Мудрые мысли

Сергей Донатович Довлатов (Sergej Donatovich Dovlatov, по паспорту — Довлатов-Мечик)

(3 сентября 1941, Уфа, СССР — 24 августа 1990, Нью-Йорк, США)

Русский писатель и журналист.

Цитата: 290 - 306 из 468

Отдаться человеку, который путает Толстого с Достоевским!.. Я лично этого не понимаю …
(«Иностранка»)

Отделом спорта заведовал Верховский, добродушный, бессловесный человек. Он неизменно пребывал в глубоком самозабвении. По темпераменту был равен мертвому кавказцу. Любая житейская мелочь побуждала Верховского к тяжким безрезультатным раздумьям.
Однажды я мимоходом спросил его:
— Штопор есть?
Верховский задумался. Несколько раз пересек мой кабинет. Потом сказал:
— Сейчас я иду обедать. Буду после трех. И мы вернемся к этому разговору. Тема интересная...
(«Ремесло»)

Отец моего двоюродного брата говорил:
- За Борю я относительно спокоен, лишь когда его держат в тюрьме!
(«Соло на ундервуде»)

Память наша - как забор, что возле Щербаковских бань. Чуть ли не каждый старается похабную надпись оставить.
(«Старый петух- запеченный в глине»)

Панаев вытащил карманные часы размером с десертное блюдце. Их циферблат был украшен витиеватой неразборчивой монограммой. Я вгляделся и прочитал сделанную каллиграфическими буквами надпись:
*Пора опохмелиться!!!* И три восклицательных знака.
Панаев объяснил:
— Это у меня еще с войны — подарок друга, гвардии рядового Мурашко. Уникальный был специалист по части выпивки. Поэт, художник...
— Рановато, — говорю.
Панаев усмехнулся:
— Ну и молодежь пошла. Затем добавил:
— У меня есть граммов двести водки. Не здесь, а в Париже. За телевизор спрятана. Поверьте, я физически чувствую, как она там нагревается.
(«Филиал»)

Первая же моя осмысленная тирада вызвала ее раздражение. Как будто актер позабыл свою роль.
(«Филиал»)

По натуре я очернитель, как бы я ни старался представить этот порок — творческим занятием, но это — правда

По Солженицыну лагерь - ад. Я же думаю, что ад - это мы сами...

Под лучами свободы одинаково быстро расцветают и гладиолусы, и марихуана…
(«Зона»)

Подобно большинству журналистов, я мечтал написать роман.

Познакомили меня с развитой девицей Фридой Штейн.
Мы провели два часа в ресторане. Играла музыка. Фрида читала меню, как Тору, — справа налево. Мы заказали блинчики и кофе.
Фрида сказала:
— Все мы — люди определенного круга. Я кивнул.
— Надеюсь, и вы — человек определенного круга?
— Да, — сказал я.
— Какого именно?
— Четвертого, — говорю, — если вы подразумеваете круги ада.
— Браво! — сказала девушка. Я тотчас же заказал шампанское.
(«Хочу быть сильным»)

Пока мы способны шутить, мы остаемся великим народом!

Политические обзоры вел Гуревич. Это был скромный добросовестный и компетентный человек. Правда, ему не хватало творческой смелости. Гуревич был слишком осторожен в прогнозах. Чуть ли не все его политические обзоры закапчивались словами: *Будущее покажет*.
Наконец я ему сказал:
— Будь чуточку нахальнее. Выскажи какую-нибудь спорную политическую гипотезу. Ошибайся, черт возьми, но будь смелее.
Гуревич сказал:
— Постараюсь.
Теперь его обзоры заканчивались словами: *Поживем — увидим*.
(«Ремесло»)

Полная бездарность — нерентабельна. Талант — настораживает. Гениальность — вызывает ужас. Наиболее ходкая валюта — умеренные литературные способности.

Помню, Иосиф Бродский высказывался следующим образом:
— Ирония есть нисходящая метафора.
Я удивился:
— Что значит нисходящая метафора?
— Объясняю, — сказал Иосиф, — вот послушайте. *Ее глаза как бирюза* — это восходящая метафора. А *ее глаза как тормоза* — это нисходящая метафора.
(«Записные Книжки»)

Помню, разговорился я в Хабаровске с одним матросом швейцарского королевского флота... (Эрнст Леопольдович Буш)

Помню, умер старый журналист Матюшин. Кто-то взялся собирать деньги на похороны. Обратились к Шлиппенбаху. Тот воскликнул:
— Я и за живого Матюшина рубля не дал бы. А за мертвого и пятака не дам. Пускай КГБ хоронит своих осведомителей...
При этом Шлиппенбах без конца занимал деньги у сослуживцев и возвращал их неохотно. Список кредиторов растянулся в его журналистском блокноте на два листа. Когда ему напоминали о долге, Шлиппенбах угрожающе восклицал:
— Будешь надоедать — вычеркну тебя из списка!..
(«Чемодан»)