшего, и залез обратно. Так мне открылось, что у человека есть особый импульс, называемый пассионарностью... Это не просто стремление к достатку и прямой выгоде, а стремление к иллюзорным Ценностям: власти, славе, алчности, стремление к накоплению богатств, стремление к знанию, стремление к искусствам».

Лев Гумилёв предложил комплекс оригинальных методов изучения этногенеза, заключающихся в параллельном изучении исторических сведений о климате, геологии, географии, археологических и культурных источников. В собственных исследованиях Л.Н. Гумилёв придерживался идей близких евразийству. Например, масштабы монголо-татарского ига он считал сильно преувеличенными. По его мнению, для русско-монгольских отношений был характерен, скорее, симбиоз, а серьёзные столкновения были связаны, в основном, с ордынскими мусульманами, более радикальными, чем остальные монголы: “Я не устану повторять и в своих работах доказал: то, что приписывается монголам, - это миф. Монголы пришли в страну, которая уже не могла сопротивляться и которую они и не собирались завоевывать. Она им была не нужна совершенно! Они просто прошли через неё стратегическим маршем для того, чтобы расправиться с половцами… Углич не сопротивлялся татарам. Всё население попряталось в лесу, за исключением купцов, которым жалко было бросать своё имущество и которые заключили соглашение с татарами о выплате небольшой контрибуции лошадьми и продуктами в обмен на охранную грамоту от татар. Так уцелел Углич, и не он один, уцелели Кострома, Тверь, Ярославль – все города по Волге уцелели именно потому, что они заключили мир с татарами и монголами. Какое там к чёрту завоевание! Какое там к чёрту иго – не было его!” Такой подход противоречил патриотической традиции, согласно которой монголо-татары якобы всегда являлись непримиримыми врагами русских земель. Китай у Гумилёва предстаёт не мирным оплотом цивилизации, борющимся с захватчиками, а хищным агрессором. То же самое он говорит о Европе: критика европоцентризма занимает в его трудах большое место. Интерпретируя разработанную им концепцию этногенеза на фактах отечественной истории, древних (до XIV века) и современных русских Гумилёв считает разными этносами, причем первых отличает и от предшествующего этноса – славян.

Русский этнос, согласно Гумилёву, примерно на 500 лет моложе западноевропейских народов. Поэтому, как бы мы ни старались воспроизвести европейские формы жизни, мы не сможем добиться благосостояния и нравов, характерных для Запада, который находится ныне в инерционной фазе и принадлежит к иному суперэтносу. Можно, конечно, попытаться войти в его состав, но платой за это будет полный отказ от отечественных традиций и последующая ассимиляция. Продолжая традицию Данилевского, Гумилёв понимал Россию как особый культурно-исторический мир, судьбы которого связаны не с Западом, а с судьбой других, входящих в неё и участвовавших в её историческом формировании народов. В этом смысле философия истории Гумилев является прямым продолжением традиций евразийства.

Согласно гумилёвской теории этногенеза, этнос – это не социальный феномен, а элемент биоорганического мира планеты (биосферы Земли). Этнос, по Гумилёву, есть коллектив индивидов, противопоставляющих себя другим коллективам по принципу "мы" – "они". Основания для такого рода объединений и противопоставлений могут быть разными: общность языка, религии, культуры, государственной принадлежности и т.п. Развитие этноса зависит от потоков энергии из космоса. Под воздействием очень редких и кратковременных космических излучений (за всю историю Евразии их было только 9) происходит генная мутация (пассионарный толчок). В результате люди начинают поглощать намного больше энергии, чем им необходимо для нормальной жизнедеятельности. Избыток энергии выплескивается в чрезмерной человеческой активности, в пассионарности. Под воздействием экстремально энергичных людей, пассионариев, происходит освоение или завоевание новых территорий, создание новых религий или научных теорий. Наличие большого числа пассионариев на одной территории, благоприятной для их размножения, приводит к образованию нового этноса. Энергия, полученная пассионарными родителями, отчасти передаётся их детям; кроме того, пассионарии формируют особые стереотипы поведения, которые действуют ещё очень долгое время.

Развиваясь, этнос проходит, по Л.Н. Гумилёву, шесть фаз: 1) фаза подъёма, которая характеризуется резким увеличением числа пассионариев, ростом всех видов деятельности, борьбой с соседями за «своё место под солнцем»; 2) акматическая фаза, когда пассионарное напряжение наивысшее, а пассионарии стремятся к максимальному самовыражению, пассионарии сталкиваются друг с другом, конфликты, обостряясь, выливаются в вооруженное противоборство. В результате происходит огромное рассеяние энергии и вместе с тем взаимное истребление пассионариев, ведущее в конечном счете к "сбросу" излишней пассионарности и восстановлению в обществе видимого равновесия; 3) фаза надлома, когда количество пассионариев резко сокращается при одновременном увеличении пассивной части населения (субпассионариев). Именно на этой фазе развития, по Гумилёву, находилась Россия конца ХХ века; 4) инерционная фаза, когда напряжение продолжает падать, но уже не скачком, а плавно. Этнос переживает период мирного развития, происходит укрепление государственной власти и социальных институтов; 5) фаза обскурации, при которой пассионарное напряжение возвращается на первоначальный уровень, в этносе преобладают субпассионарии, постепенно разлагающие общество: узаконивается коррупция, распространяется преступность, армия теряет боеспособность; 6) мемориальная фаза, когда от былого величия остаются только воспоминания. После того как происходит полное забвение традиций прошлого, цикл развития этноса полностью завершается.

В процессе этногенеза происходит взаимодействие различных этнических групп. Для характеристики возможных результатов такого взаимодействия Гумилёв вводит понятие «этническое поле». Он утверждает, что этнические поля, подобно другим видам полей, имеют определённый ритм колебаний. Взаимодействие различных этнических полей порождает феномен комплиментарности – подсознательного ощущения этнической близости или чуждости. Таким образом, есть этносы совместимые и несовместимые. Исходя из этих соображений, Гумилёв выделил четыре различных варианта этнических контактов: 1) химера – контакт несовместимых этносов разных суперэтнических систем, при которой исчезает их своеобразие (примером является Хазария); 2) ксения – нейтральное сосуществование этносов в одном регионе, при котором они сохранят своеобразие, не вступая в конфликты и не участвуя в разделении труда (так было во время русской колонизации Сибири); 3) симбиоз – взаимополезное сосуществование этнических систем в одном регионе, при котором разные этносы сохраняют своеобразие (так было в Золотой Орде, пока она не приняла ислам); 4) слияние представителей различных этносов в новую этническую общность (это может происходить только под воздействием пассионарного толчка).

В последние годы существования СССР, когда учение Гумилёва об этногенезе впервые стало объектом публичного обсуждения, вокруг неё сложилась парадоксальная атмосфера. Людям, далёким от профессионального обществоведения, теория пассионарности казалась подлинно научной – новаторской, будящей воображение, имеющей большое практическое и идеологическое значение. Напротив, в профессиональной среде теория этногенеза считалась в лучшем случае сомнительной («цепью гипотез»), а в худшем – паранаучной, методологически близкой к «новой хронологии» А.Т. Фоменко.

Все учёные отмечали, что несмотря на глобальность теории и её кажущуюся основательность (Гумилёв заявлял, что его теория есть результат обобщения истории более 40 этносов), в ней очень много допущений, никак не подтвержденных фактическими данными. Нет абсолютно никаких доказательств, будто из космоса приходит какое-то излучение, последствия которого заметны более тысячи лет. Нет никаких мало-мальски твёрдых критериев, при помощи которых можно отличить пассионария от субпассионария. Многие этносы планеты «живут» много дольше предписанного теорией Гумилёва срока. Чтобы объяснить этих «долгожителей», Гумилёву пришлось, в частности, утверждать, будто нет единой четырёхтысячелетней истории китайского этноса, а есть история нескольких самостоятельных этносов, последовательно сменявших друг друга на территории Китая. Никакого «этнического поля» наука до сих пор не знает. В работах Гумилёва по истории этногенеза, претендующих на обобщение всей этнической истории, специалисты находят много фактических ошибок и ложных интерпретаций. Наконец, пассионарную теорию Гумилёва учёные считают потенциально социально опасной. Обоснование запрета браков между представителями «несовместимых» этносов многие критики расценивают как расизм. Кроме того, теория этногенеза оправдывает межэтнические конфликты, которые, по Гумилёву, являются естественными и неизбежными в процессе рождения нового этноса. Концепция Гумилёва ведёт к идее необходимости тщательного контроля за процессами общения между представителями разных этносов для предотвращения «нежелательных» контактов. В 1980-е годы Л.Н. Гумилёв стал одним из самых читаемых советских учёных, его труды издавались большими тиражами. После смерти Гумилёва полемика вокруг теории пассионарности в основном прекратилась. Его труды продолжают переиздаваться, но их рассматривают скорее как научную публицистику, чем научные труды.

До выхода на пенсию в 1986 году Л.Н. Гумилёв работал в Научно-исследовательском институте географии при Ленинградском государственном университете. В последние годы жизни он был старшим научным сотрудником НИИ географии. Постоянное напряжение, работа на грани сил не могли долго продолжаться. В 1990 году он перенёс инсульт, но не прекратил научной деятельности. 15 мая 1990 года на заседании Секции синергетики географических систем РГО, посвящённом 25-летию пассионарной теории этногенеза, Л.Г. Колотило выступил с предложением о выдвижении Л.Н. Гумилёва в действительные члены АН СССР. В этот же день данное предложение огласили участники круглого стола на Ленинградском телевидении в программе «Зеркало», где участвовали Л.Н. Гумилёв, А.М. Панченко, К.П. Иванов и Л.Г. Колотило. Но академиком АН СССР Л.Н. Гумилёв избран не был. В 1991 году его избрали действительным членом Российской академии естественных наук (РАЕН).

Л.Н. Гумилёв скончался в Петербурге 15 июня 1992 года. После отпевания, которое состоялось в церкви Воскресения Христова у Варшавского вокзала, Л.Н. Гумилёв был похоронен на Никольском кладбище Александро-Невской лавры.

В августе 2005 года в Казани «в связи с днями Санкт-Петербурга и празднованием тысячелетия города Казань» Льву Гумилёву был поставлен памятник, на постаменте которого выбиты слова: «Русскому человеку, всю жизнь защищавшему татар от клеветы». По личной инициативе президента Казахстана Нурсултана Назарбаева в 1996 году в казахской столице Астане именем Гумилёва был назван один из вузов страны, Евразийский Национальный университет. В 2002 году в стенах Санкт-Петербургского университета был создан кабинет-музей Л.Н. Гумилёва. В Петербурге, на доме, где жил Л.Н. Гумилёв (Коломенская ул., 1), установлена мемориальная доска.

Биография (Наталия Латова)

Родился 1 октября 1912 в Царском Селе в семье знаменитых русских поэтов Н.С.Гумилева и А.А.Ахматовой. Брак родителей фактически распался в 1914, воспитанием занималась его бабушка, в усадьбе которой около Бежецка (Тверская область) прошли детские годы ребенка. Когда мальчику исполнилось 9 лет, его отец был обвинен в участии в белогвардейском заговоре и расстрелян. Позже этот факт не раз служил поводом для политических обвинений «сына врага народа».

В 1926 переехал жить из Бежецка в Ленинград, к своей матери. В 1930 ему отказали в поступлении в Пединститут им. Герцена из-за непролетарского происхождения и отсутствия трудовой биографии. Четыре года ему пришлось доказывать свое право на образование, работая чернорабочим, коллектором, лаборантом. В 1934 поступил на исторический факультет Ленинградского университета, в 1935 его впервые арестовали. Гумилева быстро выпустили, но отчислили из университета. В течение следующих двух лет он продолжал образование самостоятельно, изучая историю древних тюрок и восточные языки. В 1937 его восстановили на историческом факультете, но год спустя вновь арестовали. После долгого следствия осудили на 5 лет ссылки в Норильске. После окончания срока он не мог покинуть Север и работал в экспедиции Норильского комбината. В 1944 ушел добровольцем на фронт и в составе Первого Белорусского фронта и дошел до Берлина.

Сразу после демобилизации Лев Николаевич экстерном закончил исторический факультет Ленинградского университета и поступил в аспирантуру Института Востоковедения. Наученный горьким предыдущим опытом, Гумилев опасался, что на свободе ему долго находиться не дадут, поэтому в сжатые сроки сдал все экзамены и готовил диссертацию. Однако защитить ее молодой ученый не успел – в 1947 его как сына опальной поэтессы исключили из аспирантуры. Научная биография вновь прервалась, Гумилев работал библиотекарем психиатрической больницы, а затем научным сотрудником Горно-Алтайской экспедиции. Наконец в 1948 ему удалось защитить кандидатскую диссертацию по истории Тюркского каганата. Меньше года он проработал старшим научным сотрудником Музея этнографии народов СССР, пока его опять не арестовали. Новый 7-летний срок он провел в лагерях под Карагандой и под Омском. За это время он написал две научные монографии – Хунны и Древние тюрки.

В 1956 вернулся в Ленинград, устроился работать в «Эрмитаж». В 1960 вышла в свет книга Хунну, вызвавшая диаметрально противоположные рецензии – от разгромных до умеренно хвалебных. Докторскую диссертацию Древние тюрки, написанную им еще в лагере, Гумилев защитил в 1961, а в 1963 стал старшим научным сотрудником Института географии при Ленинградском университете, где и проработал до конца жизни. С 1960 начал читать в университете лекции по народоведению, которые пользовались среди студентов огромной популярностью. «Политическая неблагонадежность» перестала мешать его научной карьере, количество опубликованных работ резко увеличилось. Однако его вторую докторскую диссертацию Этногенез и биосфера Земли, защищенную в 1974, ВАК утвердил с длительной задержкой – уже не из-за «неблагонадежности» автора, а из-за «неблагонадежности» его концепции.

Хотя многие взгляды ученого вызывали резкую критику его коллег, среди советской интеллигенции они пользовались все большей популярностью. Этому способствовала не только неординарность его идей, но и удивительная литературная увлекательность их изложения. В 1980-е Гумилев стал одним из самых читаемых советских ученых, его труды издавались большими тиражами. Гумилев, наконец, получил возможность свободно выступать с изложением своих взглядов. Постоянное напряжение, работа на грани сил не могли долго продолжаться. В 1990 он перенес инсульт, но не прекратил научной деятельности. 15 июня 1992 Лев Николаевич Гумилев умер, его похоронили на Никольском кладбище Александро-Невской лавры.

Историки ценят Гумилева прежде всего как тюрколога, внесшего большой вклад в изучение истории кочевых народов Евразии. Он протестовал против распространенного мифа о том, будто кочевые народы играли в истории исключительно роль грабителей и разрушителей. Взаимоотношения Древней Руси и степных народов (в том числе Золотой Орды) он рассматривал как сложный симбиоз, от которого каждый народ что-то выигрывал. Такой подход противоречил патриотической традиции, согласно которой монголо-татары якобы всегда являлись непримиримыми врагами русских земель.

Заслугой Гумилева является внимание к исторической климатологии. Изучая «великие переселения» кочевых народов, ученый объяснял их колебаниями климатических условий – степени увлажненности и средних температур. В советской исторической науке такое объяснение крупных исторических событий не социальными, а естественными причинами казалось сомнительным, тяготеющим к «географическому детерминизму».

После крушения советских идеологических догм, многие идеи Гумилева были открыто приняты российским научным сообществом. В частности, возникла школа социо-естественной истории (ее лидером является Э.С.Кульпин), сторонники которой развивают концепцию Гумилева о сильном влиянии климатической среды и ее изменений на развитие добуржуазных обществ.

Среди «широкой публики», однако, Гумилев известен не столько как кочевниковед и историк-климатолог, сколько как создатель оригинальной теории формирования и развития этносов.

Согласно гумилевской теории этногенеза, этнос – это не социальный феномен, а элемент биоорганического мира планеты (биосферы Земли). Его развитие зависит от потоков энергии из космоса. Под воздействием очень редких и кратковременных космических излучений (за всю историю Евразии их было только 9) происходит генная мутация (пассионарный толчок). В результате люди начинают поглощать намного больше энергии, чем им необходимо для нормальной жизнедеятельности. Избыток энергии выплескивается в чрезмерной человеческой активности, в пассионарности. Под воздействием экстремально энергичных людей, пассионариев, происходит освоение или завоевание новых территорий, создание новых религий или научных теорий. Наличие большого числа пассионариев на одной территории, благоприятной для их размножения, приводит к образованию нового этноса. Энергия, полученная пассионарными родителями, отчасти передается их детям; кроме того, пассионарии формируют особые стереотипы поведения, которые действуют еще очень долгое время.

Развиваясь, этнос проходит, по Л.Н.Гумилеву, шесть фаз (Рис.):

1) фаза подъема: характеризуется резким увеличением числа пассионариев, ростом всех видов деятельности, борьбой с соседями за «свое место под солнцем». Ведущий императив в этот период – «Будь тем, кем ты должен быть». Эта фаза длится примерно 300 лет;
2) акматическая фаза : пассионарное напряжение наивысшее, а пассионарии стремятся к максимальному самовыражению. Часто наступает состояние перегрева – избыточная пассионарная энергия тратится на внутренние конфликты. Общественный императив – «Будь самим собой», продолжительность фазы примерно 300 лет;
3) надлом – количество пассионариев резко сокращается при одновременном увеличении пассивной части населения (субпассионарии). Господствующий императив – «Мы устали от великих!». Эта фаза длится около 200 лет. Именно на этой фазе развития, по Гумилеву, находилась Россия конца 20 в.;
4) инерционная фаза: напряжение продолжает падать, но уже не скачком, а плавно. Этнос переживает период мирного развития, происходит укрепление государственной власти и социальных институтов. Императив этого периода времени – «Будь как я». Длительность фазы – 300 лет;
5) обскурация – пассионарное напряжение возвращается на первоначальный уровень. В этносе преобладают субпассионарии, постепенно разлагающие общество: узаконивается коррупция, распространяется преступность, армия теряет боеспособность. Императив «Будь таким, как мы» осуждает любого человека, сохранившего чувство долга, трудолюбие и совесть. Эти сумерки этноса длятся 300 лет.
6) мемориальная фаза – от былого величия остаются только воспоминания – «Помни, как было прекрасно!». После того как происходит полное забвение традиций прошлого, цикл развития этноса полностью завершается. Эта последняя фаза продолжается 300 лет.

В процессе этногенеза происходит взаимодействие различных этнических групп. Для характеристики возможных результатов такого взаимодействия Гумилев вводит понятие «этническое поле». Он утверждает, что этнические поля, подобно другим видам полей, имеют определенный ритм колебаний. Взаимодействие различных этнических полей порождает феномен комплиментарности – подсознательного ощущения этнической близости или чуждости. Таким образом, есть этносы совместимые и несовместимые.

Исходя из этих соображений, Гумилев выделил четыре различных варианта этнических контактов:

1) химера – контакт несовместимых этносов разных суперэтнических систем, при которой исчезает их своеобразие (примером является Хазария) (см. также ХАЗАРСКИЙ КАГАНАТ);
2) ксения – нейтральное сосуществование этносов в одном регионе, при котором они сохранят своеобразие, не вступая в конфликты и не участвуя в разделении труда (так было во время русской колонизации Сибири);
3) симбиоз – взаимополезное сосуществование этнических систем в одном регионе, при котором разные этносы сохраняют своеобразие (так было в Золотой Орде, пока она не приняла ислам);
4) слияние представителей различных этносов в новую этническую общность (это может происходить только под воздействием пассионарного толчка).

Концепция Гумилева ведет к идее необходимости тщательного контроля за процессами общения между представителями разных этносов для предотвращения «нежелательных» контактов.

В последние годы существования СССР, когда учение Гумилева об этногенезе впервые стало объектом публичного обсуждения, вокруг нее сложилась парадоксальная атмосфера. Людям, далеким от профессионального обществоведения, теория пассионарности казалась подлинно научной – новаторской, будящей воображение, имеющей большое практическое и идеологическое значение. Напротив, в профессиональной среде теория этногенеза считалась в лучшем случае сомнительной («цепью гипотез»), а в худшем – паранаучной, методологически близкой к «новой хронологии» А.Т.Фоменко.

Все ученые отмечали, что несмотря на глобальность теории и ее кажущуюся основательность (Гумилев заявлял, что его теория есть результат обобщения истории более 40 этносов), в ней очень много допущений, никак не подтвержденных фактическими данными. Нет абсолютно никаких доказательств, будто из космоса приходит какое-то излучение, последствия которого заметны более тысячи лет. Нет никаких мало-мальски твердых критериев, при помощи которых можно отличить пассионария от субпассионария. Многие этносы планеты «живут» много дольше предписанного теорией Гумилева срока. Чтобы объяснить этих «долгожителей», Гумилеву пришлось, в частности, утверждать, будто нет единой четырехтысячелетней истории китайского этноса, а есть история нескольких самостоятельных этносов, последовательно сменявших друг друга на территории Китая. Никакого «этнического поля» наука до сих пор не знает. В работах Гумилева по истории этногенеза, претендующих на обобщение всей этнической истории, специалисты находят много фактических ошибок и ложных интерпретаций. Наконец, пассионарную теорию Гумилева ученые считают потенциально социально опасной. Обоснование запрета браков между представителями «несовместимых» этносов многие критики расценивают как расизм. Кроме того, теория этногенеза оправдывает межэтнические конфликты, которые, по Гумилеву, являются естественными и неизбежными в процессе рождения нового этноса.

После смерти Гумилева полемика вокруг теории пассионарности в основном прекратилась. Само понятие «пассионарность» вошло в широкий лексикон как синоним «харизмы». Однако идея, будто этносы подобны живым организмам, осталась за пределами как науки, так и массового сознания. Труды Л.Н.Гумилева продолжают переиздаваться крупными тиражами, но их рассматривают скорее как своеобразную научную публицистику, чем научные труды в собственном смысле слова.

Основные труды: Собрание сочинений, тт. 1–3. М., 1991; Открытие Хазарии. М., Айрис-пресс, 2004; Этногенез и биосфера Земли. Л., Гидрометеоиздат, 1990; Этносфера: История людей и история природы. М., Экопрос, 1993; От Руси к России: очерки этнической истории. М., Экопрос, 1994; В поисках вымышленного царства. СПб, Абрис, 1994

Интернет-ресурсы: Gumilevica – гипотезы, теории, мировоззрение (http://www.kulichki.com/~gumilev/start.html)

ЛИТЕРАТУРА

* Козлов В.И. О биолого-географической концепции этнической истории. – Вопросы истории. 1974, № 12
* Клейн Л. Горькие мысли «привередливого рецензента» об учении Л.Н.Гумилева. Нева. 1992, № 4
* Н.С.Гумилев pro et contra: личность и творчество Н.Гумилева в оценке русских мыслителей и исследователей. СПб, 1995
* Лавров С. Лев Гумилев. Судьба и идеи. М., Сварог и К, 2000

Биография

1 октября 1912 года в семье двух русских поэтов – Н.С Гумилева и А.А Ахматовой родился сын, будущий великий ученый и мыслитель современности – Лев Николаевич Гумилев.

Несмотря на то, что родился Гумилев в царском селе, дорого ему было Слепнево – родовое имение матери Николая Семеновича, Анны Ивановны Гумилевой (урожденной Львовой). Анна Ахматова писала, что «это неживописное место: распаханные ровными квадратами на холмистой местности поля, мельницы, трясины, осушенные болота, «воротца», хлеба». Слепнево расположено в 15 километрах от Бежецка – небольшого провинциального городка Тверской губернии. Это была скорее дача, выделенная из соседнего имения Борискова, принадлежавшего Кузьминым-Караваевым.

Жизнь ученого сложилась очень трудно. Первый удар судьбы последовал в 1921 году – расстрел отца. К тому моменту Льву Николаевичу было 9 лет. «Конечно, я узнал о гибели отца сразу: очень плакала моя бабушка и такое было беспокойство дома, – вспоминал ученый в 1991 году. – Прямо мне ничего не говорили, но через какое-то короткое время из отрывочных, скрываемых от меня разговоров я обо всем догадался. И, конечно, смерть отца повлияла на меня сильно, как на каждого влияет смерть близкого человека. Бабушка и моя мама были уверены в нелепости предъявленных отцу обвинений. И его безвинная гибель, как я почувствовал позже, делала их горе безутешным. Заговора не было, и уже поэтому отец участвовать в нем не мог. Да и на заговорщическую деятельность у него просто не было времени. Но следователь – им был Якобсон – об этом не хотел и думать».

Лев сохранил благоговейное отношение к отцу на всю жизнь. Счастьем для маленького Лева было то, что его добрым ангелом все эти смутные годы была бабушка Анна Ивановна – изумительной доброты и ума человек. Воспитанный глубоко религиозной Анной Ивановной, Лев Николаевич до конца дней оставался верующим человеком. С 1918 года они жили в чужой снятой квартире. К тому же, не считая денег из Петербурга (а они поступали редко), единственным источником дохода была весьма скромная зарплата падчерицы Анны Ивановны – учительницы школы первой ступени. Они не голодали, хлеб был, но уже картошка с льняным маслом казалась лакомством.

Школа была уже за пределами этого мирка. Там – открытая враждебность, учебники, отнятые у сироты, серые, малоинтересные уроки… На этом мрачном фоне был один светлый человек. Учитель с большой буквы, память о котором осталась у Льва Hиколаевича до конца дней: преподаватель обществоведения и литературы в старших классах железнодорожной школы Александр Михайлович Переслегин. О сложившихся отношениях, об их роли в формировании Льва Николаевича говорит его письмо, написанное в декабре 1968 года к своему бежецкому учителю: «…Закончил третью часть моей «Степной трилогии» – «Поиски вымышленного царства», то есть царства пресвитера Иоанна (861-1312). Получился скорее трактат, нежели монография, но так будет интереснее. И еще сдал в журнал «Природа» огромную статью «Этнос и этногенез как явление природы». Приняли! И то, и другое родилось из наших бесед, когда Вы уделяли глупому мальчишке столько времени и внимания. С 1928 года – моя мысль работала, будучи толкнута Вами. Сейчас я стар и в остром переутомлении от сверхнапряжений, но передо мной все чаще встают картины детства и Ваш светлый образ. Обнимаю Вас. Лева»

Обучение в школе было настолько низко по уровню, что, приехав в Ленинград, Лев вторично поступает в 9-й класс, чтобы иметь шанс поступить потом в институт. В 1934 году будущий ученый поступил в университет на исторический факультет.

В 1935 году последовал первый арест. К счастью, вскоре его выпустили, но с университетом пришлось расстаться. Лев Николаевич продолжает образование самостоятельно, изучая историю древних тюрок, а восточные языки в институте Востоковедения. Была в жизни Гумилева и поездка «на заработки», которую он даже постеснялся упомянуть в своем «списке экспедиций». Тем не менее, эта поездка в период 1930-1938 года была важной. Важной не столько для выработки каких-то профессиональных навыков, даже не из-за прямого общения с крупными специалистами, а в плане формирования мировоззрения, интереса к Большой науке, куда Лев Николаевич хотел войти и верил, что войдет. В 1937 году Гумилев восстанавливается в университете. А в 1938 году – вновь арестован и осужден на 5 лет лишения свободы. Срок отбывал в Норильске, а после освобождения работал в экспедиции Норильского комбината. К моменту окончания срока третьего заключения он добился отправки на фронт. Был рядовым, пройдя от Брест-Литовска до Берлина, служил в зенитной артиллерии, участвовал в штурме Берлина. После войны поступил в аспирантуру Института востоковедения Академии наук СССР.

После окончания войны экстерном заканчивает университет и поступает в аспирантуру института востоковедения. Но вновь удар судьбы – ждановский доклад, и сына опальной А.А.Ахматовой исключают из аспирантуры. Лев Николаевич устраивается на работу библиотекаря в психотерапевтической больнице им. И.М. Балинского, что дает ему возможность защитить кандидатскую диссертацию, затем работа в археологической экспедиции на Алтае.

В 1949 году Гумилев – научный сотрудник. 1949 год, ноябрь – новый арест и 10 лет Гумилев проводит в лагерях под Карагандой, затем под Омском. Вышел на свободу в 1956 году. В биографии Льва Гумилева – 14 лет сталинских лагерей. Чувствовавший себя моложе своих лет, он говорил – «лагерные годы не в счет», они как бы не были прожиты. Но именно в тюрьме Гумилев выучил восточные языки. Знакомые с Гумилевым лично сегодня говорят, мы мало знаем о нем, как о человеке. Его главным качеством была порядочность.

Выйдя вновь на свободу, Лев Гумилев возвращается в Ленинград. Директор Эрмитажа М.И.Артамонов принимает его на работу, где он в 1962 году защищает докторскую диссертацию по теме «Древние тюрки». В 1960 году Л.Н Гумилев начинает читать лекции на историческом факультете университета. Вскоре его приглашают на постоянную работу в Институт географии при географическом факультете университета, где ученый проработал до конца жизни. В 60-е годы увидели свет первые монографии Л.Н.Гумилева – «Хунну» (1960), «Открытие Хазарии» (1966),»Древние Тюрки» (1967), «Поиски вымышленного царства» (1970).

В университете раскрылся еще один талант Льва Николаевича, как лектора. На его лекциях по народоведению, которые предназначались небольшой группе студентов, собиралась огромная аудитория. Слушать его приезжали люди разных профессий со всего города. Его эрудиция не подавляла, а заставляла слушателей учиться и узнавать как можно больше. Так Лев Гумилев продолжил лучшие традиции Петербургского университета, где лекции известнейших ученых собирали многочисленную благодарную

аудиторию. В 1974 году Лев Николаевич защитил вторую докторскую диссертацию по теме «Этногенез и биосфера Земли» уже по географии. Однако, несмотря на единодушное решение Ученого Совета работа была депонирована. Только в 1989 году работа была опубликована в виде отдельной монографии «Этногенез и биосфера Земли».

Лев Николаевич получал письма со всех концов нашей страны и даже из-за границы. На телевидении был организован курс его лекций. За 1970 – 1975 годы число статей резко увеличилось. Книги Льва Николаевича переводят за границей. В 1977 – 1988 годы опубликовано 2 книги и 14 статей

Делом всей жизни Льва Николаевича Гумилева была теория этногенеза. Он проследил взлеты и падения крупных этносов и дал понятие «этногенез». За 20 лет работы над этой проблемой Гумилев выстроил изящную и убедительную теорию.

Увлечение востоком привело Гумилева к идеям становления Евразии, ее трудно складывающегося единства за многовековой период ее истории и к продолжению мысли К. Савицкого и В. Вернадского о том, что для понимания хода исторического развития необходимо изучение ранних периодов развития Востока. Нужно изучать не только Чингисхана, но и предшествовавших ему хуннов и древних тюрков. Гумилев проводит исследования о влиянии Востока на Россию в противовес традиционному изучению влияния на нее Европы.

Исследования Гумилева по проблемам древних народов имеют прямое отношение к современным национальным проблемам. В отличие от классиков востоковедения, Гумилев ставил особую задачу показа сводной этнической истории Евразии – от хуннов до рождения Руси. В своей работе Гумилев применял особую методику исторического исследования, вышедшую за рамки изучения только текстов. Он использовал исторический анализ и синтез. Причем первый предназначен для ученых и отличается синхронистическим подбором фактов всего геополитического фона какого-либо события по годам, а второй более рассчитан на массового читателя, для которого важна не столько полнота аргументов, сколько образный язык и эмоциональность.

Известно, что в свое время Лев Гумилев сказал: «Я – русский человек, но всю жизнь защищал татар от клеветы». Его труды позволили узнать многое об истории татар и Казанского ханства, других этносов, проживающих на территории нашей многонациональной Родины. Он добился реабилитации в массовом сознании тюркских народов, до последнего времени считавшихся воплощением дикости и невежества, показав их как носителей самобытной культуры.

Лев Гумилев умер в 1992 году. Память о нем становится все тише. Но в Казани уже в ближайшее время на Петербургской улице будет установлен памятник великому энциклопедисту, историку, востоковеду, географу, этнологу. Памятник будет символизировать идею толерантности и межнационального согласия, которая проповедуется в столице Татарстана.

Русский суперэтнос по-евразийски (Валерий КОСАРЕВ. http://krafto.narod.ru/Gumil-1.htm)

Ярослав Богданов свое эссе "ОТ ИДЕЙ ЛЬВА ГУМИЛЕВА К НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕОЛОГИИ РОССИИ" начал с цитаты Ницше, перейдя затем на высказывание И. Шафаревича. Все это может впечатлить и даже растрогать, – правда, не меня. Вообще должен сказать, что сам замысел построить на идеях Гумилева "национальную идеологию России" достаточно экстравагантен. Точнее, он очень нехорош и может быть расценен как попытка использовать имя крупного ученого в целях, очень далеких от науки. Это во-первых.

Во-вторых же: что значит вообще "национальная идеология России"? То есть я понимаю, что по духу и по сути речь идет о националистической доктрине, которая бы сплотила русских. Подчеркну: русских, а не россиян, потому что в отечественном языке слово "национальный" всегда относится к народу, нации-этносу, а не к гражданам нации-государства; стало быть, не ко всем гражданам России относится эта идеология, иначе ее надо называть не национальной, а государственной.

И в-третьих: я очень сомневаюсь в правомерности самого понятия "национальная идеология". Я знаю, что есть национальное самосознание, национальная культура, даже национальная одежда, но "национальная идеология" – это, по-моему, что-то вроде "национальной правды". Впрочем, в терминах национал-патриотических чего не бывает.

Эссе Я. Богданова буквально перенасыщено апологетикой; явный перебор даже для юбилейной статьи. Не думаю, что Л. Н. Гумилев нуждается в подобных панегириках, тем более в таком контексте. Ну вот, например: "Благодаря открытию пассионарности он принес зерно естественных наук туда, где до него господствовали беллетристика и нумерология". Я не уверен, что "зерно естественных наук" прорастет и даст добротный всход там, куда его принес якобы Гумилев, а на самом деле автор панегирика. Далее: "Открытие пассионарности, применимости к этногенезу второго начала термодинамики, применение Гумилевым диахронического метода изучения этногенезов ставит его с великими мыслителями прошлого и настоящего в один ряд. Гумилев, как и Ньютон в механику, ввел в этнографию принцип неинерционных систем отсчета, что в случае исторического процесса называется принципом диахронизма. Он создал новую науку – этнологию..."

Тут впору сначала отдышаться, прежде чем попробовать отделить "зерна", хотя и "принесенные", от типичных плевел. Едва ли принцип физики может быть применен к сфере духовной; как я уже писал, этнос – это вам не раса, это психологический феномен, а не материальное, биологические "тело". Впрочем, полемизировать с такими тезисами сложно: немного похоже на юмористический рассказ С. Лема, в котором на свалке металлолома старые механизмы спорят, что первично – пар или двигатель.

При всем уважении к Гумилеву (это без иронии), не он создал этнологию. Сказать такое можно либо сгоряча, либо по неведению. Не знаю, как насчет "нумерологии" (право, не ведаю, что это такое), но вот беллетристика, притом слишком уж наукообразная, как раз господствует в обозреваемом эссе.

"Этносы не живут вечно, время их жизни ограничено сроком 1.200–1.500 лет, причем все народы проживают одинаковые фазы исторического развития: подъем, акматическую, фазу надлома, инерционную и фазу обскурации. Каждый этнос имеет свой возраст, отсчитываемый от момента начала его этнической истории. Образование новых этносов инициируется появлением в популяции энергичных, инициативных, страстных, волевых людей, придающих этносу новый импульс поведения. Фазы этногенеза определяются количеством пассионариев в этнической системе...", – пересказывает Богданов суть учения.

Вольно или невольно он в один абзац спрессовал несколько самых уязвимых положений Гумилева. Названный срок ничем не подтверждается (как, впрочем, и фазы), что не раз отмечалось и без меня. Нет никаких доказательств, что этнос образуется с появлением личностей вышеперечисленных качеств. Лев Николаевич, к сожалению, "синтезировал" очень разнородные и разнокачественные понятия, явления и процессы. Если бы речь шла о зарождении новых государственных образований или каких-то иных социально-территориальных структур – спору бы не было. Но зависимость этногенеза от появления новых пассионариев? Кто знает, может быть, так случалось, но где же доказательства? В том то и дело, что это чисто умозрительные конструкции, в чем именно Л. Н. Гумилева и упрекали. И потому именно, что наука, какая угодно "синтетическая", – это все-таки не беллетристика. В ней могут быть предположения, но на сплошных предположениях концепции не создаются.

На самом-то деле новые этносы появляются в силу целого ряда причин, и одна из них самим же Гумилевым очень точно отмечена – смешение разнородных этнических компонентов (субстратов), в результате чего появляется новое качество. Может быть еще масса важных, привходящих и сопутствующих причин, но при чем тут пассионарии, "придающие новый импульс поведения"? Этнос насквозь традиционен, "новый импульс" чаще всего придают... завоеватели, то есть другие этносы. Может быть, это их надо признать пассионариями нового этноса? Тогда это, к примеру, Траян, завоевавший гето-даков и вырезавший большую часть мужчин. Однако он ведь со своими легионами убрался восвояси, в Рим, а новый этнос появился спустя много веков, это были волохи. Может быть, "импульс" состоял в том, что Траян принудил часть гето-даков бросить свои стада, поля и бежать в Трансильванские горы, откуда они лишь в XII-XIII вв. спустились, изрядно смешанные с другими этническими беглецами, дабы слиться со славянами и положить начало двум новым этносам – валахам (мунтянам) и молдаванам. Но где же здесь, между исчезновением гето-даков и появлением волохов, или между исчезновением волохов и появлением валахов и молдаван, 1.200–1.500 лет? Ну, а китайский (ханьский) этнос определенно пережил отведенный Гумлевым срок и даже не думает "умирать" (боюсь, он еще будет править планетой, как ныне янки).

Может быть, своеобразие концепции Гумилева, при ряде очень перспективных его догадок, объясняется тем, что он разрабатывал ее на старом научно-теоретическом материале, еще времен Чижевского, от которого многое воспринял. Но вместо того, чтобы развивать плодотворные догадки, одни начали ученого травить, навешивая всех собак и десятки ярлыков, а другие, правда, значительно позже, когда стало уже "можно", некритически подхватили все, что им написано, в том числе и явно фантастические выдумки.

Пожалуй, достаточно по "научной" части учения Гумилева и эссе. Теперь хотелось бы сказать о том, какую услугу оказывает автор ученому, которого неумеренно восхваляет. Лев Николаевич прожил жизнь тяжкую и яркую, это бесспорно неординарная личность, он – нонконформист, диссидент и в жизни, и в науке, наконец, он – жертва исторических обстоятельств, в полной мере на себе испытал и "классовый подход" в вульгарном и насильственном его применении, и крайнюю немилость "командиров" академической науки, и низость иных коллег, и участь изгоя... И к тому же он не сломался и не приспособился, но остался самим собой, делал то, что считал нужным, думал и писал так, как понимал, а не как кому-то нравилось. Все это бесспорно, все это делает ему большую честь. И ко всем этим лишениям и страданиям я бы прибавил то к нему отношение и те действия, которые подпадают под известное выражение: "избавь меня, боже, от друзей". Имею в виду поклонников, которые и после смерти Льва Николаевича – извините! – поминают его имя всуе.

Такая фигура, конечно же, притягивает симпатии и любовь. Но чувства к личности и оценка его наследия – явления совершенно разные. А их часто смешивают, и притягательная личность притягивает к своему учению, точно магическим магнитом. Характернейший пример – Николай Рерих. Великий художник, очень эрудированный человек с богатейшей биографией, он был очень слабым мыслителем, нимало не годным на роль "Учителя Человечества", каковым его представили поклонники.. По всей планете бушуют страсти "рериховских обществ", по сути, своеобразных религиозных сект, которые убеждены, что учение Рериха вот-вот изменит мир, надо только посильнее в это верить, побольше обращать в веру других и ни шиша не делать ни политически, ни социально, помимо вечеров встреч, выставок картин и благостной болтовни. Презрев главный завет своего Гуру, "Учителя Человечества", эти секты яростно грызутся между собой за титул "истинных рериховцев". С таковыми я имел дело в Кишиневе, убедился в их сугубом невежестве и назвал "рерихнувшимися".

Боюсь, предложение Ярослава Богданова может привести к аналогичному явлению с гумилевским наследием, ведь и без того вокруг оного столпились массы совершенно "угумилившихся". Замысел Богданова в отношении идей Гумилева сводится, по сути, к идеологии евразийства. Что ж, доктрина как доктрина в ряду других, хороших или плохих. Этакий антипод евроцентризма, евразиоцентризм, так сказать. Один пуп земли заменяется другим. Но не достаточно ли Савицкого, Трубецкого (да ведь сюда же уже и Вернадский пристегнут), может, не надо трогать Льва Николаевича? Если уж так зудит, обратитесь к Александру Дугину, он живет и здравствует, пламенный евразиец и, по-моему, с удовольствем станет знаменосцем и пророком. Одна борода чего стоит. А Л. Н. Гумилева я все-таки считаю ученым.

"Так чему же может научить Гумилев? Хотя бы пониманию того, в какой фазе этнического развития находится наш евразийский сверхорганизм – российский суперэтнос", – умозаключает Богданов. И в какой же, не понял?

Каюсь, не могу сказать точно, кто здесь напутал – Лев Николаевич или его поклонник. Но совокупность россиян не является суперэтносом. Суперэтнос – это русские, украинцы и белорусы. Суперэтнос еще более высокого порядка – славяне. А россияне могут стать суперэтносом, только если все нерусские окажутся ассимилированы русскими. Или наоборот: русские – нерусскими. И разве не о том только и долдонят иные евразийцы?

На самом деле нет ничего пагубнее для российского общества, чем подобный уклон. Для спасения же россиян (в том числе и русских) нужно, по-моему, совсем другое. Нужно было России совсем по-иному вести себя в 1999 году, когда готовилась американо-натовская агрессия против Югославии. А несколько месяцев назад следовало в одностороннем порядке разорвать эмбарго по Ираку и ввезти туда российские оборонительные вооружения и военспецов. И этой чудовищно-подлой войны просто бы не было, а Россия одномоментно возвратила бы к себе любовь, уважение мира и статус одной из двух ведущих держав планеты, а заодно и двуполюсность мирового порядка. Но это, впрочем, совсем другая тема.

Лев Гумилев и "теория пассионарности". (Алексей Фанталов. http://chinese2007.narod.ru/gumilev1.htm)

Теория этногенеза Льва Николаевича Гумилева выглядит одной из наиболее убедительных концепций исторического процесса. Гумилевский термин «пассионарность» стало модным цитировать по поводу и без повода, причем бросается в глаза, что большинство «толкователей» толком не знакомы с работами Льва Николаевича (на этом фоне и появляются верноподданнические рассуждения типа: «пассионарии Москвы – от Юрия Долгорукого до Юрия Лужкова»).

Итак, вкратце – у теории Гумилева имеются несколько аспектов: пассионарность; понятие этноса; его периоды развития; системность и антисистемность. Для нашей темы важно следующее.

Согласно историку (и в этом он солидарен со Шпенглером и Данилевским) народ есть органическое явление, которое проходит определенные периоды жизни – «фазы»: подьем, акматическая фаза, надлом, инерционная фаза, обскурация. Причем эти фазы (как и само возникновение этноса) непосредственно связаны с состоянием пассионарности (уровнем энергетики) его членов.

В фазе подъема пассионарность растет, в фазе акматики она достигает высшего накала. Происходит «перегрев системы» - борьба честолюбий, и этнос вступает в состояние надлома (резкого снижения энергетики).

В инерционной фазе (если посчастливится в нее войти, минуя депопуляцию) снижение пассионарности затормаживается и этнос живет накопленными богатствами и традициями. Этот период особенно благоприятен для «собирания плодов земных» - золотая осень цивилизации. Ярким примером здесь является Западный мир 18 – 20 веков.

Наконец, обскурация – новое резкое понижение пассионарности, мучительное падение этноса.

Надо добавить, что (по Гумилеву) имеются три категории людей: пассионарии, гармоничные особи, субпассионарии. У пассионариев энергетика избыточна. Причем это не имеет отношения к морали, идеологии, даже к таланту, есть лишь градации пассионарности-энергетики. В любом случае, пассионарий совершает поступки, выходящие за грань биологического инстинкта самосохранения. Пассионарий может быть воином, политиком, ученым, художником, писателем, террористом, просто неудачником (как герои Шукшина – «чудики»).

У гармоничного человека пассионарность и биологический инстинкт уравновешивают друг друга. Такой индивид (если есть соответствующий талант и школа) в хороших условиях стать даже отличным художником, композитором и т.д. При одном условии - если за это платят. Если нет – он займется каким либо другим делом, пусть менее творческим, зато более прибыльным (посокрушавшись, конечно).

Субпассионарий же ни на что полезное не способен. Биологические импульсы – первичные реакции (похоть, злоба, лень) намного превосходят энергетику. Типичные субпассионарии – бродяги, наемники, проститутки. Хотя, разумеется, они могут проявлять свои таланты и в иных сферах. Современную эпоху, кстати, характеризует накопление таких типов в верхах общества, как в России, так и на Западе. Видимо, вызревает переход к новой фазе развития.

Гумилев приводит массу примеров истории этносов и суперэтносов (цивилизаций). Вот как это выглядит относительно западного мира.

В 9 веке нашей эры пассионарный толчок затронул территорию Франции и Германии («феодальная революция»). После веков безвременья и варварских королевств родилась новая, рыцарская Европа. В эпоху подъема пассионарности она отстояла себя от атак викингов, арабов и венгров, покрылась романскими замками и готическими соборами, выплеснулась от переизбытка сил крестовыми походами.

В акматической фазе мы видим борьбу гвельфов и гибеллинов в Священной римской империи германской нации, Столетнюю войну Англии и Франции, борьбу королей с феодалами.

В фазе надлома происходят Реформация, религиозные войны, Тридцатилетняя война 17 века, с разгулом субпассионарного бандитизма.

В фазе инерции ликвидируется этнокультурный раскол Европы, ведутся успешные колониальные завоевания. Происходит невиданный подъем науки и благосостояния Западного мира. Эта фаза тянется до наших дней. Хотя, возможно, то явление, что возникло в конце 1960 гг. и величается загадочным словом «постмодерн» есть просто европейская форма вступления в обскурацию. Со всеми ее хищничеством и паразитарностью.

Биография

Родился в Царском Селе 1 октября 1912 года. Сын поэтов Николая Гумилёва и Анны Ахматовой. В детстве воспитывался у бабушки в имении Слепнево Тверской области.

С 1917 до 1929 год жил в Бежецке. С 1930 года в Ленинграде. В 1930—1934 годах работал в экспедициях в Саянах, на Памире и в Крыму.

С 1934 г. начал учиться на историческом факультете Ленинградского университета. В 1935 году был исключён из университета и арестован, но через некоторое время освобождён. В 1937 году был восстановлен в ЛГУ.

В марте 1938 года был снова арестован, будучи студентом ЛГУ, и осуждён на пять лет. Срок отбывал в Норильлаге, работая техником-геологом в медно-никелевой шахте, по отбытии срока был оставлен в Норильске без права выезда.

Осенью 1944 года добровольно вступил в Советскую Армию, воевал рядовым в на Первом Белорусском фронте, закончил войну в Берлине.

В 1945 году был демобилизован, восстановлен в ЛГУ, который окончил в начале 1946 году и поступил в аспирантуру Ленинградского отделения Института востоковедения АН СССР, откуда был исключён с мотивировкой «в связи с несоответствием филологической подготовки избранной специальности».

28 декабря 1948 года защитил в ЛГУ диссертацию кандидата исторических наук, принят научным сотрудником в Музей этнографии народов СССР.

7 ноября 1949 года был арестован, осуждён Особым совещанием на 10 лет, которые отбывал сначала в лагере особого назначения в Чурбай-Нура около Караганды, затем в лагере у Междуреченска в Кемеровской области, в Саянах.

11 мая 1956 года реабилитирован по причине отсутствия состава преступления.

C 1956 г. работал библиотекарем в Эрмитаже.

В 1961 году защитил докторскую диссертацию по истории («Древние тюрки»), а в 1974 году — докторскую диссертацию по географии («Этногенез и биосфера Земли»). 21 мая 1976 года ему было отказано в присуждении второй степени доктора географических наук.

В своих работах Лев Гумилёв предложил комплекс методов изучения этногенеза, заключающихся в параллельном изучении исторических сведений о климате, геологии и географии вмещающего ландшафта, и археологических и культурных источников. Основу его исследовательской деятельности составила пассионарная теория этногенеза, с помощью которой он объяснял закономерности исторического процесса.

В собственно исследованиях Л. Н. Гумилёв придерживался идей близких евразийству. Например, по его мнению, для русско-монгольских отношений был характерен, скорее, симбиоз, а серьёзные столкновения были связаны, в основном, с ордынскими мусульманами, более радикальными, чем остальные монголы.

До выхода на пенсию в 1986 году Лев Гумилев работал в Научно-исследовательском институте географии при Ленинградском государственном университете.

Умер 15 июня 1992 года в Санкт-Петербурге. Похоронен на Никольском кладбище Александро-Невской Лавры.

В августе 2005 года в Казани «в связи с днями Санкт-Петербурга и празднованием тысячелетия города Казань» Льву Гумилёву был поставлен памятник.

По личной инициативе президента Казахстана Нурсултана Назарбаева в 1996 году в казахской столице Астане именем Гумилёва был назван один из ведущих вузов страны, Евразийский Национальный университет имени Л. Н. Гумилёва. В 2002 году в стенах университета был создан кабинет-музей Л. Н. Гумилёва.

Библиография

* История народа Хунну, 1960
* Открытие Хазарии, 1966
* Древние тюрки, 1967
* Поиски вымышленного царства, 1970
* Хунну в Китае, 1974
* Этногенез и биосфера Земли, 1979
* Древняя Русь и Великая степь, 1989
* Тысячелетие вокруг Каспия, 1990
* От Руси к России, 1992
* Конец и вновь начало, 1992
* Чёрная легенда, 1994
* Синхрония. Опыт описания исторического времени, 1998

Биография (Александр Янов)

Учение Льва Гумилёва

Лев Николаевич Гумилев — уважаемое в России имя. Уважают его притом и «западники», которых он, скажем мягко, недолюбливал, и «патриоты», хотя многие из них и относились к нему с опаской. Вот что говорит о нем с восхищением в западнической «Литературной газете» (24 июня 1992 года) петербургский писатель Гелиан Прохоров: «Бог дал ему возможность самому публично изложить свою теорию... И она стала теперь общим достоянием и пьянит, побуждая думать теперь уже всю страну». Андрей Писарев из «патриотического» «Нашего современника» был в беседе с мэтром не менее почтителен: «Сегодня вы представляете единственную серьезную историческую школу в России» (1, 132). И все-таки мне кажется, что роль, которую предстоит сыграть Гумилеву в общественном сознании России после смерти, неизмеримо более значительна, нежели та, которую играл он при жизни.

Сын знаменитого поэта «Серебряного века» Николая Гумилева, расстрелянного большевиками во время гражданской войны, и великой Анны Ахматовой, человек, проведший в общей сложности четырнадцать лет в тюрьмах и сталинских лагерях и сумевший после освобождения защитить две докторские диссертации, по истории (1961) и по географии (1974), опубликовавший девять книг[1], где он бросил вызов мировой науке, оспорил Арнольда Тойнби и предложил собственное объяснение загадок всемирной истории, Лев Гумилев был одним из самых талантливых и, без сомнения, самым эрудированным представителем молчаливого большинства советской интеллигенции.

Как в двух словах сказать о том слое, из которого вышел Гумилев? Эти люди с режимом не воевали. Но и лояльны они были ему только внешне. «Ни мира, ни войны!» — этот девиз Троцкого времен брестских переговоров 1918 года стал для них принципиальной жизненной позицией. Вполне уважаемой позицией. По крайней мере она позволяла им сохранить человеческое достоинство в условиях посттоталитарного режима. Или так им казалось.

Заплатить за нее, однако, пришлось им очень дорого. Погребенные под глыбами вездесущей цензуры, они оказались отрезанными от мировой культуры и вынуждены были создать свой собственный, изолированный и монологичный «мир», где идеи рождались, старились и умирали, так и не успев реализоваться, где гипотезы провозглашались, но навсегда оставались непроверенными. Всю жизнь оберегали они в себе колеблющийся огонек «тайной внутренней свободы», но до такой степени привыкли к эзоповскому языку, что он постепенно стал для них родным. В результате вышли они на свет постсоветского общества со страшными, незаживающими шрамами. Лев Гумилев, конечно, разделил с ними все парадоксы этого «катакомбного» существования — и мышления.

Патриотическая наука

Всю жизнь старался он держаться так далеко от политики, как мог. Он никогда не искал ссор с цензурой и при всяком удобном случае клялся «диалектическим материализмом». Более того, у нас нет ни малейших оснований сомневаться, что свою грандиозную гипотезу, претендующую на окончательное объяснение истории человечества, он искренне полагал марксистской. Ему случалось даже упрекать оппонентов в отступлениях от «исторического материализма»[2]. Маркс, говорил он, предвидел в своих ранних работах возникновение принципиально новой науки о мире, синтезирующей все старые учения о природе и человеке. В 1980-е Гумилев был уверен, что человечество — в его лице — «на пороге создания этой новой марксистской науки». В 1992 году он умер в убеждении, что создал такую науку.

И в то же время он парадоксально подчеркивал свою близость с самыми яростными противниками марксизма в русской политической мысли XX века — евразийцами[3]. «Меня называют евразийцем — и я не отказываюсь... С основными историко-методологическими выводами евразийцев я согласен» (1, 132), Его не смущала, однако, не только уничтожающая критика марксизма. Не смущала его и безусловная антизападная ориентация евразийцев, которая — после сильного, блестящего и вполне либерального начала в 1920-е годы — привела их в лагерь экстремистского национализма, а затем к вырождению в реакционную эмигрантскую секту.

Ничего особенного в этой эволюции евразийства, разумеется, не было. В конце концов все русские антизападные движения, как бы либерально они ни начинали, всегда проходили аналогичный путь вырождения. Я сам описал в «Русской идее» трагическую судьбу славянофилов[4]. Разница лишь в том, что их «русской идее» понадобилось для этой роковой метаморфозы из либеральной теории в фашизм все-таки три поколения, тогда как евразийцы управились с этим на протяжении двух десятилетий. Нам остается сейчас только гадать, как мог не обратить внимания на это вырождение Гумилев. И как увязывалась в его сознании близость к евразийцам с верностью «историческому материализму».

Эта способность без лицемерия и внутреннего раздвоения служить (а Гумилев рассматривал свою работу как общественное служение) под знаменами сразу двух взаимоисключающих школ мысли вовсе не была, увы, единственным парадоксом, который разделял он с молчаливым большинством советской интеллигенции. Вот еще один пример.

Гумилев настаивал на строгой научности своей теории и пытался обосновать ее со всей доступной ему скрупулезностью. Я ученый — как бы говорит каждая страница его книг,— и политика, будь то официальная или оппозиционная, западническая или «патриотическая», ничего общего с духом и смыслом моего труда не имеет. И в то же время, отражая атаки справа, ему не раз случалось доказывать безукоризненную патриотичность своей науки, далеко превосходящую, по его мнению, «патриотичность» его националистических критиков.

Говоря, например, об общепринятой в российской историографии концепции татаро-монгольского ига над Россией XIII —XV веков, само существование которого Гумилев яростно отвергал, он с порога отбрасывал аргументы либеральных историков: «Что касается «западников»,— то мне не хочется спорить с невежественными интеллигентами, не выучившими ни истории, ни географии» (1, 134), несмотря даже на то, что в числе этих «невежественных интеллигентов» оказались практически все ведущие русские историки. Возмущало его лишь «признание этой концепции историками национального направления». Это он находил «поистине странным». И удивлялся: «Никак не пойму, почему люди, патриотично настроенные, так обожают миф об «иге», выдуманный... немцами и французами... Даже непонятно, как историки смеют утверждать, что их трактовка в данном случае патриотична?» (там же).

Ученому вовсе, оказывается, не резало ухо словосочетание «патриотическая трактовка» научной проблемы. Если это наука, то что же тогда политика?

Вопросы Гумилева

Новое поколение, вступившее в журнальные баталии при свете гласности, начало с того, что дерзко вызвало к барьеру бывшее молчаливое большинство советской интеллигенции. Николай Климонтович пишет в своей беспощадной инвективе: «Нынешнее время требует от них эту взлелеянную во тьме «реакции» свободу духа — предъявить. И мы утыкаемся в роковой вопрос: была ли «тайная свобода», есть ли что предъявлять, не превратятся ли эти золотые россыпи при свете дня в прах и золу?» (2,11).

Не знаю, как другие, но Лев Гумилев перчатку, брошенную Климонтовичем, поднял бы несомненно. Ему есть что «предъявить». Его девять книг, его отважный штурм загадок мировой истории — это, если угодно, его храм, возведенный во тьме реакции и продолжающий, как видим, привлекать верующих при свете дня. Загадки, которые он пытался разгадать, поистине грандиозны.

В самом деле, кто и когда объяснил, почему, скажем, дикие и малочисленные кочевники-монголы вдруг ворвались на историческую сцену в XIII веке и ринулись покорять мир, громя по пути богатейшие и культурные цивилизации Китая, Средней Азии, Ближнего Востока и Киевской Руси, — только затем, чтобы несколько столетий спустя тихо сойти с этой сцены, словно их никогда там и не было? А другие кочевники — столь же внезапно возникшие из Аравийской пустыни и на протяжении столетия ставшие владыками полумира, вершителями судеб одной из самых процветающих цивилизаций в истории? Разве не кончилось их фантастическое возвышение таким же, как монгольское, превращением в статистов этой истории? А гунны, появившиеся ниоткуда и рассеявшиеся в никуда? А вечная загадка величия и падения Древнего Рима?

Откуда взлетели и куда закатились все эти исторические метеоры? И почему? Не перечесть философов и историков, пытавшихся на протяжении столетий ответить на эти вопросы. Но ведь общепризнанных ответов на них нет и по сию пору. И вот Гумилев, опираясь на свою устрашающую эрудицию, предлагает совершенно оригинальные ответы. Разве сама уже дерзость, сам грандиозный размах этого предприятия, обнимающего 22 столетия (от VIII века до нашей эры), не заслуживает безусловного уважения?

Гипотеза

Дерзости и оригинальности, однако, для открытия таких масштабов недостаточно. Как хорошо знают все причастные к науке, для того чтобы в открытие поверили, должен существовать способ его проверить. Другими словами, оно должно быть верифицируемо. Есть и еще ряд общепринятых требований к научному открытию. Например, оно должно быть логически непротиворечиво и универсально, то есть объяснять все факты в области, которую оно затрагивает, а не только те, которым отдает предпочтение автор, оно должно действовать всегда, а не только тогда, когда автор считает нужным, и т. д. Присмотримся же к ответам Гумилева с этой точки зрения, начав, как и он, с терминов и самых общих соображений о «географической оболочке планеты Земля, в состав которой наряду с литосферой, гидросферой, атмосферой входит биосфера, частью коей является антропосфера, состоящая из этносов, возникающих и исчезающих в историческом времени» (4, 201). Пока что ничего особенного тут нет.

Термин «биосфера» как совокупность деятельности живых организмов был введен в оборот еще в прошлом веке австрийским геологом Эдуардом Зюссом (гипотезу, что биосфера может воздействовать на жизненные процессы как геохимический фактор планетарного масштаба, выдвинул в 1926 году академик Владимир Вернадский). О причинах исчезновения древних цивилизаций философы спорят еще со времен блаженного Августина. Действительная оригинальность гипотезы Гумилева в том, что она связала два этих ряда никак словно бы не связанных между собою явлений — геохимический с цивилизационным, природный с историческим. Это, собственно, и имел он в виду под универсальной марксистской наукой, которую он создал.

Для этого понадобилось ему, правда, одно небольшое, скажем, допущение (недоброжелательный критик назвал бы его передержкой), которое никак проверено быть не может. Под пером Гумилева геохимический фактор Вернадского как-то сам собою превращается в биохимическую энергию. И с введением этого нового фактора невинная биосфера Зюсса вдруг оживает, трансформируясь в гигантский генератор «избыточной биохимической энергии», в некое подобие небесного вулкана, время от времени извергающего на Землю потоки неведомой и невидимой энергетической лавы (которую Гумилев называет «пассионарностью»). Именно эти извержения пассионарности, произвольные и не поддающиеся никакой периодизации, и создают, утверждает он, новые нации (этносы) и цивилизации (суперэтносы). А когда пассионарность постепенно покидает эти новые этносы («процесс энтропии»), они умирают. Вот вам и разгадка возникновения и исчезновения цивилизаций.

Что происходит с этносами между рождением и смертью? То же примерно, что и с людьми. Они становятся на ноги («консолидация системы»), впадают в подростковое буйство («фаза энергетического перегрева»), взрослеют и, естественно, стареют («фаза надлома»), а потом как бы уходят на пенсию («инерционная фаза») и наконец испускают дух (или вступают в «фазу обскурации»). Все это вместе и называет Гумилев этногенезом.

Вот так оно, по Гумилеву, случается: живет себе народ тихо и мирно в состоянии «гомеостаза», а потом вдруг обрушивается на него «пассионарный толчок», или «взрыв этногенеза», и он преобразуется в этнос, то есть перестает быть просто социальным коллективом и становится «явлением природы». И с этого момента «моральные оценки так же неприменимы, как ко всем явлениям природы...» (там же), И дальше ничего уже от него не зависит. На ближайшие 1200—1500 лет (ибо именно столько продолжается этногенез, по 300 лет на каждую фазу) он в плену своей собственной пассионарности. Все изменения, которые с ним отныне случаются, могут быть исключительно возрастными. Все в его истории расписано наперед, детерминировано с жесткостью, соперничающей с фаталистическими конструкциями Шпенглера.

Вот, скажем, происходит в Западной Европе в XVI веке Реформация, рождается протестантизм и с ним буржуазия, начинается так называемое Новое время. Почему? Многие ученые пытались объяснить этот феномен земными и историческими причинами. Возобладала точка зрения Макса Вебера, связавшая происхождение буржуазии с протестантизмом. Ничего подобного, говорит Гумилев:

«Реформация была не бунтом идеи, а фазой этногенеза, переломом {характерным} для перехода от фазы надлома к инерционной» (5, 338). А что такое инерционная фаза? Упадок, потеря жизненных сил, постепенное умирание. «Картина этого упадка обманчива. Он носит маску благосостояния и процветания, которое представляется современникам вечным... Но это лишь утешительный самообман {что становится очевидно}, как только наступает следующее и на этот раз финальное падение. Последняя фаза этногенеза деструктивна. Члены этноса... предаются грабежам и алчности» (5, 355).

Это, как понимает читатель, относится к западноевропейскому суперэтносу. Через 300 лет после вступления в «инерционную фазу» он агонизирует на наших глазах, он живой мертвец. И если мы еще этого не видим, то лишь по причине «утешительного самообмана».

Совсем другое дело — Россия. Она намного (на пять столетий, по подсчетам Гумилева) моложе Запада. Ей в отличие от него предстоит еще долгая жизнь. Но и она, конечно, в плену своего возраста. Именно этим и обусловлено все, что с ней сейчас происходит. Люди ломают себе голову над происхождением перестройки, а на самом деле ровно ничего загадочного в ней нет; «Мы находимся в конце фазы надлома (если хотите — в климаксе), а это возрастная болезнь» (1, 141).

Так же, как совершенно несерьезными кажутся Гумилеву попытки Вебера и современных ученых объяснить происхождение западноевропейской Реформации или российской перестройки, нелепыми представляются ему и попытки Арнольда Тойнби предложить в его двенадцатитомной «Науке истории» некие общеисторические причины исчезновения древних цивилизаций. По мнению Гумилева, Тойнби лишь «компрометирует плодотворный научный замысел слабой аргументацией и неудачным его применением» (5, 152). Вместо всех этих безнадежно любительских попыток Гумилев предлагает Науку, позволяющую не только объяснить прошлое, но и предсказывать будущее:

«Феномен, который я открыл и описал, может решить проблемы этногенеза и этнической истории» (5, 215).

«Контроверза» Гумилева

Смысл его гипотезы, как видим, заключается в объяснении исторических явлений (рождение новых этносов) природными (предполагаемыми извержениями биосферы). Но откуда узнаем мы о самом существовании этих природных возмущений? Оказывается, из той же истории: «Этногенезы на всех фазах — удел естествознания, но изучение их возможно только путем познания истории..,» (4, 201). Другими словами, мы ровно ничего о деятельности биосферы по производству этносов не знаем, кроме того, что она, по мнению Гумилева, их производит. Появился где-нибудь на Земле новый этнос — значит, произошло извержение биосферы.

Откуда, однако, узнаем мы, что на Земле появился новый этнос? Оказывается, из «пассионарного взрыва», то есть из извержения биосферы. Таким образом, объясняя природные явления историческими, мы в то же время объясняем исторические явления природными. Это экзотическое круговое объяснение, смешивающее предмет точных наук с предметом наук гуманитарных, требует, разумеется, от автора удвоенной скрупулезности. По меньшей мере он должен совершенно недвусмысленно объяснить читателю, что такое новый этнос, что именно делает его новым и на основании какого объективного критерия можем мы определить его принципиальную новизну.

Парадокс гипотезы Гумилева состоит в том, что никакого такого объективного критерия в ней просто нет. Чтобы не быть голословным, я попытаюсь сейчас показать это на примере.

Вот как выглядит под пером Гумилева рождение, например, «великорусского этноса» — в контексте яростной диатрибы против всей русской историографии с ее нелепой, по мнению Гумилева, уверенностью в существовании татаро-монгольского ига.

«В XI веке европейское рыцарство и буржуазия под знаменем римской церкви начали первую колониальную экспансию — крестовые походы» (6, 16), И хотя рыцари завоевали на время Иерусалим и Константинополь, главным направлением «колониальной экспансии» оказалась, как думает Гумилев, Русь. Наступление шло из Прибалтики, «она являлась плацдармом для всего европейского рыцарства и богатого Ганзейского союза северонемецких городов. Силы агрессоров были неисчерпаемы» (там же,). «Защита самостоятельности государственной, идеологической, бытовой и даже творческой означала войну с агрессией Запада...» (6, 17). «Русь совершенно реально могла превратиться в колонию, зависимую территорию Западной Европы... наши предки в Великороссии могли оказаться в положении угнетенной этнической массы без духовных вождей, подобно украинцам и белорусам в Польше. Вполне могли, один шаг оставался» (7, 36). Но «тут в положении, казавшемся безнадежным, проявился страстный до жертвенности гений {князя} Александра Невского. За помощь, оказанную {хану} Батыю, он потребовал и получил {татаро-монгольскую} помощь против немцев и германофилов... Католическая агрессия захлебнулась» (6, 16, 17).

Вот такая история. Татаро-монголы, огнем и мечом покорившие Русь, разорившие ее непомерной и унизительной данью, которую платила она на протяжении многих столетий, оставившие после себя пустыню и продавшие в рабство цвет русской молодежи, вдруг оказываются в пылу гумилевской полемики ангелами-хранителями русской государственности от злодейской Европы. Сведенная в краткую формулу российская история XIII—XIV веков выглядит, по Гумилеву, так: когда «Западная Европа набрала силу и стала рассматривать Русь как очередной объект колонизации.., рыцарям и негоциантам помешали монголы» (3, 205). Какой же здесь может быть разговор об «иге»?

Что за иго, когда «Великороссия... добровольно объединилась с Ордой благодаря усилиям Александра Невского, ставшего приемным сыном Батыя» (3, 204)1 Какое иго, когда на основе этого добровольного объединения возник «этнический симбиоз» Руси с народами Великой степи — от Волги до Тихого океана и из этого «симбиоза» как раз и родился великорусский этнос: «смесь славян, yгро-финнов, аланов и тюрков слилась в великорусской национальности» (5, 66)?

Конечно, старый, распадающийся, вступивший в «фазу обскурации» славянский этнос сопротивлялся рождению нового: «обывательский эгоизм... был объективным противником Александра Невского и его ближних бояр, то есть боевых товарищей» (6, 17). Но в то же время «сам факт наличия такой контроверзы показывает, что наряду с процессами распада появилось новое поколение — героическое, жертвенное, патриотическое,., в XIV веке их дети и внуки... были затравкой нового этноса, впоследствии названного «великороссийским» (там же). «Москва перехватила инициативу объединения Русской земли, потому что именно там скопились страстные, энергичные и неукротимые люди» (там же).

А теперь суммируем главные вехи рождения нового суперэтноса. Сначала возникают «пассионарии», люди, способные жертвовать собой во имя возрождения и величия своего этноса, провозвестники будущего. Затем некий «страстный гений» сплачивает вокруг себя опять же «страстных, энергичных, неукротимых людей» и ведет их к победе. Возникает «контроверза», новое борется с «обывательским эгоизмом» старого этноса. Но в конце концов «пассионарность» так широко распространяется посредством «мутаций», что старый этнос сдается на милость победителя. Из его обломков возникает новый.

И это все, что предлагает нам Гумилев в качестве критерия новизны «суперэтноса». Но ведь перед нами лишь универсальный набор признаков любого крупного политического изменения, одинаково применимый ко всем революциям и реформациям в мире. Проделаем маленький, если угодно лабораторный, эксперимент: применим гумилевский набор признаков к Западной Европе XVIII —XIX веков.

Эксперимент

Разве, скажем, французские энциклопедисты и другие деятели эпохи Просвещения не отдали все, что имели, делу возрождения и величия Европы, не были провозвестниками будущего? Почему бы нам не назвать Вольтера, и Дидро, и Лессинга «пассионариями»? Разве не возникла у них «контроверза» со старым феодальным этносом? И разве не свидетельствовала она, что «наряду с процессами распада появилось новое поколение — героическое, жертвенное, патриотическое»? Разве не дошло в 1789 году дело до великой революции, в ходе которой вышел на историческую сцену Наполеон, кого сам же Гумилев восхищенно описывает как «страстного гения», поведшего к победе «страстных, энергичных, неукротимых людей»? Разве не сопротивлялся ему отчаянно «обывательский эгоизм» старых монархий? И разве, наконец, не распространилась эта «пассионарность» так широко по Европе, что старому этносу пришлось сдаться на милость победителя?

Как видим, все совпадает один к одному (за исключением разве что татар, без помощи которых европейский «страстный гений» сумел как-то в своей борьбе обойтись). Так что, изверглась в XVIII веке на Европу биосфера, произведя соответствующий пассионарный взрыв? Можно считать 4 июля 1789 года днем рождения нового западноевропейского суперэтноса (провозгласил же Гумилев 8 сентября 1381 года днем рождения великорусского)? Или будем считать этот конкретный взрыв этногенеза недействительным из «патриотических» соображений? Не можем же мы, в самом деле, допустить, что «загнивающий» Запад, вступивший, как мы выяснили на десятках страниц, в «зону обскурации», оказался на пять столетий моложе России.

Как бы то ни было, отсутствие объективного — и верифицируемого — критерия новизны этноса не только делает гипотезу Гумилева несовместимой с требованиями естествознания, но и вообще выводит ее за пределы науки, превращая в легкую добычу «патриотического» волюнтаризма.

Забудем на минуту про Запад: слишком болезненная для Гумилева и его «патриотических» последователей тема. Но что, право, может помешать какому-нибудь, скажем, японскому «патриотическому» историку объявить, приняв за основу гумилевские рекомендации, 1868-й годом рождения нового японского этноса? Тем более что именно в этом году произошла в Японии знаменитая реставрация Мэйдзи, в результате которой страна одним стремительным броском вырвалась из рамок многовековой изоляции и отсталости, уже через полвека разгромив великую европейскую державу — Россию, а еще полвека спустя бросив вызов великой заокеанской державе — Америке. На каком основании, спрашивается, сможем мы отказать Японии в пассионарном взрыве и, следовательно, в извержении биосферы именно на нее в XIX веке?

Капризы биосферы

И это еще не все. Ведь читателю Гумилева остается совершенно непонятным странное поведение биосферы после XIV века. По какой, собственно, причине прекратила она вдруг свою «пассионарную» деятельность сразу после того, как извержение ее чудесным образом подарило «второе рождение» славянской Руси?

Конечно, биосфера непредсказуема. Но все-таки даже из таблицы, составленной для читателей самим Гумилевым, видно, что не было еще в истории случая ее, так сказать, простоя на протяжении шести веков — без единого взрыва этногенеза. Как раз напротив, если вести счет с VIII века до н. э., промежутки между извержениями сокращаются, а не увеличиваются. Если пять веков отделяют первый взрыв (Эллада) от второго (Персия), то лишь два отделяют предпоследний (монголы) от последнего (Россия). Кто же в этом случае поручится, что следующее извержение не подарит «второе рождение» ненавидимому Гумилевым Западу? Или, скажем, Китаю? Говорить ли об Африке, которую биосфера вообще по совершенно непонятным причинам игнорировала? Что станется тогда со статусом самого молодого из «суперэтносов», российского, возраст которого выступает у Гумилева как единственное его преимущество перед всем миром?

У читателя здесь выбор невелик. Либо что-то серьезно забарахлило в биосфере, если она не смогла за шесть столетий произвести ни одного нового «суперэтноса», либо Гумилев искусственно ее заблокировал — из «патриотических» соображений.

«Красно-белая» оппозиция

Итак, едва применили мы к гипотезе Гумилева самые элементарные требования, предъявляемые к любому научному открытию, как распалась она у нас под руками, оказавшись невообразимой смесью наукообразия, гигантомании и «патриотического» волюнтаризма. Чертовски жаль замечательно талантливого и эрудированного человека, так и не сумевшего представить свою гипотезу городу и миру, когда было еще время что-то исправить, что-то переделать, что-то передумать. Он стал, по сути, еще одной жертвой советской системы, искалечившей его, изолировав от мира. Политика-таки достала его, как ни старался он от нее уклониться.

Остается, однако, другая грозная проблема. Почему за все эти годы никто в России не подверг его гипотезу элементарной научной проверке, и в результате сейчас, в годы развала, она, по выражению «Литературной газеты», «пьянит страну»? Почему самые разные люди в сегодняшней России вдохновенно повторяют введенные ею термины, будь то «пассионарность» или «фаза надлома»? Почему «Наш современник» объявил Гумилева лидером «единственной серьезной исторической школы в России»? Почему книги его оказались бестселлерами? Какой потребности в растерзанной стране они отвечают? И как гипотеза его, сколь бы ни была она уязвимой в научном смысле, может быть использована в расколотой России, где оба борющихся не на жизнь, а на смерть политических лагеря, в особенности оппозиционный, отчаянно нуждаются в своих святых и пророках, мучениках и мудрецах, авторитетах и символах?

Ответы на большую часть этих вопросов, по-моему, очевидны. Есть глубокая внутренняя потребность в освященном авторитетом науки подтверждении, что у великой страны, корчащейся в муках очередного смутного времени, есть еще достойное будущее. Худо ли, хорошо ли, но Гумилев эту потребность удовлетворяет. Еще более очевидна потребность новой оппозиции, объединившей в своих рядах после августа «патриотов» и коммунистов, «белых» и «красных»,— в общем идеологическом знамени.

В поисках идеологии

<…> Что нужно будет усвоить рядовому «красно-белому»? Что история работает против «загнивающего» Запада и на самый молодой в мире этнос. Ибо только мы сохранили еще безнадежно утраченную Западом пассионарность. Что, попросту говоря, «никаких контактов нам с латинами иметь не надо, так как они народ лукавый, лицемерный, вероломный, и притом не друзья Руси, а враги» (1, 137). Или на ученом языке (для интеллигентов); «Как бы ни называть эти связи: культурными, экономическими, военными, они нарушают течение этногенеза... порождают химеры и зачинают антисистемы. Идеологические воздействия иного этноса на неподготовленных неофитов действуют подобно вирусам, инфекциям, наркотикам, массовому алкоголизму... губят целые этносы, не подготовленные к сопротивлению чужим завлекательным идеям» (8, 33). Хуже того, такие контакты с чуждыми этносами ведут «к демографической аннигиляции... только этнические руины остаются в регионах контакта» (5, 251).

И все это было бы освящено непререкаемым авторитетом большого ученого, притом своего, отечественного, а не чужеземного, сына божественной Анны Ахматовой, мученика сталинских лагерей, «патриотического» святого. <…>

Блуждающий этнос

Я утверждал выше, что «учение Гумилева» может стать идеальным фундаментом российской «коричневой» идеологии, в которой так отчаянно нуждается Русская Новая Правая. Я думаю, читателю в общем ясно почему. Суммируем.

Во-первых, оно синтезирует <…> жесткий детерминизм с вполне волюнтаристской пассионарностью, снимая, таким образом, глубочайшее противоречие между идеологическими установками «красных» и «белых».

Во-вторых, оно подчеркивает именно то, что их объединяет,—ненависть к Западу и приоритет нации (этноса) над личностью: «Этнос как система неизмеримо грандиознее человека» (8, 102).

В-третьих, наконец, оно остерегает массы не только от каких бы то ни было контактов с Западом, но и от «химерической» свободы: «Этнос может... при столкновении с иным этносом образовать химеру и тем самым вступить в «полосу свободы» {при которой} возникает поведенческий синдром, сопровождаемый потребностью уничтожать природу и культуру...» (там же). Другими словами, свобода, для Гумилева тождественна анархии.

И все-таки чего-то в «учении Гумилева», как оно здесь изложено, очевидно, не хватает для полной «коричневости». В конце концов ни одной уважающей себя «коричневой» идеологии не удавалось до сих пор обойтись без любезного «патриотическому» сердцу брутального антисемитизма. Как же обстоит с этим дело у Гумилева? Пусть читатель судит сам.

Прежде всего Гумилев решительно отвергает общепринятую в современном мире концепцию единой иудео-христианской традиции в пользу ее средневековой предшественницы, утверждавшей, что «смысл Ветхого и смысл Нового заветов противоположны» (9, 106). Для него носители Ветхого завета, изгнанные с родины и рассеявшиеся по свету в поисках пристанища, оказываются самым чудовищным из произведений биосферы — «блуждающим этносом». Причем блуждать заставляют их вовсе не гонения. Как раз напротив; «Проникая в чуждую им этническую среду, {они} начинают ее деформировать. Не имея возможности вести полноценную жизнь в непривычном для них ландшафте, пришельцы начинают относиться к нему потребительски. Проще говоря — жить за его счет. Устанавливая свою систему взаимоотношений, они принудительно навязывают ее аборигенам и практически превращают их в угнетаемое большинство» (10, 143).

Разумеется, евреям это не везде удается. Например, «власть и господство над народом халифата были для них недостижимы, так как пассионарность арабов и персов была выше еврейской. Поэтому евреи стали искать новую страну... и обрели ее в Хазарии» (9, 119), в низовьях Волги. (Впрочем, по другой версии, «маленькому хазарскому этносу... довелось испытать мощное вторжение еврейских мигрантов, бежавших в Хазарию из Персии и Византии» (10, 143), а вовсе не из арабского халифата.) Но откуда бы ни бежали в Хазарию евреи, окружающим народам добра от них ждать не приходилось. Ибо с момента, когда захватили они в ней «власть и господство», «Хазария — злой гений Древней Руси IX—X веков» (10, 144).

Разумеется, была она «типичной этнической химерой», что не помешало ей, однако, «не только обложить Киев данью, но и заставить славяно-руссов совершать походы на Византию, исконного врага иудео-хазар» (там. же). На ту самую, заметьте, Византию, «которой суждено было дать нашей Родине свет Христианства» (10, 143).

Короче, вдруг обнаруживается, что, яростно отрицая татаро-монгольское иго над Древней Русью, Гумилев столь же страстно утверждает иго иудейское. Смысл этого ига сводился к тому, что «ценности Руси и жизни ее богатырей высасывал военно-торговый спрут Хазария, а потенциальные друзья византийцы… были превращены во врагов» (10, 144). Если учесть, что евреи не только «высасывали из Руси ее ценности и жизни ее богатырей», но повинны были в еще более черных делах («славянские земли в IX —X веках стали для евреев источником рабов, подобно Африке XVII —XIX веков» (11, 163)), то нет ничего удивительного, что сокрушение «агрессивного иудаизма» оказалось для Руси делом жизни и смерти. «Чтобы выжить, славяно-руссам нужно было менять не только правителей, но и противников» (10, 144). Нечего и говорить, что «наши предки нашли для этого силы и мудрость» (там. же). Святослав, князь Киевский, устроил тогдашним иудеям такой погром, что «вряд ли кто из побежденных остался в живых» (10,148).

Другое дело, окажутся ли сегодняшние потомки достойными наследниками князя Святослава. Ведь «распад иудео-хазарской химеры» не покончил со зловещим «блуждающим этносом») только с восточными евреями, сбежавшими в Хазарию то ли из халифата, то ли из Византии. «Помимо них остались евреи, не потерявшие воли к борьбе и победе и нашедшие приют в Западной Европе» (10, 149). Как видим, несмотря на введение в игру биосферы, пассионарности и прочих ученых терминов, гипотеза Гумилева не так уж далеко ушла от выродившейся «русской идеи», чтоб не повеяло от нее чем-то родным на «русских патриотов»… <…>

Опубликовано в журнале «Свободная мысль», 1992, №17. – С. 104-116.
Сканирование и обработка: Виктор Цайтлер.

Литература

1. Лев Гумилев. «Меня называют евразийцем..,». Беседу ведет журналист Андрей Писарев. — «Наш современник», 1991, № 1.
2. Николай Климонтович. Рентабельность «тайной свободы». — «Столица», 1992, № 25.
3. Лев Гумилев. Апокрифический диалог.— «Нева», 1988, № 3.
4. Лев Гумилев, Апокрифический диалог.— «Нева», 1988, № 4.
5. Leo Gumilev. Ethnogenesis and the Biosphere. M., 1990.
6. Лев Гумилев. Эпоха Куликовской битвы.— «Огонек», 1980, .№ 36.
7. Л. Н. Гумилев, Год рождения 1380. — «Декоративное искусство СССР». 1980, № 12.
8. Лев Гумилев, Александр Панченко. Диалог. «Чтобы свеча не погасла». Л,, 1990.
9. Лев Гумилев. Древняя Русь и Великая степь. М., 1989.
10. Лев Гумилев. Князь Святослав Игоревич.— «Наш современник», 1991, № 7.
11. Лев Гумилев. Князь Святослав Игоревич.— «Наш современник», 1991, № 8.

Примечания

1. "Хунну. Средняя Азия в древние времена" (М., 1960); "Открытие Хазарии" (М., 1966); "Древние тюрки" (М., 1967); "Поиски вымышленного царства. Легенда о "государстве пресвитера Иоанна"" (М.( 1970); "Хунны в Китае. Три века войны Китая со степными народами III-IV вв." (М., 1974); "Этногенез и биосфера Земли" (Л., 1989); "Древняя Русь и Великая степь" (М., 1989); Лев Гумилев, Александр Панченко. Диалог. "Чтобы свеча не погасла" (Л., 1990); "Тысячелетие вокруг Каспия" (Баку, 1991).
2. См. Л. Гумилев. Апокрифический диалог.- "Нева". 1988, № 4, стр. 196. См. также: Leo Gumilev. Ethnogenesis and the Biosphere, pp. 9, 277. Все цитаты из этой книги приводятся здесь в обратном переводе с английского.
3. Евразийцы были одним из эмигрантских идейных течений, сформировавшимся в начале 1920-х годов под влиянием сперва отечественного славянофильства и большевистской революции, а затем фашизма в интерпретации Муссолини. Соответственно они отвергали правовое государство, противопоставляя ему корпоративное политическое устройство, считали себя "первым типом русского ордена" (Н. Алексеев), проповедовали "идеократию" и "государство правды", в котором "правят герои" - в противоположность демократии, где правят "серые, средние люди" (Б. Ширяев). К революции 1917 года евразийцы отнеслись положительно - именно из-за того, что, "изолировав большевистский континент и выведя Россию из всех международных отношений, [она] как-то приближает, помимо воли ее руководителей, русскую государственность... к отысканию своего самостоятельного историко-эмпирического задания" (П. Сувчинский). Исходя, как и положено изоляционистам, из того, что "норманно-германский мир со своей культурой-наш злейший враг" (Н. Трубецкой), они в то же время утверждали, что "Евразия как особый географический и культурный мир" совпадает с историческими границами Российской империи. Такая имперско-изоляционистская установка, характерная для выродившегося славянофильства, неминуемо должна была вести - и привела - их к фашизму.{А.Янов трактует историю евразийства крайне упрощенно и не без ошибок. Так, отношение к большевистской революции у евразийцев отнюдь не было положительным, большинство их них лишь сочло, что нэп - это возвращение к национальной политике, сменяющей революционную. О национализме в евразийстве и отношении Л.Н.Гумилева к этому течению читайте в статье Виктора Шнирельмана «Евразийцы и евреи», которая в скором времени появится на scepsis.ru}
4. А. Янов. Русская идея и 2000 год. Нью-Йорк, 1988.

Лев Гумилев как русская пассионарность (Татьяна Вольтская)

В Петербургском университете 2 сентября открылась крупная международная научная конференция по случаю 100-летия со дня рождения известного российского учёного и мыслителя, историко-географа, востоковеда, этнолога, создателя пассионарной теории этногенеза, Льва Гумилева, сына Анны Ахматовой и Николая Гумилева.

Ребенок, родивший в семье двух знаменитых поэтов, обречен войти в историю самим фактом своего рождения, даже если бы известное выражение, что на сыновьях природа отдыхает, оказалось в данном случае верным. Но природа не то что не захотела отдыхать, она, так сказать, пошла другим путем – впрочем, как и страна.

Вот она, фотография счастливой семьи – молодой офицер, красавица жена, нарядный маленький сын. Между тем, - «Детство свое я помню очень туманно и толково сказать о нем ничего не могу. Известно мне только, что я был передан сразу на руки бабушке - Анне Ивановне Гумилевой, увезен в Тверскую губернию, где у нас был сначала дом в деревне, а потом мы жили в городе Бежецке, в котором я и кончил среднюю школу. В это время я увлекся историей, и увлекся потрясающе, потому что перечитал все книги по истории, которые были в Бежецке, и по детской молодой памяти я очень много запомнил». Так пишет Лев Гумилев в своей автобиографии, которую в конце называет автонекрологом.

В ней прочитываются две трагические повести, тесно переплетенные, - как мальчик, оказавшийся ненужным своей матери, всю жизнь тоскует о ее любви, и как человек, оказавшийся ненужным своей родине, всю жизнь доказывает ей, что он не виноват. Но если история с матерью – это просто история сложных и печальных взаимоотношений, то история со страной похожа, скорее, на кошмарный сон, триллер, где героя преследуют, сажают в тюрьму, чудом выпускают, снова сажают, доводят почти до расстрела, и так 20 лет. Но фантастической кажется даже не фабула – такой триллер приключился в эти годы с миллионами – а то, что и в геологических экспедициях, и в лагерных бараках, умирая от голода и холода, Лев Гумилев учил древние языки и писал научные труды, а в перерывах между отсидками с невероятной скоростью сдавал экзамены в университет, предварительно в нем восстановившись, и получал научные степени, хотя против него, казалось, был весь мир.

Труды его, мягко говоря, не бесспорны, есть историки, утверждающие, что они вообще лежат за пределами науки. И все равно, читая его книги, всегда чувствуешь, что встретился с чем-то очень большим и талантливым, и что при всех оговорках, взгляд Льва Гумилева на мир, этот мир – меняет. И что человеку, которому при жизни приходилось спать на сундуке в прихожей в доме собственной матери, который месяцами мечтал о тарелке супа и годами почитал за счастье угол в коммуналке, уготовано почетное место в российском пантеоне – где именно, мы пока не знаем, но точно не в коридоре.

В музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме открывается новая экспозиция, посвященная Льву Гумилеву. Говорит директор музея Нина Попова.

- Мы открывали в музее-квартире Гумилева выставку «Город с большой буквы», так называл он Петербург-Петроград – Ленинград, а сегодня мы продолжаем здесь. Это экспозиция, введенная внутрь существующей экспозиции. Ведь здесь Лев Николаевич жил несколько раз, особенно важны два периода – 29 год, когда он приехал из Бежецка поступать в университет, а второй – после войны. В 44-м он отпросился из лагеря на фронт и после взятия Берлина в ноябре 45 вернулся сюда в Ленинград.

Выставка называется цитатой из завещания Гумилева, которое он написал в лагере: «В случае моей смерти рукопись прошу не уничтожать, а отдать в рукописный отдел Института Востоковедения. Авторство мое может быть опущено: я люблю науку больше собственного тщеславия». Речь идет о книге «Хунну», завещание написано в лагере как разговор с вечностью: этот текст должен быть – пусть даже без имени автора.

Экспозиция построена такими вспышками сознания из разных периодов жизни Льва Николаевича. Один период – это кусок коридора, такой тупичок, где он жил с 29-ого, когда пытался поступить в университет, но поскольку он был дворянского происхождения, ему надо было зарабатывать трудовой стаж. В углу коридора висел фонарь с буддийскими знаками, там есть следы прошлого, воспоминаний о жизни в Бежецке у бабушки, о любимом учителе Александре Ивановиче Переслегине, о книгах, которые он читал, о книгах отца, которые ему сопутствовали. Как он говорил, самое счастливое его воспоминание – это Рождество и отец.

Это построено, как некие окна в прошлое и в будущее. Внутри окон – виды, документы. Впервые, например, мы выставляем вот это завещание, его книги с автографами, диссертацию. Очень высокий замысел жизни, ощущение своей миссии, предназначения – как бы ни относиться к его идеям пассионарности, этногенеза. Подтекстом этой теории, мне кажется, был антагонистический подход к идее классовой борьбы как движущей силы истории. В его пассионарности присутствует энергия солнца и энергетическая сила личности, этноса, вот это, мне кажется, очень интересно.

Биография (Веллер М.И., Кассандра, СПб, «Пароль», 2003 г., с. 84.)

Родился в семье русских поэтов: А.А. Ахматовой и Н.С. Гумилёва, но воспитывался у бабушки и путём самообразования.

Учитывая, что его отец в 1921 году был обвинён чекистами в участии в белогвардейском заговоре и расстрелян (обстоятельства дела до сих пор не ясны), Л.Н. Гумилёв был причислен властями СССР к категории неблагонадёжных и ему всячески препятствовали поступить в Ленинградский университет, дважды арестовывали и помещали в лагерь, не публиковали статьи, книги и т.п.

О своём открытии сам Л.Н. Гумилёв рассказывал так:

«Заключённых было в несколько раз больше, чем их могли вместить по норме тюремные стены... В моей камере в Крестах также тесным-тесно. Заняты не только нары. Спим под ними, на голом асфальтовом полу, в душной потной тесноте, впритык друг к другу. Условия далеко не курортные. Но в них и свои преимущества. Беспрепятственно можно разговаривать с соседом, сотоварищем по несчастью. На нарах днём лежать запрещено, но даже днём можно подлезть под них и, лёжа, размышлять о посторонних предметах. Например, об истории. Интерес к ней по-прежнему не оставлял меня. Но как заниматься наукой в тюрьме, будучи лишённым необходимых книг, бумаги, даже карандаша для записей? И тогда я подумал, а почему бы мне не заняться теорией исторической науки? Ведь это и неплохой способ уберечь мозг от разрушающего воздействия на него однообразных тюремных дум и переживаний.

Однажды из-под нар на четвереньках выскочил наружу молодой с взлохмаченными вихрами парень. В каком-то радостном и дурацком затмении он вопил: «Эврика!». Это был не кто иной, как я. Сидевшие выше этажом мои сокамерники, их было человек восемь, мрачно поглядели на меня, решив, что я сошёл с ума: «Ещё один! Чудик!» Такие случаи бывали нередко. Но на этот раз они ошиблись. Они не догадывались, что я минуту назад нашел ответ на загадку, которая вот уже несколько недель подряд неотступно преследовала меня. Я подступал к ней то с одной, то с другой стороны, но она не давалась мне. Ситуация была тупиковой, и я ощущал себя сущим кретином. В самом деле, какая сила лежит в основе рождения и гибели этносов - народностей и народов? В истории нет ни одного этноса, дожившего в своей корневой родовой основе до наших дней. Древние шумеры, хетты, филистимляне, этруски и венеты уступили своё место парфянам, латинам и римлянам, которые выделились из латинов и других италиков. Но и их сменили итальянцы, испанцы, французы и греки (этнос славяно-албанского происхождения), турки, таджики, узбеки и казахи. Я, кажется, сделал открытие, разгадав, наконец, что лежит в основе этого могучего естественного процесса. Я нашёл пусковой механизм его и дал ему отличное название: «пассионарность» - от латинского слова «passio» - страсть. Я понял, что рождению каждого нового этноса предшествует появление определённого количества людей нового пассионарного склада».

Дёмин В. Н., Лев Гумилёв, М., «Молодая гвардия», 2007 г., с. 10-11.

«На нарах, без книг, без возможности научной критики, он связал обрывки идей, сохранившихся в памяти, в глобальную схему этносов. Кое в чём они похожи на тюркские племена. У Гумилёва есть серьёзные статьи на эту тему. Он любил простодушных варваров и не любил старые гнилые цивилизации. Однажды я увидел его в коридоре Института востоковедения и, не здороваясь, спросил: «Лев Николаевич, чем вам нравится Чингисхан?» Он ещё короче ответил: «Чингисхан не любил стукачей». Мне нетрудно было перевести это на язык исторических фактов: китайская агентура плела интриги в Великой Степи, мешая племенам объединиться в одну орду и прорваться в «Страну середины».

Померанц Г.С., От мифологем к вехам реальности, в Сб.: Кто сегодня делает философию в России, Том 2 / Автор-составитель А.С. Нилогов, М., «Аграф», 2011 г., с. 392.

Его теория пассионарности принята далеко не всеми и постоянно возбуждает дискуссии и новые вопросы. Вот характерный пример:

«..Лев Гумилёв, объясняя всё самым простым способом: вот, сначала происходит толчок космической энергии, запускающий социоэтнический процесс, а потом эта энергия постепенно растрачивается, снижается. Это чересчур упрощённая трактовка, не учитывающая механизмов преобразований. Внутрисистемные отношения меняются в зависимости от того, как меняется со временем продолжающая жить и развиваться система, закономерным образом стремящаяся к своему максимуму. Достигшая определённой сложности и мощности система для своего дальнейшего развития и усиления стремится избавиться от самых активных подсистем, влияние которых становится дестабилизирующим. Ну - бандит-хулиган-здоровый набьёт морду любому, а десяток таких терроризирует всю округу. Но если набрать их тысячу для войны - они будут грызть друг друга, норовить поступать своевольно, не подчиняться приказам, которые им не нравятся. И самые буйные казнятся, несмотря на свои высшие бойцовые качества - чтоб усилить общее бойцовое качество войска. И прежде всего войсковое руководство заботится о дисциплине, абсолютной управляемости, безоговорочном выполнении приказов - пусть будут бойцы хуже, зато войско лучше. Принцип командной игры, а не звёздной. И вот крепкая система сажает на все узлы людей, которые будут лучше исполнять то, что им задано. Плевать, что дурак, лишь бы шёл в ногу. Исполнительность предпочитается таланту. И тогда адмирала Нельсона увольняют с флота, потому что он мешает воровать губернатору - но тот ворует «по чину» и вписывается в отношения системы «Империи», а Нельсон дестабилизирует обстановку. Война? - призовут, убьют, прославят: но в мирное время он лишний».

Биография (Антология русского лиризма. ХХ век (издание второе расширенное). Автор идеи и составитель: Александр Васин-Макаров Трехтомное издание, Издательство "Студия", Москва, 2004, Том 1, стр. 663)

Родился в Царском Селе. О каждом из его родителей уже написаны целые библиотеки…

Учась в школе необыкновенно легко, был обвинен в "академическом кулачестве" (?!). В 1930-м ему отказано в приеме в Ленинградский университет из-за "социального происхождения". Идет чернорабочим в трамвайное управление Ленинграда (в течение жизни работал в десятках мест: рабочий в геологических экспедициях, малярийный разведчик, научный сотрудник, библиотекарь, шахтер, археолог, техник-геолог, музейный работник и т. д.).

1934 год. Студент ЛГУ, исторический факультет. Пишет стихи, но никому не показывает.

1935 год. Арест, исключение из ЛГУ (в 1937-м восстановлен).

1938 год. Арест; приговор — пять лет*, все — в Норильлаге. Здесь Лев Николаевич Гумилев пришел к идее "пассионарности", т. е. энергоизбыточности. Живя в бараке с татарами и казахами, выучил оба их языка. Был уличен начальством в писании стихов. Запретили под страхом увеличения срока.

1944 год. По его заявлению "отпущен" на фронт. До конца войны, до Берлина — рядовой, на переднем крае.

1945 год. Вернулся в Ленинград, восстановился в ЛГУ.

1946 год. Экстерном сдает экзамены, и студенческие и кандидатские; Л. Гумилев — аспирант ЛГУ. И тут же — исключен из аспирантуры (после доклада А. Жданова об А. Ахматовой и М. Зощенко).

1948 год. Защитил кандидатскую диссертацию (история), принят научным сотрудником в Музей этнографии СССР.

1949 год. Третий арест. Без предъявления обвинения — десять лет ссылки в лагерь "Особого назначения" (Чурбай Нура, недалеко от Караганды).

1956 год. Освобожден и реабилитирован "за отсутствием события преступления"… Вернулся в Ленинград; библиотекарь в Эрмитаже "на ставке беременных и больных". Готовит докторскую диссертацию "Древние тюрки".

1962 год. Л. Н. Гумилев — доктор исторических наук.

1974 год. Вторая докторская диссертация — по географическим наукам "Этногенез и биосфера Земли" (ВАК не утвердил вначале по причине того, что эта работа "превосходит требования, предъявляемые к докторской диссертации"…).

1986 год. Уходит на пенсию в звании старшего научного сотрудника.

1989 год. Первоеиздание монографии "Этногенез и биосфера Земли". Ни одна книга не попала в магазины — все раскуплены еще на складе.

Л. Н. Гумилев умер в Ленинграде в 1992 году.

Опубликовано около двухсот его работ, среди них собственные стихи и переводы поэтов Востока.

О Русь, да благословенны будут люди твоя…

* Сначала был смертный приговор… Страшно подумать, чего бы лишилась Россия, будь он приведен в исполнение.

Неизвестный Лев Гумилев (Марина Георгиевна Козырева, хранитель мемориальной квартиры Л.Н.Гумилева)

В 2002 году исполнилось 90 лет со дня рождения замечательного историка, географа, тюрколога и этнолога Льва Николаевича Гумилева. Имя Гумилева не нуждается в рекламе, его книги не залеживаются на полках книжных магазинов и расходятся большими тиражами.

Помимо нестандартного подхода ученого ко многим историческим явлениям, глубине и широте его исторических познаний, одной из причин читательского интереса к его трудам является и то, что они написаны блестящим литературным, можно сказать, поэтическим языком. Вот с этой стороной творчества Л.Н.Гумилева знакомы немногие, а ведь он обладал несомненным поэтическим даром. Неудивительно, что он писал стихи, он не мог их не писать! Правда, поэтическим творчеством Гумилев занимался только в молодости – в 1930-е и позже, в Норильском лагере, в 1940-е годы. А В. Кожинов писал, что “...несколько опубликованных стихотворений в последние годы его (Л.Н.Гумилева –М.К.) не уступают по своей художественной силе поэзии его прославленных родителей", т.е. классиков русской литературы Н.С. Гумилева и А.А.Ахматовой. Одно из его стихотворений – "Поиски Эвридики" - было включено в антологию русской поэзии XX века “Строфы века” (под ред. Е.Евтушенко). Список таких авторитетных отзывов можно было бы и продолжить. Правда, сам Лев Николаевич не очень ценил свой поэтический талант, а, может быть, и не хотел, чтобы его сравнивали (что было бы естественно) с его родителями. Поэтому значительная часть его творческого наследия оказалась утраченной. К счастью, в конце своей жизни Лев Николаевич вернулся к этой стороне своего творчества и даже задумывал опубликовать кое-что из своих поэтических произведений. Обладая феноменальной памятью, Гумилев восстановил их, расположив по циклам. Но выполнить этот свой замысел он не успел. При жизни ученого были опубликованы лишь две его поэмы и несколько стихотворений, да и то в малотиражных, практически недоступных для широкого читателя сборниках. За последние годы некоторые его стихи были опубликованы в изданиях его научных трудов (напр., в серии "Мир Л.Н.Гумилева", из-во "ДИ-ДИК", Москва). К 90-летию со дня рождения Л.Н.Гумилева в Москве вышел сборник "Чтобы свеча не погасла" (М.,"Айрис пресс", 2002), в который впервые (наряду с культурологическими статьями и эссе) вошла большая часть его поэтических произведений. Однако ни одного полного собрания его литературных произведений так до сих пор и не появилось. А ведь стихотворной техникой и мелодией русского стиха Гумилев владел блестяще, обладая при этом громадной эрудицией в области истории, географии, этнографии и т.д. Кроме того, он был великолепным знатоком русской литературы вообще и поэзии в частности. Не зря он сам себя однажды назвал "последним сыном Серебряного века".

Л.Н.Гумилев довольно много занимался также и стихотворными переводами, в основном, с языков Востока. Это была работа, которую он делал, главным образом, для заработка, но, тем не менее, относился к ней очень серьезно. В свое время его переводы заслужили похвальные отзывы некоторых известных поэтов. Но они также были напечатаны в малотиражных сборниках и поэтому не очень доступны широкой аудитории.

Настоящая публикация была подготовлена для того, чтобы ознакомить широкий круг любителей поэзии со стихами Льва Николаевича Гумилева, с еще одним достойным именем в когорте поэтов России. Он был не только оригинальным Ученым, но и настоящим Поэтом.

Лев Гумилев, страж Азии, соперник Европы (http://oko-planet.su/history/historysng/144258-lev-gumilev-strazh-azii-sopernik-evropy.html)

Жизнь Льва Гумилева (1912 - 1992) даже при самом беглом рассказе – легенда. Редко кому так не везло в жизни, и мало кому так удалась судьба как ему.…

Все началось с того, что мальчик стал ребенком двух знаменитых людей, его отец - блестящий поэт Николай Гумилев, а мать - легендарная Анна Ахматова. Проблемы начались сразу – молодая мать, поэтесса Серебряного века, богемная светская львица, тяготилась пеленками и заботами. Отец, рыцарь жеста, предпочитал войну и охоту в Африке. Малыша отдали на руки бабушки, в имение Слепнево, в Бежецком уезде Тверской губернии, где маленький Лев прожил практически все детство и начальную пору юности в глуши, в отдалении от божественных образов матери и отца. Но одиночество и удаление от города сыграли свою положительную роль: мальчик вырос мечтателем, пожирателем книг, поклонником науки, географических атласов и мысленных путешествий.

Пока он жил в деревне, пока учился в школе в Бежецке, рухнула Российская империя, был расстрелян "за участие в антисоветском заговоре" отец, а мать взошла на поэтический Олимп.

В Петербург, поступать в университет, он явился в 1930 году, законченным романтиком, и был одновременно упрям, умен, грубоват, чем огорошил мать, каковая с трудом скрывала свою неприязнь к сыну. Считается, что гений отдыхает на детях гениальных родителей, но в случае с Гумилевым-младшим этого казуса не случилось. Лев вобрал в себя исключительную одаренность отца и матери, и эта "искра Божия" заблестала на том поприще. которое он избрал. Отпрянув от холодного приема, сын отправился в путешествия, и геологом странствовал по Саянам и Памиру до 1934 года. В Таджикистане Лев мимоходом выучил персидский язык, после чего легко поступил в университет. Но тут грянул выстрел в Кирова, и старую столицу накрыла волна репрессий. Студент Лев Гумилев был арестован. Серьезной причины не было, просто следователь НКВД ядовито заметил: "Вам не за что нас любить".

Эта фраза стала эпиграфом к дальнейшим мукам и пыткам судьбы, выпавшим на пути Гумилева. В итоге - 14 лет сталинских лагерей, с перерывом между арестами, штрафная рота, краткий эпизод в войне с фашизмом, участие в штурме Берлина. А затем снова арест, лагерь в заполярном Норильске, потом сибирская ссылка в Омск, и только в 1956 году выход на волю. реабилитация, возвращение в Ленинград, где обозленная мать отказывает сыну в прописке и тем самым фактически лишает права живать в северной столице.

Что стало причиной такого разрыва?

Дело в том, что все эти годы Гумилев умудрялся напряженно работать, писать одну за другой статьи, урывками публиковать написанное, и шаг за шагом набирать вес в научных и околонаучных кругах. Известность его росла, но эта слава была во многом скандальной. Его открытия и тезисы шокировали. Вспомним, хотя бы утверждение Гумилева о том, что никакого татарского ига на Руси после прихода Батыя не было, а это был гармоничный симбиоз двух этносов, союз двух схожих типов восточных деспотий, союз, который успешно существовал на протяжении 300 лет. Все кошмары татарской тирании – выдумки ученых европейской ориентации, посмотрите хотя бы на уцелевшие соборы Владимира, Киева, Рязани - утверждал Гумилев и советовал почитать переписку русских князей и Орды, изучить историю тогдашних походов против литовского князя Витовта, где русские и татары выступали одной армией, как союзники.

К этой одиозной для советской науки позиции Гумилев добавил, по крайней мере, еще одну крайне щекотливую тему, а именно тему межнациональных отношений, где утверждал, в частности, что пассионарность (об этом ниже) народов зависит от наличия в его составе активной группы пассионариев, людей типа Цезаря, Чингисхана, Петра Первого. Именно они, как дрожжи, поднимают и организуют национальный разбег, подчиняя себе менее энергичные, пассивные народы-аутсайдеры. Причем, эта этническая сила элит, чтобы избежать фиаско, должна, кроме всего прочего, тщательно соблюдать чистоту крови и не смешиваться в случайных браках с аутсайдерами… "Да он же фашист...", - зашептали по углам в научных углах, ну и ну, вот из таких сомнительных истин и рождается коричневая чума.

На фоне только-только отгремевшей страшной войны с фашисткой Германией такого рода обвинения против Гумилева были равны смертному приговору в науке. Этической уязвимостью трудов Гумилева тут же воспользовались его научные оппоненты. А возразить критикам, уточнить собственный посыл Гумилев просто не мог. Вчерашний политзаключенный долгие годы был лишен возможности публиковать свои книги, и только в 60-е годы известность и слава, наконец, увенчали голову Льва Николаевича Гумилева ореолом сияния. Дело доходило до абсурда, например, его сугубо-научную книгу «Этногенез и биосфера Земли» продавали на черном рынке как бестселлер. И она раскупалась в миг, потому что Гумилев предпочитал писать простым доходчивым языком.

Но вернемся к отношениям между сыном и матерью.

Для Анны Андреевной, живущей в кругу демократической элиты, законодательницы поэтической моды, слава сына в роли пропагандиста расовых теорий с привкусом антисемитизма была категорически неприемлема, она компрометировала мать. Вот почему она публично разорвала со Львом всякие отношения после его возвращения в Ленинград. Ни 14 лет лагерей, ни память о расстрелянном муже и отце Льва, ни собственные муки в период сталинских репрессий в этой кипящей точке души не имели значения… Последние пять лет перед смертью Анны Андреевны сын и мать вообще не виделись.

Как-то, уже позднее, в годы горбачевской перестройки, в одном из интервью у Гумилева спросили: "Лев Николаевич, а вы демократ? Тот прямо ответил, ну какой я демократ? Я – солдат. Мой отец офицер. Мои деды из солдат. Один из предков был на Куликовом поле…"

Ахматова писала, мой сын – мой ужас и мой крест.

Не менее драматично сложились отношения Гумилева в науке.

Тут надо разобраться. Как ученый Лев Гумилев принадлежал к так называемому кругу ученых-евразийцев. Эта историософская школа сформировалась в 20-е годы в кругу русских мыслителей эмигрантов, где первые роли играли филолог Николай Трубецкой, географ Петр Савицкий, философ Лев Карсавин, историк Георгий Вернадский. Заявив о себе программным трудом «Исход к Востоку», они позднее издавали газету «Евразия» и журнал «Версты». Вкратце, новизна этого движения состояла в том, что его сторонники по-новому разделили географическую карту Европы и Азии, где выделили так называемый евразийский континент, граница которого на востоке шла по горам Хингана на границе с Китаем, а западный край был очерчен по линии Карпат.

Этот континент обладает своими краеугольными психофизическими чертами, населен так называемыми туранцами, и противостоит Европе как целое. В рамках этой общности восточные славяне, болгары, русские и жители степей, татары, монголы, азиатские обитатели предгорий есть разноязычное единство, где той же Московской Руси принадлежала (и принадлежит) роль западного форпоста Великой Степи, и если бы Русь не стала Улусом в период монгольской экспансии, Московия была бы обречена на поражение в натиске западноевропейских армий, а также дальнейшую культурную ассимиляцию.

Гумилев стал самым ярким учеником евразийцев и совершил серию ярких научных открытий в пользу этой школы. Надо ли говорить, что у нас в науке и в обществе первенствуют абсолютно другие идеи - идеи европоцентризма. Только в Европе из колыбели Греции, из научных прозрений Аристотеля и Платона, из истории христианства, из общественных потрясений Великой французской революции, из побед буржуазной английской технической революции и культурных достижений русской культуры 19 и 20 веков и складывается единый космос Европы, место рождения высшей истины, союз передовых государств, лидеров мировой цивилизации. Россия - часть этого победного натиска, пусть и не самая успешная с политической точки зрения, но всё же одна из великих супердержав.

С точки зрения Гумилева, это - глобальная ошибка.

Европа находится на излете истории, в стадии кризиса и упадка, в фазе стагнации и исчерпанности пассионарной энергии. Кроме того, никогда, говорил он, немцы, англичане и французы не примут нас в круг равных, всегда дружба с Россией будет формой скрытой эксплуатации. Наши союзники - на Востоке, в Азии, там, в краю надежных, моральных, совестливых народов мы найдем верных друзей и побратимов. Ведь все мы туранцы, у нас общая кровь, общая доля, наконец, общий ландшафт проживания.

Ландшафту Гумилев придавал исключительное значение. С его очки зрения великая равнина, идущая от Карпат на восток к Тихому океану, равнина, прорезанная руслами огромных спокойных рек, простор, отороченный с севера полосой великого леса, загородившего нас от дыхания холодной Арктики, и горный бастион на юге, отрезавший степь от Индии и Китая – вот наша земля, вот наша общая купель и отчизна. Мы - внуки леса и дети коня. Вот в чем истоки нашей ментальности. Российская империя - наследник монгольской Орды, после развала которой на смену Сарая столицей явилась Москва. Симфонизм православия сходен по этическому настрою с духом ислама и буддизма. А Европа - это все от лукавого! Мы должны знать Европу, не враждовать с ней, но любить ее мы не должны и все ее исторические победы для нас только поле для поражений. Кошмар европейской модели развития, какой пережила Россия в попытке жить в 20 веке по законам научного коммунизма и спекуляций Маркса, - разве этого урока нам недостаточно? Мы не смогли унаследовать ни дух европейских революций, ни плоть научных открытий, даже христианство в его католической форме мы не приняли и отвергли.

К этим постулатам Гумилев, развивая идеи переориентации России на Восток, добавил две кардинальных идеи. Идею этноса и пассионарность. Рамки статьи не позволяют подробно описать эти сложные феномены, скажем только, что этнос (термин Гумилева сегодня весьма популярен) - это общенациональное единство (например, греки, финикийцы, римляне, монголы, русские), которое, достигнув стадии суперэтноса, существует в этой фазе примерно 1200 лет, после чего, исчерпав пассионарный порыв, переживает стадию упадка, деградации и рассеяния. А как же евреи или армяне, восклицали его оппоненты, эти нации существуют как национальная общность, по крайней мере, не меньше двух с половиной тысяч лет? Это не этносы, отвечал Гумилев, потому что эти народы существуют в отрыве от родового ландшафта, в рамках «антропологического ландшафта», в состоянии рассеяния и «химерной целостности».

Надо ли говорить, что эти эксцентричные идеи были не по нраву ни западникам, ни славянофилам. Многие критики Гумилева вообще считали его книги псевдоисторическими романами, занимательной беллетристикой, чтивом без опоры на факты, написанным в жанре псевдонаучных трактатов. Вступать в научную полемику с романистом просто глупо. Для критиков Гумилева его книги стоят на полке рядом с «трудами» Кастанеды или Фоменко - один гениально выдумал мифологию мексиканских шаманов, другой сочинил парадоксальную хронологию.

Полемизировать с научной фантастикой? Увольте!

Еще более непривычной для научной логики выглядит вторая глобальная идея Гумилева, о пассионарности. В двух словах, этнос, по мнению Гумилева, есть часть земной ноосферы, учение о которой сформулировал наш выдающийся мыслитель, геохимик, академик Владимир Вернадский. Земля есть слагаемое активности двух субстанций – биологической массы живых существ и созидательной энергетики человека или ноосферы. Ноосфера есть род созидательной плазмы, состояние живого вещества, подвластного физическим законам. Этнос как часть этого энергетического поля, как природный организм, находясь в пассионарной стадии, производит выброс, флуктуацию энергии (монгольская Орда под эгидой Чингисхана устремляется в великий набег) и преображает контур силовых полей ноосферы. В этом смысле толчок развития – мутация этноса. Мутация, которая помогает выжить и преодолеть кризис возможного вырождения. Так, мутируя, вирус гриппа превращается в пандемию.

Исследуя эти пассионарные толчки, Гумилев приходит к совершенно умопомрачительным идеям. Очерчивая границы энергетических швов, которые проходят по Европе и Азии за последние три тысячи лет, ученый отмечает, что эти линии развития (например, Палестина, Эллада, Рим или Германия, Франция, Англия) выглядят на глобусе полосками света среди окружающей тьмы, словно следы от удара бичом. И этот энергетический знак, пишет Гумилев, есть следствие некоего удара из Космоса.

Удивительно, что идея энергетического толчка, вспоминает Гумилев, родилась у него в пору молодости, когда он был арестован и находился в камере, в тот самый момент, когда он, лежа на цементном полу, увидел жаркий солнечный луч из крохотного оконца под потолком. Луч косым столбом света озарил мрачное узилище…

100-летие Льва Гумилева было отмечено в Петербурге и Москве торжественными конференциями, заседаниями и научными докладами. Научное наследие Гумилева окончательно вошло в научный космос современной России и современной Азии.

К 100-летию Льва Гумилева (http://www.antirasizm.ru/index.php/news/826--100---)

1 октября исполнилось 100 лет со дня рождения одного из самых парадоксальных мыслителей России – Льва Николаевича Гумилева.

Лев Гумилев родился в 1912 г. в Царском селе, в семье двух выдающихся русских поэтов – Анны Ахматовой и Николая Гумилева. С 1934 г. он начал учиться на историческом факультете Ленинградского университета. В 1935 году был исключён из университета и арестован, но через некоторое время освобождён по просьбе матери. В 1937 году был восстановлен в ЛГУ, но в марте 1938 года был снова арестован и осуждён на пять лет. По отбытии срока вступил добровольцем в Красную Армию, дошел до Берлина, был награжден двумя медалями.

После демобилизации Л.Гумилев был восстановлен в ЛГУ, закончил его и поступил в аспирантуру, из которой был исключен после постановления ЦК ВКП (б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» от 14.08.1946, в которых резко критиковалась Анна Ахматова.

В декабре 1948 г. Л.Гумилев защитил в ЛГУ диссертацию на степень кандидата исторических наук по теме «Подробная политическая история первого тюркского каганата», стал работать научным сотрудником в Музее этнографии народов СССР, но в августе 1949 г. был вновь арестован и осуждён Особым совещанием на 10 лет. Был освобожден и реабилитирован в 1956 г.

В 1961 и 1974 гг. защитил докторские диссертации по географии и истории (в присуждении Л.Гумилеву степени доктора географических наук ВАК отказала). Уже после перестройки был выдвинут в действительные члены Академии наук, но так и не был избран. До самой смерти в 1992 г. работал в Научно-исследовательском институте географии при Ленинградском государственном университете. В течение ряда лет публикации Л.Гумилева были под запретом.

Уже из самой биографии Гумилева видно, какую тяжелую судьбу ему пришлось претерпеть. Всего его арестовывали четыре раза, а под следствием он был шесть раз. Многие исследователи сходятся на том, что постоянная угроза посадки и реальные посадки Гумилева служили советским властям инструментом управления его матерью, Анной Ахматовой. С широко известным на западе поэтом не так легко было расправиться, как с десятками тысяч других людей, и Лев Гумилев стал своеобразным заложником советской власти. Очевидно и то, насколько талантлив был сын двух великих русских поэтов, насколько широки были его научные и культурные интересы. Несмотря на многолетние скитания по лагерям, он активнейшим образом продолжал заниматься наукой.

Основной вклад Гумилева в науку состоит в разработанном им комплексе оригинальных методов изучения этногенеза, а именно в параллельном изучении исторических сведений о климате, геологии и географии вмещающего ландшафта и археологических и культурных источников. Основу его исследования составила оригинальная "пассионарная теория этногенеза", с помощью которой он пытался объяснить закономерности всемирного исторического процесса, развития, угасания и исчезновения этносов. Гумилев был не только ученым: он занимался и литературным трудом, писал стихи.

Однако принципиальному и честному исследователю придется признать: талант и обстоятельства судьбы Л.Гумилева не должны служить препятствием к критическому разбору его теорий. Так, теория этногенеза была подвергнута жесткой критике целым рядом ученых. По словам Я.Лурье, проверка историографического построения Гумилева «на материале источников по истории древней Руси обнаруживает, что перед нами — не попытка обобщить реальный эмпирический материал, а плод предвзятых идей и авторской фантазии». Такой же точки зрения придерживался видный ученый-норманист Л.Клейн. Некоторые ученые вообще сравнивают Гумилева с одиозным автором работ по "новой хронологии" А.Фоменко и считают ценность его научного вклада фактически нулевой. Теории Л.Гумилева в известной степени послужили идеологической подкладкой для русских националистов, а некоторые исследователи, в частности, В.Шнирельман и А.Янов, прямо обвинили Гумилёва в антисемитизме и критикуют его исторические работы, хотя и не считают его "псевдоученым".

Л.Гумилев пользуется гораздо большей популярностью в Татарстане и Казахстане, чем в центральной России – в силу того, что в своих исторических работах скорее благотворно оценивал роль монгольско-татарского завоевания для России. Так, в 2005 г. в Казани Льву Гумилёву был поставлен памятник, на постаменте которого выбиты слова: «Русскому человеку, всю жизнь защищавшему татар от клеветы». В 1996 г. в столице Казахстана Астане именем Гумилёва был назван Евразийский Национальный университет.

До сих пор Л.Гумилев остается одной из самых спорных фигур в российской науке и культуре. Наверное, если бы не столь мучительная житейская судьба ученого, и его научная судьба складывалась бы несколько иначе. Потомкам же предстоит еще кропотливая работа – не только запечатлеть его судьбу в контексте всей его семьи, оставившей такой мощный след в культуре России, но и отделить истинные научные достижения ученого от спорных взглядов и заблуждений.

Биография (С. Б. ЛАВРОВ, профессор вице-президент Русского Географического общества)

Начиная читать последнюю книгу Л. Н. Гумилева «От Руси до России: очерки этнической истории» — ту, которая сейчас перед вами,—я испытывал чувство неуверенности. Ведь сюжеты, о которых в ней идет речь, неоднократно излагались автором, не говоря уже о других ученых и писателях. Как в этом случае можно избежать повторов, и прежде всего повторов самого себя? Ну, например, фигура Чингисхана, ведь она уже выписана, и блестяще, высокохудожественно выписана, Гумилевым в книге «В поисках вымышленного царства» (М., Наука, 1970). Но страх увидеть повторы рассеялся при прочтении — я с удовлетворением отметил, что практически везде найдены редкие возможности рассказать об известном совершенно по-новому.

Гумилевский способ изложения вообще какой-то неповторимый. Вот и в книге «От Руси до России» идет разговор об очень далеких по времени событиях и вдруг вставляется вполне современное словечко. Кажется — дикий диссонанс, популярщина? Но у Гумилева это всегда к месту, всегда естественно и органично. Книга написана так, что создает эффект живого, эмоционального рассказа, разговора с автором. Она воскрешает в памяти его беседы по телевидению, какие-то неспешные, домашние и вместе с тем необычайно глубокие и информативные.

В то же время книга «От Руси до России» — не учебник по истории. Это скорее «начертание» истории России, в чем-то похожее на давнюю работу Г. В. Вернадского «Начертание русской истории», вышедшую в Праге в 1927 г. «От Руси до России» — это книга анализа и раздумий, результат очень личностного, а значит — нового осмысления всей русской истории.

Основная ценность этой работы Л.Н.Гумилева, на мой взгляд, в ее цельности, что является выражением верности автора главной идее его творчества. Такой генеральной идеей для Л.Н.Гумилева было евразийство — значительное направление русской исторической мысли, возникшее в первой половине нашего века. «Вообще меня называют евразийцем — и я не отказываюсь, — говорил сам Лев Николаевич в одном из интервью, — ...это была мощная историческая школа. Я внимательно изучал труды этих людей. И не только изучал. Скажем, когда я был в Праге, я встретился и беседовал с Савицким, переписывался с Г.Вернадским. С основными историко-методоло-гическими выводами евразийцев я согласен» («Наш современник», 1991, №1, с. 132.).

Евразия, по Гумилеву, — это «не только огромный континент, но и сформировавшийся в центре его суперэтнос с тем же названием». Обобщая результаты своих исследований по евразийской истории, Л.Н.Гумилев пишет: «Этот континент за исторически обозримый период объединялся три раза. Сначала его объединили тюрки, создавшие каганат, который охватывал земли от Желтого моря до Черного. На смену тюркам пришли из Сибири монголы. Затем, после периода полного распада и дезинтеграции, инициативу взяла на себя Россия: с XV в. русские двигались на восток и вышли к Тихому океану. Новая держава выступила, таким образом, «наследницей» Тюркского каганата и Монгольского улуса.

Объединенной Евразии во главе с Россией традиционно противостояли: на западе — католическая Европа, на Дальнем Востоке — Китай, на юге — мусульманский мир».

Ядро концепции евразийства — в объективном характере единства суперэтноса, единства страны, возникшей на огромной территории от Балтийского моря и Карпат до Тихого океана. Именно поэтому идея евразийства одновременно является для Л.Н.Гумилева критерием оценки тех или иных фигур российского прошлого. И поэтому он — «антипетровец». Это ощущается уже по заголовку раздела, посвященного реформатору Руси, — «Петровская легенда» — и еще более четко из самого текста: «При Екатерине II родилась петровская легенда — легенда о мудром царе-преобразователе, прорубившем окно в Европу и открывшем Россию влиянию единственно ценной западной культуры и цивилизации». Но, критикуя многие шаги Петра I, Л.Н.Гумилев в то же время смягчает оценки, отмечая, что отношение русского самодержца к Европе, «при всей его восторженности, в известной мере оставалось, если можно так выразиться, «потребительским». А о реформах Петра Л.Н.Гумилев замечает, что все они «были, по существу, логическим продолжением реформаторской деятельности его предшественников».

Более того, Л.Н.Гумилев почти «амнистирует» Петра I. Почему? Ответ на этот вопрос, мне кажется, можно найти в следующих словах: «Весь XVIII в. соседние народы по инерции воспринимали Россию как страну национальной терпимости — именно так зарекомендовало себя Московское государство в XV—XVII вв. И поэтому все хотели попасть «под руку» московского царя, жить спокойно, в соответствии с собственными обычаями и с законами страны». Это означает, что и в петровский период продолжался процесс становления империи, а поскольку в империю влился еще «целый ряд этносов, органично вошедших в единый российский суперэтнос», расширив территорию его расселения от Карпат до Охотского моря, значит, можно «амнистировать» даже «западника» Петра...

Читая Л.Н.Гумилева, на фактах убеждаешься в том, что вопрос: «Запад или Восток?» — вечный вопрос нашей истории. Вот Русь эпохи Александра Невского. Александр и Батый — союзники. «Русские княжества, принявшие союз с Ордой, полностью сохранили свою идеологическую независимость и политическую самостоятельность... Русь была не провинцией Монгольского улуса, а страной, союзной великому хану». Но в то же время существовала и «программа западников» — «объединить силы всех русских князей и изгнать монголов». При этом «рыцари Ордена, купцы Ганзы, папа и император вовсе не собирались тратить свои силы на объединение чужого им государства». Так, анализируя прошедшее, Л. Н. Гумилев показывает, что для России евразийское единство всегда предпочтительнее союза с Западом.

Но Гумилев не был бы Гумилевым, если бы ограничился лишь популяризацией концепции евразийства. Он отнюдь не стал эпигоном своих великих предшественников. В 1979 г. — не так уж давно — было опубликовано серьезнейшее произведение Льва Николаевича «Этногенез и биосфера Земли». В нем, а также в книгах, вышедших в последние годы («Древняя Русь и Великая степь». — М., Мысль, 1989; «География этноса в исторический период». — Л., Наука, 1990.), изложена целостная теория этногенеза с ее ключевым звеном — учением о пассионарности и ее носителях — пассионариях.

Пассионарии — это конкистадоры, устремлявшиеся вслед за Колумбом за океан и погибавшие там. Пассионарии — это Жанна д'Арк, Кутузов и Суворов. А субпассионарии, у которых перевешивает «импульс инстинкта», — это почти все чеховские персонажи. «У них как будто все хорошо, а чего-то все-таки не хватает; порядочный, образованный человек, учитель, но... «в футляре»; хороший врач, много работает, но "Ионыч"» («География этноса в исторический период».

Пассионарность проявляется у человека как непреоборимое стремление к деятельности ради отвлеченного идеала, далекой цели, для достижения которой приходится жертвовать и жизнью окружающих, и своей собственной. Именно сила пассионарности создает такие специфические человеческие коллективы, как этносы (народы), а изменение во времени числа пассионариев изменяет и возраст этноса, то есть фазу этногенеза.

Мне нет нужды пересказывать здесь теорию этногенеза своими словами, тем самым упрощая, примитивизируя ее, ибо вкратце она изложена самим Л. Н. Гумилевым в разделе «Вместо предисловия». Более того, в книге «География этноса в исторический период» суть достаточно сложного понятия «пассионарность» раскрывается на простых примерах. Эта книга, как представляется, может быть своеобразным комментарием к другим, более сложным трудам автора. В отличие от работ, написанных «академическим способом», ее стиль, по выражению Г. Державина, — «забавный русский слог», то есть простой разговорный язык. Ибо нет научной идеи, которую нельзя было бы изложить ясно и четко любому человеку со средним образованием.

Здесь я хотел бы коснуться лишь одного аспекта теории этногенеза. Гумилевская концепция неподготовленным читателем чаще всего воспринимается как чисто историческая, а это не совсем верно. На мой взгляд, создавая теорию этногенеза, Л. Н. Гумилев выступал прежде всего как географ. Ведь эта теория неразрывно связана с понятием «кормящий ландшафт». «Новые этносы, — писал он, — возникают не в монотонных ландшафтах, а на границах ландшафтных регионов и в зонах этнических контактов, где неизбежна интенсивная метисация»5. Поэтому первым параметром всей этнической истории он называет «соотношение каждого этноса с его вмещающим и кормящим ландшафтом, причем утрата этого соотношения непоправима: упрощаются, а вернее, искажаются, и ландшафт, и культура этноса»".

В последней своей книге Л. Н. Гумилев остается верен этим положениям. Рассматривая успешное продвижение русских «встречь солнца» — в Сибирь, — он замечает, что предпосылкой успеха похода Ермака, экспедиций С. Дежнева и Е. Хабарова была не только пассионарность русских того времени, но и то, что, «продвинувшись в Сибирь, наши предки не вышли за пределы привычного им кормящего ландшафта — речных долин. Точно так же, как русские люди жили по берегам Днепра, Оки, Волги, они стали жить по берегам Оби, Енисея, Ангары и множества других сибирских рек». Кстати, современная картина расселения, цепочек городов, транспортных магистралей подтверждает большую инерционность этой приверженности к «кормящему ландшафту», несмотря на всю грандиозность перемен века научно-технического прогресса.

Идею о Евразии как о едином целом Л. Н. Гумилев подкрепляет соображениями о «кормящем ландшафте» — разном, но всегда родном для данного этноса. «Разнообразие ландшафтов Евразии благотворно влияло на этногенез ее народов. Каждому находилось приемлемое и милое ему место: русские осваивали речные долины, финно-угорские народы и украинцы — водораздельные пространства, тюрки и монголы — степную полосу, а палеоазиаты — тундру. И при большом разнообразии географических условий для народов Евразии объединение всегда оказывалось гораздо выгоднее разъединения».

В еще недавнее «время догматов» за подобные высказывания модно было упрекать Л. Н. Гумилева в географическом детерминизме. Замечу, однако, что географический детерминизм не представляет собой какой-то единой концепции. Он менялся со временем, вбирая в себя новый естественно-научный материал. Можно предложить читателю, предвзято относящемуся к этой проблематике, проделать необычный эксперимент, который позволит ему по-другому взглянуть на стереотипы: взять наугад отрывок из предлагаемой книги и отрывок из первой части «Курса русской истории» В. Ключевского, сравнить их, отвлекаясь от имен авторов, а потом ответить на вопрос: кто больший географический детерминист?

Конечно, воззрения Л. Н. Гумилева — это далеко не традиционный географический детерминизм, а очень сложная система, в которой взаимодействуют не локальные объекты, а Космос и биосфера Земли в целом. В этой системе представлен весь комплекс взаимоотношений этноса и «его» ландшафта. Достигнутый автором уровень обобщений и выводов просто поражает.

Но истинный масштаб сделанного Львом Николаевичем невозможно верно оценить, не принимая во внимание обстоятельств его личной жизни. А были эти обстоятельства непомерно тяжелыми. О лагерях и четырнадцати годах, проведенных там, Лев Николаевич рассказывал неохотно, никогда не вспоминая о своих страданиях, все больше — о людях, с которыми там сталкивался. И не было у него ни озлобленности, ни неприятия всей той страшной для него эпохи. А могла бы быть — ведь первую свою диссертацию, как и первую книгу, он «писал» в лагерях, то есть обдумывал концепцию, строил повествование, держа в голове даты, имена, события... Между двумя лагерными сроками Гумилева пролегли война, фронт, и дошел Лев Николаевич до Берлина. Но вместо ожесточения у него была большая доброта к людям, желание поделиться всем, что знает сам, воспитать достойных учеников. (И это ему удалось — у Л. Н. Гумилева остались очень верные и способные ученики.)

И после освобождения трудностей хватало с избытком. Когда Лев Николаевич блестяще защитил вторую докторскую диссертацию, уже по географии (первая была по истории), последовал вызов в Высшую аттестационную комиссию. И там «черным рецензентом» был задан нелепый вопрос: «А Вы кто — историк или географ?» И второй докторской степени он не был удостоен. Бюрократы от науки не поняли, что уже тогда началась эпоха интеграции наук, а Л. Н. Гумилев был интегратором в лучшем смысле этого слова. И не только истории и географии, но и этнографии, востоковедения, психологии. Он был, в отличие от ревнителей «чистых» наук, энциклопедистом и высоко ценил В. И. Вернадского, который еще в 30-е годы сказал знаменитую фразу: «Мы все более специализируемся не по наукам, а по проблемам».

Романовский Ленинград также не жаловал Л. Н. Гумилева. Жил он до последних лет в комнатке неподалеку от станции метро «Владимирская», в коммунальной квартире. В эпоху догматов и разносной критики ни одно «светило» официальной науки не снисходило до прямых попыток опровергнуть концепцию этого ученого, а научные работники рангом пониже ограничивались «ловлей блох» — поиском ошибок в датах или именах. И это замалчивание научной концепции, носившее тотальный характер, было формой самых злых и беспощадных нападок на ее автора. Представляется, что господствовавший тогда в официальной науке рефрен: «Читать Гумилева не надо» — был рожден в том числе и завистью.

Основной труд его жизни — «Этногенез и биосфера Земли» — был опубликован как бы полулегально — депонирован в ВИНИТИ. Там эту книгу можно было заказать, но для этого надо было знать, что она существует. Купить же ее было почти невозможно. Помнится, сам Лев Николаевич очень гордился тем, что на небогатом «черном» книжном рынке той поры ее можно было приобрести лишь по очень высокой цене..

Л. Н. Гумилеву часто шли приглашения из-за границы от университов и академий — приехать, прочитать лекции. Но он никуда не ехал, по-моему, он просто не хотел получать отказов «в соответствующих органах». В одном-единственном письме в ЦК КПСС, написанном Гумилевым уже в 80-е годы, он просил о самом простом: разрешении «быть как все» — читать лекции, печататься, пропагандировать свои научные идеи.

В середине 80-х годов опала с Л. Н. Гумилева была снята, но с победой «демократии»... все вернулось на круги своя. Только на последнем году жизни стал Лев Николаевич академиком, но Академии естественных наук, а не Российской академии наук — туда прошла новая номенклатура, а его опять «не сочли». Впрочем, внешние знаки признания волновали Л. Н. Гумилева мало. Для него важно было другое. И уже в больнице, за месяц до смерти, он сказал мне об этом: «А все-таки я счастливый человек, я всегда писал то, что думал, то, что хотел, а они (случайные в науке люди. — С.Л.) — то, что им велели».

Безусловно, в жизни Льва Николаевича, в том числе и в послевоенной и послелагерной эпопее, встречались и добрые люди. Один из них — А. А. Вознесенский, в 40-е годы ректор Ленинградского университета, — помог ему вернуться в город, другой — академик А. Д. Александров, ставший ректором после расстрелянного Вознесенского, — принял опального ученого на работу в университет. С тех пор тридцать лет Л. Л. Гумилев работал на географическом факультете ЛГУ и считал факультет и Географическое общество СССР своей «экологической нишей», где его любили, где не было гонителей и врагов, а были друзья и ученики, где можно было отвлечься от внешних неприятностей («Советская культура», 15 сентября 1988 г.). И если появлялись где научные статьи Л. Н. Гумилева в ту пору, полную «табу», так это в «Известиях Географического общества» и в университетских «Вестниках».

У Льва Николаевича была не только своя научная концепция, но и четкая политическая позиция, обнародованная им в последние годы. Для людей, не знавших Гумилева, это было действительно странно: ведь он всегда подчеркивал, что занимается только историей до XVIII в., и вдруг выступил... в передаче «600 секунд». А тем не менее понять это довольно просто, принимая во внимание то, что политические оценки Л. Н. Гумилева не существовали в отрыве от его нравственных и научных убеждений, сформировавшихся отнюдь не за последние годы, а за всю многотрудную жизнь.

Еще в юности, в начале 30-х годов, когда он работал в Таджикистане малярийным разведчиком, произошло знакомство Л. Н. Гумилева с Востоком. Потом лагерная эпопея прервала востоковедческие исследования почти на три десятка лет, и только в 60-х годах родилась его знаменитая «Степная трилогия» (Это масштабное произведение Л. Н. Гумилева по издательским соображениям вышло в виде четырех книг: «Хунну». — М., Изд-во восточной литературы, 1960; «Древние тюрки». — М., Наука, 1967; «Поиски вымышленного царства». — М., Наука, 1970; «Хунны в Китае».— М., Наука, 1974.).

Л. Н. Гумилев первым возвысил свой голос в защиту самобытности тюрко-монгольской истории. Первым выступил против евроцентристской легенды о татаро-монгольском иге, об извечной вражде кочевников Степи с оседлыми земледельцами. И выявил, что не было некоей непрерывной войны не на жизнь, а на смерть, а была система динамичных и сложных политических отношений при неизменности симпатий и уважении этнического своеобразия друг друга. «Плоды пылкой фантазии, воспринимаемые буквально, — заключал автор, — породили злую, «черную» легенду о монгольских зверствах».

В своей последней книге Гумилев-историк, продолжая борьбу со «злой легендой», дает много нового, нестандартного. Таково, например, разоблачение устоявшейся версии о событиях начала XIII в. в Средней Азии. Версия эта, гласящая: «дикие кочевники разрушили культурные оазисы земледельческих народов в бассейнах Сырдарьи и Амударьи», — создавалась, как отмечает Л. Н. Гумилев, придворными мусульманскими историографами. А действительность была совсем иной. В древнем Хорезме солдаты-тюрки составляли главную военную силу. От них страдало и против них восставало население Самарканда, Бухары, Мерва. При этом хорезмшах Мухаммед сам был инициатором войны с монголами «только из-за того, что степняки не верили в Аллаха». Легендой являются и сведения о Мерве, который восстанавливал численность своих вооруженных отрядов и восставал через год после очередного «тотального разорения».

Лев Николаевич всегда писал правду о евразийских народах, испытывая к ним огромную любовь и симпатию. «Лично мне, — говорил Л. Н. Гумилев, — тесные контакты с казахами, татарами, узбеками показали, что дружить с этими народами просто. Надо лишь быть с ними искренне доброжелательными и уважать своеобразие их обычаев. Ведь сами они свой стиль поведения никому не навязывают» («Известия», 13 апреля 1988 г.). В 1967 г. на титуле одной из своих книг он напишет: «Посвящаю эту книгу нашим братьям — тюркским и монгольским народам Советского Союза». Недаром на гражданской панихиде по Л. Н. Гумилеву, проходившей в Русском Географическом обществе, среди множества телеграмм с соболезнованиями особой теплотой выделялись две: от лидера Татарстана Минтимера Шаймиева и Президента Азербайджана Абульфаза Эльчибея. Для ученого-евразийца и татары, и монголы, и азербайджанцы, вообще все, кто боролся за сохранение единства страны, за единство ее государственности, всегда были «нашими».

Что же касается политических убеждений Л. Н. Гумилева, то они лучше всего проявились в том, что он всегда оставался самим собой. Никогда не менял он своего отношения к миру из конъюнктурных соображений. Он не трансформировал ни свое восприятие советской власти, ни свое отношение к нашей интеллигенции. Он не был фрондером или диссидентом в эпохи культа и застоя, не участвовал в «самиздате». Более того, он никогда не отрицал целиком Маркса и даже в своих последних книгах неоднократно ссылался на него. И поэтому самого Л. Н. Гумилева стоит или не принимать, или — лучше — принимать, но целиком.

Работая со Львом Николаевичем тридцать лет, мы всегда сознавали, что имеем дело с великим ученым. Страна осознала это позже, когда пошли в печать книги, написанные ранее и лежавшие в ящике письменного стола. Вслед за «Этногенезом», но отнюдь не сразу, а уже в пору полного снятия «табу» в годы «перестройки» пошла новая волна книг Л. Н. Гумилева, развивающих эту теорию. Приходилось только поражаться тому, как ученый в довольно преклонном возрасте мог править и обновлять одновременно несколько своих работ. Помогала изумительная память, натренированная в лагерные, самые тяжелые годы. Не меньшее уважение вызывало умение маститого ученого со сложившимися взглядами впитывать новую информацию из работ современных историков (например, из трудов А. М. Панченко и Р. Г. Скрынникова по истории Московской Руси XV—XVII вв.), переосмысливать ее и делать на этой основе оригинальные выводы.

В книге «От Руси до России» Л. Н. Гумилев приоткрывает, на мой взгляд, тайны многих современных противостояний (например, суннитов и шиитов), корни которых — в далеком прошлом. В евразийском контексте, по-своему трактует Л. Н. Гумилев и причины воссоединения Украины с Россией: «Первостепенное значение имела единая суперэтническая принадлежность России и Украины, массовая поддержка «своих», которыми были единоверцы». Как подчеркивает автор, «в отношениях России и Украины ярко проявилось такое качество русского чело- \ века, как терпимость к нравам и обычаям других народов». Л.Н. Гумилев наглядными историческими примерами подтверждает здесь высказывание Достоевского о том, что у русских есть умение понимать и принимать все другие народы. Думается, что в нашу эпоху это звучит более чем актуально.

Читая Гумилева, легко убедиться, насколько глубже его анализ истории, чем некоторые современные злобно-безграмотные ее интерпретации. Л. Н. Гумилев не оставляет камня на камне от попыток изобразить русскую историю как «серию покорении», как историю исключительно силового создания «империи», которая закономерно должна была разрушиться... Давайте вспомним еще один яркий пример из интервью Л. Н. Гумилева, озаглавленного «Меня называют евразийцем...». Пример касается Грузии: «Долгое время первые Романовы — Михаил, Алексей, даже Петр — не хотели принимать Грузию, брать на себя такую обузу. Только сумасшедший Павел дал себя уговорить Георгию XIII и включил Грузию в состав Российской империи. Результат был таков: в 1800 году насчитывалось 800 тысяч грузин, в 1900-м их было 4 миллиона... И когда русские войска защитили Грузию от горцев, она много выиграла от этого» («Наш современник», 1991, №1, с. 140.).

К сожалению, «наверху» так и не осознали, насколько Л. Н. Гумилев современен, даже, если можно так сказать, политичен, когда говорит о далеком прошлом. И невольно возникает гнетущая мысль: а если бы евразийские взгляды этого ученого были поняты теми, кто делает национальную политику страны, если бы был воспринят хотя бы дух гумилевской концепции — дух высокого уважения ко всем народам, если бы советниками по национальным вопросам были люди типа и масштаба Л. Н. Гумилева? Может быть, меньше было бы тогда межнациональных конфликтов и пожаров братоубийственных войн, полыхающих сейчас на рубежах России?

Более чем современно звучит и вот эта характеристика внутренних сил, выступавших некогда против единства страны: «Требовали от своих князей проведения политики сепаратизма и жители Минска, Гродно и других городов северо-запада Русской земли. Стремление к самостоятельности стало всеобщим, распад был неминуем». Будь она своевременно услышана, может быть, не началась «война суверенитетов» и предотвратился распад великой державы? Ведь недаром Лев Николаевич любил такой афоризм: «Кто владеет прошлым — тот владеет настоящим, кто владеет настоящим — владеет будущим».

Мне вообще представляется, что в новых исторических условиях идеи евразийства, развитые Л. Н. Гумилевым, могут оказаться актуальнее, чем когда бы то ни было. На крутых поворотах истории (а мы сейчас, безусловно, переживаем такой) всегда встает вопрос: какой должна быть стратегическая линия, какие выбрать ориентиры, с кем быть? Давайте же прислушаемся, пусть и с опозданием, к голосу теперь уже покинувшего нас великого евразийца.

Раздел «Вместо послесловия» последней книги Л. Н. Гумилева можно считать завещанием выдающегося ученого, который, уходя из жизни в смутное, тяжелое время, делится своими мыслями, стремится помочь нам выйти из этой безнадежности и «тупиковое». Далее, как мне кажется, нельзя обойтись без длинной цитаты: «Исторический опыт показал, что, пока за каждым народом сохранялось право быть самим собой, объединенная Евразия успешно сдерживала натиск и Западной Европы, и Китая, и мусульман. К сожалению, в XX в. мы отказались от этой здравой и традиционной для нашей страны политики и начали руководствоваться европейскими принципами — пытались всех сделать одинаковыми. А кому хочется быть похожим на другого? Механический перенос в условия России западноевропейских традиций поведения дал мало хорошего, и это неудивительно. Ведь российский суперэтнос возник на 500 лет позже. И мы, и западноевропейцы всегда это различие ощущали, осознавали и за «своих» друг друга не считали. Поскольку мы на 500 лет моложе, то, как бы мы ни изучали европейский опыт, мы не сможем сейчас добиться благосостояния и нравов, характерных для Европы. Наш возраст, наш уровень пассионарности предполагают совсем иные императивы поведения.

Это вовсе не значит, что нужно с порога отвергать чужое. Изучать иной опыт можно и должно, но стоит помнить, что это именно чужой опыт». И далее: «Конечно, можно попытаться «войти в круг цивилизованных народов», то есть в чужой суперэтнос. Но, к сожалению, ничто не дается даром. Надо осознавать, что ценой интеграции России с Западной Европой в любом случае будет полный отказ от отечественных традиций и последующая ассимиляция».

Думается, что, проведя нас через десять веков русской истории, Л. Н. Гумилев имел право сделать такое заключение.

Биография (ru.wikipedia.org)

Родился в Царском селе 1 октября 1912 года. Сын поэтов Николая Гумилёва и Анны Ахматовой[2][3]. В детстве воспитывался у бабушки в имении Слепнёво Бежецкого уезда Тверской губернии.

С 1917 до 1929 года жил в Бежецке. Учился в школе № 1 г. Бежецка с 1926 года по 1929 год. С 1930 года в Ленинграде. В 1930—1934 годах работал в экспедициях в Саянах, на Памире и в Крыму. С 1934 г. начал учиться на историческом факультете Ленинградского университета.

В 1935 году был исключён из университета и арестован, но через некоторое время освобождён по просьбе матери. В 1937 году был восстановлен в ЛГУ.

В марте 1938 года был снова арестован, будучи студентом ЛГУ, и осуждён на пять лет. Он проходил по одному делу с двумя другими студентами ЛГУ — Николаем Ереховичем и Теодором Шумовским. Срок отбывал в Норильлаге. 21 сентября 1939 года Гумилев попадает в 4-е лаготделение Норильлага. За весь срок заключения он успел поработать землекопом, горняком меднорудной шахты, книгохранителем библиотеки на руднике 3/6, техником, геологом (в геотехнической, а затем в геофизической группе горного управления), а к концу срока стал даже лаборантом-химиком[4]. По отбытии срока был оставлен работать в Норильске без права выезда, просился на фронт[5].

Осенью 1944 года добровольно вступил в Красную армию (призван 13. 10. 1944 г. Туруханским РВК Красноярского края), воевал орудийным номером зенитной батареи в 1386-м зенитно-артиллерийском полку 31-й зенитно-артиллерийской дивизии РВГК на 1-м Белорусском фронте, участвовал в Восточно-Померанской и Висло-Одерской наступательных операциях, в штурме Берлина[5].

Из-за неблагожелательного отношения начальства, несмотря на боевые эпизоды, дававшие основания к награждению, был награждён только медалями «За победу над Германией» и «За взятие Берлина»[5]. Из воспоминаний Льва Гумилёва:

К сожалению, я попал не в самую лучшую из батарей. Командир этой батареи старший лейтенант Фильштейн невзлюбил меня и поэтому лишал всех наград и поощрений. И даже когда под городом Тойпицем я поднял батарею по тревоге, чтобы отразить немецкую контратаку, был сделан вид, что я тут ни при чём и контратаки никакой не было, и за это я не получил ни малейшей награды.[6]

На фронте писал стихи на военную тему[7].

25 сентября 1945 года был демобилизован, восстановлен в ЛГУ, который окончил в начале 1946 года и поступил в аспирантуру Ленинградского отделения Института востоковедения АН СССР, откуда после постановления ЦК ВКП (б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» от 14. 08. 1946 г., содержавшем критику Анны Ахматовой,[6] был исключён с формулировкой «в связи с несоответствием филологической подготовки избранной специальности».

28 декабря 1948 года защитил в ЛГУ диссертацию на степень кандидата исторических наук по теме «Подробная политическая история первого тюркского каганата», принят научным сотрудником в Музей этнографии народов СССР.

7 ноября 1949 года был вновь арестован, осуждён Особым совещанием на 10 лет, которые отбывал сначала в лагере особого назначения в Шерубай-Нура около Караганды, затем в лагере у Междуреченска в Кемеровской области, в Саянах. В июне 1953 года вместе с другими заключёнными Камышлага был переброшен в Омск на строительство нефтекомбината. 11 мая 1956 года реабилитирован по причине отсутствия состава преступления. Покинул Омск 14 мая 1956 года.

C 1956 г. работал библиотекарем в Эрмитаже. В 1961 году защитил докторскую диссертацию по истории («Древние тюрки VI—VIII вв.»), а в 1974 году — докторскую диссертацию по географии («Этногенез и биосфера Земли»). 21 мая 1976 года ему было отказано в присуждении второй степени доктора географических наук.

В 1967 году женился на художнице Наталье Викторовне Симоновской (09.02.1920 — 04.09.2004).

15 мая 1990 года на заседании Секции синергетики географических систем РГО, посвящённом 25-летию пассионарной теории этногенеза, Л. Г. Колотило выступил с предложением о выдвижении Л. Н. Гумилёва в действительные члены АН СССР минуя избрание членом-корреспондентом АН СССР. В этот же день данное предложение огласили участники круглого стола на Ленинградском телевидении в программе «Зеркало», где участвовали Л. Н. Гумилёв, А. М. Панченко, К. П. Иванов и Л. Г. Колотило. В конечном итоге академиком АН СССР Л. Н. Гумилёв избран не был[8]. В 1991 году избран академиком Российской академии естественных наук (РАЕН). До выхода на пенсию в 1986 году работал в Научно-исследовательском институте географии при Ленинградском государственном университете.

Умер 15 июня 1992 года в Санкт-Петербурге. Отпет в церкви Воскресения Христова у Варшавского вокзала. Похоронен на Никольском кладбище Александро-Невской лавры[9] .

Гумилёв и историческая наука

Лев Гумилёв предложил комплекс оригинальных методов изучения этногенеза, заключающихся в параллельном изучении исторических сведений о климате, геологии и географии вмещающего ландшафта и археологических и культурных источников. Основу его исследования составила оригинальная пассионарная теория этногенеза, с помощью которой он пытался объяснить закономерности исторического процесса[10]

Как и Карамзин, Соловьёв, Ключевский, Гумилёв представил свою парадигму истории своей страны.

Один из теоретиков евразийства П. Н. Савицкий состоял с Л. Н. Гумилёвым в многолетней переписке. Например, масштабы монголо-татарского ига Л. Н. Гумилёв и П. Н. Савицкий считали сильно преувеличенными. В своей переписке они сошлись во мнении, что для русско-монгольских отношений был характерен скорее симбиоз, а серьёзные столкновения были связаны, в основном, с ордынскими мусульманами, более радикальными, чем остальные монголы[11]. Китай у него предстаёт не мирным оплотом цивилизации, борющимся с захватчиками, а хищным агрессором[12]. То же самое он говорит о Европе: критика европоцентризма занимает в его трудах большое место. Древних (до XIV века) и современных русских он считает разными этносами, причем первых отличает и от предшествующего этноса — славян[13].

Теория Гумилёва не является общепризнанной, и ряд авторов подвергает её жёсткой критике. Одной из основных претензий к ней является её предполагаемое несоответствие критериям научности эмпирической теории. Некоторые авторы причисляют теорию Гумилева к т. н. фолк-хистори[14][15]. Как пишет Яков Лурье, проверка историографического построения Гумилева «на материале источников по истории древней Руси обнаруживает, что перед нами — не попытка обобщить реальный эмпирический материал, а плод предвзятых идей и авторской фантазии»[16]. Сергей Иванов оценивает научный вклад Гумилёва «как близкий к нулю» и ставит его в один ряд с Анатолием Фоменко[17].

Некоторые аналитики полагают, что Лев Гумилёв несёт ответственность за придание доктрине русских националистов ореола научности[18], а Виктор Шнирельман и Александр Янов прямо обвинили Гумилёва в антисемитизме[14][19].

При этом журнал «Скепсис» открыто называет Гумилёва лжеучёным[20]. Представление о том, что деятельность Льва Гумилёва следует отнести к лженаучной, получило определённое распространение в среде учёных-историков. Так, российский и американский историк, политолог и публицист Александр Львович Янов в своей статье «Учение Льва Гумилёва», опубликованной в журнале «Свободная мысль» в 1992 году[14], называя Гумилёва «одним из самых талантливых и, без сомнения, самым эрудированным представителем молчаливого большинства советской интеллигенции», в то же время высказал мнение о том, что отсутствие объективного и верифицируемого критерия новизны этноса не только делает гипотезу Гумилева несовместимой с требованиями естествознания, но и вообще выводит её за пределы науки. По его утверждению, это было вызвано с занятой Гумилёвым позицией изображения лояльности Советской власти, которая в условиях посттоталитарного общества делает сохранение человеческого достоинства весьма сомнительным. В результате, по мнению Янова, Гумилёв и ему подобные «до такой степени привыкли к эзоповскому языку, что он постепенно стал для них родным». Также, по его мнению, сыграла свою пагубную роль оторванность советского общества от «мировой культуры», в результате чего, будучи «погребённым под глыбами вездесущей цензуры», Гумилёв не имел возможности ознакомиться с достижениями находящейся на магистральном пути науки современной ему западной исторической мысли, а также ситуация, в которой «идеи рождались, старились и умирали, так и не успев реализоваться, …гипотезы провозглашались, но навсегда оставались непроверенными».

На схожей точке зрения по вопросу отнесения теории Гумилёва к лженауке стояли советский литературовед и историк Яков Соломонович Лурье[21], а также российский археолог, культур-антрополог, филолог, и историк науки, один из виднейших современных российских норманистов Лев Самуилович Клейн[22].

В то же время многие оппоненты Гумилёва, например главный научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН, доктор исторических наук Виктор Шнирельман и заведующий отделом стран СНГ Института востоковедения РАН, главный редактор журнала «Вестник Евразии» Сергей Панарин не подвергают сомнению тот факт, что Гумилёв в своей теории оставался в рамках исторической науки[23] и избегают в отношении его деятельности терминов «лженаука» и даже т. н. «фолк-хистори».

Подвергались критике в научном сообществе теории «химер» и «антисистем» Гумилёва[24][25][26].

В частности, историк и этнограф Виктор Шнирельман обвинял Гумилёва в антисемитизме:

Хотя примеры «химерных образований» рассыпаны по всему тексту… он выбрал лишь один сюжет, связанный с так называемым «хазарским эпизодом». Однако в силу явной антисемитской направленности публикацию его пришлось отложить, и автор посвятил этому сюжету добрую половину своей выпущенной позднее специальной монографии по истории Древней Руси[27].

Владимир Янов также считал, что Гумилёву не чужды антисемитские взгляды. Он также утверждал, что «учение Гумилёва может стать идеальным фундаментом российской „коричневой“ идеологии»[14].

Основные работы

* «Хунну», М., Изд. восточной литературы, 1960.
* «Этногенез и биосфера Земли». — АСТ, Астрель, 2005. ISBN 5-17-031811-1, 5-271-12025-2
* «Конец и вновь начало». — М.: АСТ, АСТ Москва, Хранитель. — 2007 г. ISBN 978-5-17-044877-7, 978-5-9713-5990-6, 978-5-9762-3829-9
* «В поисках вымышленного царства». — Товарищество «Клышников — Комаров и К», 1992. ISBN 5-87495-006-0
* «Древняя Русь и Великая степь». — Астрель, АСТ, 2004. ISBN 5-17-026279-5, 5-271-09769-2
* Древние тюрки. — М.: Айрис-пресс, 2008. — 560 с. — (Библиотека истории и культуры). ISBN 978-5-8112-3199-7
* «История народа хунну». — АСТ, Люкс, 2004. ISBN 5-17-026629-4, 5-9660-0501-X
* «Тысячелетие вокруг Каспия». -М.: АСТ, АСТ Москва, Харвест, 2008. ISBN 978-5-17-051463-2, 978-5-9713-9145-6, 978-985-16-6196-7
* Чёрная легенда. — М.: Айрис-пресс, 2008. — (Библиотека истории и культуры). ISBN 978-5-8112-3377-9
* «Древний Тибет». — ДИ-ДИК, 1996. ISBN 5-87583-022-0
* «Открытие Хазарии». — ДИ-ДИК, 1996. ISBN 5-87583-023-9
* Хунну. Троецарствие в Китае. Хунны в Китае. — М.: Айрис-пресс, 2008. — 624 с. — (Библиотека истории и культуры). ISBN 978-5-8112-3115-7
* Волшебные папиросы: (Зимняя сказка): Пьеса в стихах //Сов. литература. — 1990. — N 1. — С. 61-72. Написал в Норильском лагере в 1942 году.
* Осенняя сказка. «Посещение Асмодея». Написал в Норильском лагере в 1942 году.
* От Руси до России. М.: Айрис-пресс, 2008. — 320 c.: ил. — (Библиотека истории и культуры).

Интервью

* «Искать то, что верно» // Советская литература. 1990. № 1. С. 72-76.
* «Скажу вам по секрету, что если Россия будет спасена, то только как евразийская держава» // Социум. 1992. № 5.
* Интервью Ленинградскому ТВ. 1991.
* «Я не был одинок…» // Ленинградская правда. 30. 12. 1990; Неделя. 1991. № 6.

Память о Льве Николаевиче Гумилёве

* Именем Л. Н. Гумилёва назван Евразийский национальный университет в г. Астане, Казахстан.
* По инициативе президента Казахстана Нурсултана Назарбаева в 1996 году в столице Казахстана Астане именем Гумилёва был назван один из вузов страны, Евразийский Национальный университет имени Л. Н. Гумилёва[28]. В 2002 году в стенах университета был создан музей-кабинет Л. Н. Гумилёва.
* Имя Л. Н. Гумилёва носит средняя школа № 5 г. Бежецка Тверской области.
* Памятник в Казани.
* В августе 2005 года в Казани «в связи с днями Санкт-Петербурга и празднованием тысячелетия города Казань» Льву Гумилёву был поставлен памятник, на постаменте которого выбиты слова: «Русскому человеку, всю жизнь защищавшему татар от клеветы».
* Бюст в Музее ИЭИ УНЦ РАН[29]

Примечания

1. Гумилёв Лев Николаевич // Большая энциклопедия Кирилла и Мефодия.
2. Родословная
3. О ПРОИСХОЖДЕНИИ ГУМИЛЁВА // Литературная газета. — № 28. — 13.07.2001
4. Д. ПОЛУШИН ФЕНОМЕН ЛЬВА ГУМИЛЕВА, или Как открытия рождаются под нарами//Красноярский рабочий, 04.09.2001 г.
5. 1 2 3 О. Г. Новикова. «Я — русский солдат». Рядовой Л. Н. Гумилёв на фронте Великой Отечественной войны.
6. 1 2 Дёмин В. Н. Лев Гумилёв. Серия: Жизнь замечательных людей. М.: Молодая гвардия, 2008.
7. Слава вам, победители, освободители, защитники! // Советская Россия. — № 18 (13235). — 21 февраля 2009
8. Станет ли Гумилёв академиком? Интервью Л. Г. Колотило // Вечерний Ленинград, 25 мая 1990.
9. Могила Л. Н. Гумилёва в Александро-Невской Лавре
10. Л. Н. Гумилёв. Этногнез и биосфера Земли.
11. Л. Н Гумилёв. Чёрная легенда. М.: Айрис-пресс, 2004 г. В приложении статья П. Н. Савицкого «Степь и оседлость»
12. Л. Н. Гумилёв. История народа хунну. М.: Институт Ди-дик. 1997 г.
13. Л. Н. Гумилёв. Древняя Русь и Великая Степь. — М.: Мишель и Ко, 1993
14. 1 2 3 4 Александр Янов Учение Льва Гумилёва // Свободная мысль. — 1992. — № 17. — С. 104-116.
15. Современные воззрения на взаимоотношения кочевников и оседлых народов расписаны в труде Н. Н. Крадина. Империя Хунну. — М.: Логос, 2002
16. Яков Лурье Древняя Русь в сочинениях Льва Гумилёва // Нева. — 1994. — № 10. — С. 167 – 177.
17. Сергей Иванов Лев Гумилёв как феномен пассионарности // Неприкосновенный запас. — 1998. — № 1.
18. См.: Moskovich Wolf. Terminology of Modern Russian: Ultranationalism and Antisemitism // Language and Society in ^ Родословная
19. Шнирельман В. А., Панарин С. А. Лев Николаевич Гумилёв: основатель этнологии? // Вестник Евразии. — 2000. — № 3 (10). — С. 32—33.
20. Лжеучёный Гумилёв. Научно-просветительский журнал «Скепсис». Архивировано из первоисточника 23 июня 2012. Проверено 24 марта 2012.
21. Лурье Я. С. Древняя Русь в сочинениях Льва Гумилёва. Научно-просветительский журнал «Скепсис». Опубликовано в журнале «Звезда», 1994, № 10. — С. 167—177. (1994). Архивировано из первоисточника 24 августа 2011. Проверено 24 марта 2012.
22. Клейн Л. С. Горькие мысли «привередливого рецензента» об учении Л. Н. Гумилёва
23. Шнирельман В. А., Панарин С. А. Лев Николаевич Гумилёв: основатель этнологии? // Вестник Евразии. — 2000. — № 3 (10). — С. 32—33.
24. «В том же ряду стоит идея Л. Н. Гумилёва, согласно которой при взаимодействии несхожих этносов возникают химерные суперэтносы. При этом заключение межэтнических браков (экзогамия) „оказывается реальным деструктивным фактором при контактах на суперэтническом уровне“» — Ю. Бромлей. По поводу одного «автонекролога»
25. Л. Гумилёв от «пассионарного напряжения» до «несовместимости культур»
26. В. А. Тишков. Реквием по этносу
27. Древняя Русь и Великая СтепьДревняя Русь и Великая Степь. Товарищество Клышников, Комаров и К. М.: 1992 стр. 61
28. Лев Гумилёв. Апокрифический диалог // Нева. 1988. № 3.
29. Leo Gumilev. Ethnogenesis and the Biosphere. M., 1990.
30. Лев Гумилёв. Черная легенда. — М.: Айрис Пресс, 2005.
31. Сапаралы Б.Т. Раббымыз бiр – к?ншы?ыс, к?нбатыста. Восток и Запад – один мир II-том. — Алматы: ?а?анат, 2008. — С. 624. — 632 с. — ISBN 9965-430-76-4
32. http://www.bashinform.ru/news/496540/ Из сообщения ИА «Башинформ»

Литература

* А. Г. Каримуллин, О. Г. Новикова. Лев Николаевич Гумилев. Библиографический указатель. — Казань: Респ. науч. б-ка им. Ленина, 1990.
* Г. М. Дегтярёв, Л. Г. Колотило. Этногенез — явление космическое. К 25-летию пассионарной теории этногенеза // Ленинградский университет. — 11 мая 1990.
* А. Г. Иванов-Ростовцев, Л. Г. Колотило. Все мы сопричастны Вселенной… // Санкт-Петербургский университет. — 2 октября 1991.
* Демин В. Н. Лев Гумилев. — М. «Молодая гвардия», 2007. — 308, [2] с. — (ЖЗЛ; Вып. 1055). — 5000 экз. — ISBN 978-5-235-02992-7
* Беляков С. Гумилёв сын Гумилёва. М.: Астрель, 2012. 797 c.

Критика работ Гумилёва

* Лорен Грэхем «Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе» Пер. с англ. — М.: Политиздат, 1991. — 480 с.
* Яков Лурье. Древняя Русь в сочинениях Льва Гумилёва
* Лев Клейн. Горькие мысли «привередливого рецензента» об учении Л. Н. Гумилёва. // Нева. — 1992. — № 4. — с. 228—246
* Борис Рыбаков. О преодолении самообмана
* Александр Янов. Учение Льва Гумилёва
* Аполлон Кузьмин. Пропеллер пассионарности
* Юлиан Бромлей. «По поводу одного „автонекролога“»
* Бонифатий Кедров, Иосиф Григулевич, Иосиф Крывелёв. По поводу статьи Ю. М. Бородая «Этнические контакты и окружающая среда»
* Потапов Л. Д. Новый виток в развитии исторической науки или«виртуальная реальность»?. «Самиздат» (1999). Архивировано из первоисточника 5 августа 2012. Проверено 4 июля 2012.
* Rossman V. Еv Gumilev, Eurasianism and Khazaria // East European Jewish Affairs. Volume 32, Issue 1 Summer 2002. — pages 30-51.

Дата публикации на сайте: 20 декабря 2012.