Мудрые мысли

Сергей Донатович Довлатов (Sergej Donatovich Dovlatov, по паспорту — Довлатов-Мечик)

Сергей Донатович Довлатов (Sergej Donatovich Dovlatov, по паспорту — Довлатов-Мечик)

(3 сентября 1941, Уфа, СССР — 24 августа 1990, Нью-Йорк, США)

Русский писатель и журналист.

Цитата: 324 - 340 из 468

Просто мы оказались дома. Это было двадцать лет назад.


Противоположность любви – не отвращение и даже не равнодушие, а ложь.


Путь к добродетели лежит через уродство.
(«Зона»)


Пушкин волочился за женщинами… Достоевский предавался азартным играм… Есенин кутил и дрался в ресторанах… Пороки были свойственны гениальным людям в такой же мере, как и добродетели…


Пьянство мое затихло, но приступы депрессии учащаются, именно депрессии, т.е. беспричинной тоски, бессилия и отвращения к жизни. Лечиться не буду и в психиатрию я не верю. Просто я всю жизнь чего-то ждал: аттестата зрелости, потери девственности, женитьбы, ребенка, первой книжки, минимальных денег, а сейчас всё произошло, ждать больше нечего, источников радости нет. Главная моя ошибка — в надежде, что легализовавшись как писатель, я стану весёлым и счастливым. Этого не случилось. Состояние бывает такое, что я даже пробовал разговаривать со священником. Но он, к моему удивлению, оказался как раз счастливым, весёлым, но абсолютно неверующим человеком.
(«Неповторимость любой ценой* (Игорь Ефимов))


Разговаривать и одновременно есть — довольно сложная наука. Владеют ею, я заметил, только престарелые кавказцы.
(«Филиал»)


Разговоры с Михал Иванычем требовали чересчур больших усилий. Они напоминали мои университетские беседы с профессором Лихачевым. Только с Лихачевым я пытался выглядеть как можно умнее. А с этим наоборот — как можно доступнее и проще.
Например, Михал Иваныч спрашивал:
— Ты знаешь, для чего евреям шишки обрезают? Чтобы калган работал лучше...
И я миролюбиво соглашался:
— Вообще-то, да... Пожалуй, так оно и есть...
(«Заповедник»)


Расположились мы как-то с писателем Демиденко на ящиках около винной лавки. Ждем открытия. Мимо проходит алкаш, запущенный такой. Обращается к нам:
— Сколько время?
Демиденко отвечает:
— Нет часов.
И затем:
— Такова селяви.
Алкаш оглядел его презрительно:
— Такова селяви? Да не такова селяви, а таково селяви. Это же средний род, мудила!
Демиденко потом восхищался:
— У нас даже алкаши могут преподавать французский язык!
(«Соло на ундервуде»)


Рассказчик говорит о том, как живут люди. Прозаик — о том, как должны жить люди. Писатель — о том, ради чего живут люди.
(«Записные книжки»)


Рассказчик действует на уровне голоса и слуха. Прозаик - на уровне сердца, ума и души. Писатель - на космическом уровне.
Рассказчик говорит о том, как живут люди. Прозаик - о том, как должны
жить люди. Писатель - о том, ради чего живут люди.
(«Соло на ундервуде»)


Расходились мы около часу ночи. Шли и обсуждали Мусины проблемы. Зарецкий говорил:
— Здоровая, простите, баба, не работает, живет с каким-то дикобразом... Целый день свободна. Одевается в меха и замшу. Пьет стаканами. И никаких забот... В Афганистане, между прочим, льется кровь, а здесь рекой течет шампанское!.. В Непале дети голодают, а здесь какой-то мерзкий попугай сардины жрет!.. Так где же справедливость?
Тут я бестактно засмеялся.
— Циник! — выкрикнул Зарецкий.
Мне пришлось сказать ему:
— Есть кое-что повыше справедливости!
— Ого! — сказал Зарецкий. — Это интересно! Говорите, я вас с удовольствием послушаю. Внимание, господа! Так что же выше справедливости?
— Да что угодно, — отвечаю.
— Ну, а если более конкретно?
— Если более конкретно — милосердие...
(«Иностранка»)


Ревность охватила меня целиком. Я уже не мог существовать вне атмосферы подозрений. Я уже не ждал конкретных доказательств ее вероломства. Моя фантазия услужлива рисовала все, что нормальным людям требуется для самоубийства.
(«Филиал»)


Рожденный ползать летать… не хочет.


Россия - государство будущего, ибо прошлое ее ужасно, а настоящее туманно.


Россия - единственная в мире страна, где литератору платят за объем написанного.


Россия — единственная в мире страна, где литератору платят за объем написанного. Не за количество проданных экземпляров. И тем более — не за качество. А за объем. В этом тайная, бессознательная причина нашего катастрофического российского многословья.
Допустим, автор хочет вычеркнуть какую-нибудь фразу. А внутренний голос ему подсказывает:
*Ненормальный! Это же пять рублей! Кило говядины на рынке...*
(«Записные Книжки»)


С тревожным чувством берусь я за перо. Кого интересуют признания литературного неудачника? Что поучительного в его исповеди?
Да и жизнь моя лишена внешнего трагизма. Я абсолютно здоров. У меня есть любящая родня. Мне всегда готовы предоставить работу, которая обеспечит нормальное биологическое существование.
Мало того, я обладаю преимуществами. Мне без труда удается располагать к себе людей. Я совершил десятки поступков, уголовно наказуемых и оставшихся безнаказанными.
Я дважды был женат, и оба раза счастливо.
Наконец, у меня есть собака. А это уже излишество.
(«Ремесло»)