Аполлон Николаевич Майков (Apollon Nikolaevich Majkov)

(23 мая (4 июня) 1821, Москва — 8 (20) марта 1897, Петербург)

Биография (Впервые опубликовано: "Труд". 1891. № 4. Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865 - 1941) русский писатель, поэт, критик, переводчик, историк, религиозный философ, общественный деятель. Муж поэтессы Зинаиды Гиппиус.)

I

Древняя семья Майковых дала России много замечательных людей, послуживших родине на самых разных поприщах. Еще в XV столетии известен один из предков поэта - подвижник Нил Сорский - тоже своего рода поэт, возлюбивший тишину "пустынного жития" среди белозерских лесов. Другой, позднейший, предок в 1775 году способствовал постройке первого русского театра. Василий Иванович Майков в екатерининское время был известным писателем; отец поэта - даровитым живописцем. Брат Валериан, рано умерший, успел произвести впечатление в литературных кружках 40-х годов своими критическими статьями. Другие братья - тоже более или менее замечательные деятели в литературе или науке. В России немного найдется таких семей.

Отец поэта был истинным художником не только по таланту, но и по жизни. Вот как описывает И.А. Гончаров, близкий друг дома, преподававший Аполлону Николаевичу литературу, эту оригинальную семью: "он (т.е. отец поэта) жил, как живут, или если теперь не живут так, то как живали, артисты, думая больше всего об искусстве, любя его, занимаясь им и почти ничем другим. Дом его кипел жизнью, людьми, приносившими сюда свое неистощимое содержание из сферы мысли, науки, искусств. Молодые ученые, музыканты, живописцы, многие литераторы из круга 30-х и 40-х годов - все толпились в необширных, неблестящих, но приютных залах его квартиры, и все, вместе с хозяевами, составляли какую-то братскую семью или школу, где все учились друг у друга... Старик Майков радовался до слез всякому успеху и всех, не говоря уже о друзьях, в сфере интеллектуального или артистического труда, всякому движению вперед во всем, что доступно было его уму и образованию. Трудно полнее и безупречнее, чище прожить жизнь"... (А.Н. Майков, биогр. очерк Златковского, 1888).

Все детство (род. в Москве 23 мая 1821 г.) Майков провел в имении отца, в сельце Никольском, близ Троицке-Сергиевской лавры, а также в имении бабушки, среди деревенской природы и семейно-патриархального быта старинных помещиков. Кончив университет и уж издав первую книжку стихотворений (1842), восторженно встреченную Белинским, Майков отправился в Италию; он прожил там два года. Впечатления классической страны, вместе с врожденным темпераментом и влиянием окружающей среды, навеки решили судьбу молодой музы. Она влюбилась в свою старшую сестру - строгую музу Греции и Рима; не подражала ей, но прониклась ее духом, познала себя в ней и сплела венок из собственных цветов, только собранных на той же прекрасной земле, которая возрастила лучшие цветы древней музы.

Жизнь Майкова - светлая и тихая жизнь артиста как будто не наших времен. Большинство поэтов в юности должно преодолевать сопротивление семьи, родных и близких, считающих поэзию пустым, непрактичным занятием, аристократическою забавой. Судьба сделала жизненный путь Майкова ровным и светлым. Ни борьбы, ни страстей, ни бури, ни врагов, ни гонений. Путешествия, книги, памятники древности, рыбная ловля, стихи, мирные семейные радости, и над всей этой жизнью, как ясный закат, мерцание не бурной, но долговечной славы - такая счастливая доля достается немногим баловням судьбы, особенно в наше время и в нашем отечестве.

Но люди устроены так, что не могут переносить безнаказанно ни слишком большого счастия, ни слишком большого страдания. Счастие сделало Майкова односторонним. Он уединился в нем - в своем вечно-светлом художественном Элизиуме, и был навеки отторгнут от современной жизни. Впрочем, это - недостаток, а в известном отношении и достоинство, всех его сверстников - жрецов чистого искусства, идеалистов 40-х годов, пронесших знамя своего художественного исповедания сквозь гонения 60-х годов, и теперь, на склоне дней, увенчанных лаврами. Таковы они все трое - Майков, Фет, Полонский. Это совершенно особое поэтическое поколение, связанное единством творческого принципа, общею силою и общею ограниченностью.

Как лирики, как певцы природы, идеальной любви, тихих радостей, наслаждения искусством и красотою - они неподражаемы. Они довели форму до последней степени высшего совершенства, хотя при этом отчасти нарушили пушкинскую простоту и реализм, и в менее удачных произведениях впали в виртуозность, изысканность, преобладание красоты формы над значительностью содержания. Майков сам чудесно обрисовал все это поэтическое поколение в следующем отрывке: Тому уж больше чем полвека, На разных русских широтах, Три мальчика, в своих мечтах За высший жребий человека Считая чудный дар стихов, Им предались невозвратимо... Им рано старых мастеров. Поэтов Греции и Рима, Далось почуять красоты; Бывало, нежный луч Авроры Раскрытых книг осветит горы, Румяня ветхие листы, - Они сидят, ловя намеки, И их восторг растет, растет, По мере той, как труд идет, И сквозь разобранные строки Чудесный образ восстает... И старики с своих высот На них, казалося, взирали, И улыбались меж собой, И их улыбкой ободряли... Те трое были... милый мой, Ты понял? - Фет и мы с тобой.

II

В молодости Майков занимался живописью и бросил ее только вследствие природного недостатка - крайней близорукости. И в поэзии он остался живописцем, неподражаемым пластиком. У него нет образа, который не мог бы быть изображен на полотне или даже высечен в мраморе. Не по духу и объему творчества, а по своеобразным приемам он отличается от своих ближайших сверстников - Фета и Полонского. Для тех мир является призраком, таинственным, мерцающим, символом бесконечного. Майкову природа представляется, как древним, как его собрату в области прозы - Гончарову, прекрасным, но ограниченным и вполне определенным предметом искусства. Фет и Полонский - поэты-мистики; Майков - только поэт-пластик. Для него природа - не тайна, а наставница художника; "прислушиваясь душой к шептанью тростников, говору дубравы", он учится проникать в божественные тайны не самой природы, а только "гармонии стиха". В музыке лесов ему слышатся не голоса непостижимых стихийных сил, а - "размерные октавы".

Этим отличием взгляда на природу определяется и отличие Майкова от Фета и Полонского в самой форме.

У последних двух в стихе есть что-то близкое к музыке, неуловимое и неопределенное. Стих Майкова - точный снимок с впечатления; он дает ни больше ни меньше, а ровно столько же, как природа. Когда Майков передает звук, Фет и Полонский передают трепетное эхо звука; когда Майков изображает ясный свет, Фет и Полонский изображают отражение света на поверхности волны. Если Майков дает нам один из своих глубоких эпитетов, как например "золотые берега Неаполя", "орел широкобежный", "редкий тростник", - он не возбуждает никаких дум, сразу исчерпывает все впечатление, и мы радуемся тому, что больше уже некуда идти, что мысль наша скована и ограничена красотою эпитета, что больше нечего сказать о предмете. Эпитеты Фета и Полонского заставляют нас думать, искать, тревожат, долго-долго вибрируют в нашем слухе, как задетые напряженные струны, пробуждают в душе ряд отголосков, настроений, музыкальных веяний, переливаются тысячами оттенков, пока совсем не замрут, - и вспомнить их уже невозможно.

Для Фета и Полонского светит влажное туманное солнце, и под его лучами все резкие очертания предметов расплываются; звуки становятся глухими и таинственными, краски - тусклыми и нежными.

Солнце Майкова - это вечное солнце Эллады и Рима; оно сияет в сухом и прозрачном воздухе каменистой южной страны: резкие тени и ослепительные пятна света, контуры всех предметов определенны и точны до последних мелочей, краски без оттенков и полутонов достигают крайнего напряжения, звуки раздаются звонко и отрывисто, ни гипербол, ни музыкальной неопределенности, ни эха, ни колебаний света, ни сумерек. Стих Майкова изумительной точностью, чувством меры и неподражаемой пластикой напоминает античных поэтов.

Впрочем, Майков - истинный классик, не только по форме, но и по содержанию.

Если понимать классицизм как известную историческую эпоху, то, конечно, его поэтические образы и формы для нас - невозвратное прошлое, и нет ни малейшего основания стремиться к ним. Зачем употреблять образы мифологических богов, в которых никто не верит? В этом смысле подражания древним всегда должны казаться фальшивыми и холодными. Подражание, например китайскому или японскому стилю, может быть предметом изящного ремесла, но отнюдь не высшего художественного творчества. В подделке под что-нибудь, что было когда-то живым, а теперь превратилось в прах, всегда заключается ложь.

Но почему же каждый чувствует, что подражания древним - такие, какие встречаются у Гёте, Шиллера, Пушкина, Мея, Майкова, не похожи на искусственные подделки, что они столь же искренни и правдивы, как произведения на темы из живой действительности?

Это объясняется тем, что классицизм умер как известный исторический момент, но как момент психологический - он до сих пор имеет большое значение.

Античный мир в самых совершенных художественных образах воплотил ту нравственную систему, в которой земное счастие является крайним пределом желаний. Христианство протестовало против античной нравственности: оно противопоставило земному счастию - счастие неземное и бесконечное, устремило волю человека за пределы видимого мира, за границу явлений. Спор христианской и античной нравственности до сих пор еще нельзя считать законченным. Классический взгляд на земное счастие как на крайний предел человеческих стремлений возобновляется в позитивизме, в утилитарной нравственности. Тот же самый протест, с которым первые христиане выступили против античного мира, повторяется в требованиях противников позитивной нравственности, в их желании найти основу для долга не в одном стремлении к временному счастию.

Пока в душе людей будут бороться эти два нравственных идеала, пока люди будут с тоской и недоумением спрашивать себя, на чем же им наконец успокоиться - на земном счастии или же на том, чего не может дать земля, - до тех пор красота классической древности, как совершенное воплощение одной из этих точек зрения, будет сохранять свое обаяние. Древние люди тоже своего рода позитивисты, только озаренные отблеском поэзии, которые гораздо лучше современных позитивистов умели жить исключительно для земного счастия и умирать так, как будто, кроме земной жизни, ничего нет и быть не может:

И на коленях девы милой
Я с напряженной жизни силой
В последний раз упьюсь душой,
Дыханьем трав, и морем спящим,
И солнцем, в волны заходящим,
И Пирры ясной красотой!..
Когда ж пресыщусь до избытка,
Она смертельного напитка,
Умильно улыбаясь, мне,
Сама не зная, даст в вине,
И я умру шутя, чуть слышно,
Как истый мудрый сибарит,
Который, трапезою пышной
Насытив тонкий аппетит,
Средь ароматов мирно спит.

Так говорит эпикуреец Люций в Трех смертях Майкова. Ни один из современных поэтов не выражал изящного материализма древних так смело и вдохновенно. Майков проникает в глубину не только античной любви и жизни, но и того, что для современных людей еще менее доступно - в глубину античного отношения к смерти:

С зеленеющих полей
В область бледную теней
Залетела раз Психея,
На отживших вдруг повея
Жизнью, счастьем и теплом.
Тени вкруг нее толпятся -
Одного оне боятся,
Чтобы солнце к ним лучом
В вечный сумрак не запало,
Чтоб она не увидала
И от них бы в тот же час
В светлый луч не унеслась.

(Два мира)

Что может быть грациознее светлого образа Психеи на фоне древнего Аида? Вся эта трогательная песенка проникнута несовременной, но близкой нам грустью. С таким унынием и тихой покорностью должен относиться к смерти человек, видевший в ней только уничтожение, но не восстающий против этого уничтожения и лишь опечаленный краткостью земного счастия. Тени Аида и после смерти не видели ничего отраднее нашего солнца и тоскуют о прекрасной земле.

Что бы Майков ни говорил о христианстве, как бы ни старался признать рассудком его истины, здесь и только здесь мы имеем искренний взгляд нашего поэта на загробный мир. Это тонкий поэтический материализм художника, влюбленного в красоту плоти и равнодушного ко всему остальному. Замечательно, что поэт, пользуясь образами христианской мифологии, сохраняет все то же античное настроение:

Больное, тихое дитя
Сидит на береге, следя
Большими умными глазами
За золотыми облаками...
Вкруг берег пуст - скала, песок...
Тростник, накиданный волною,
В поморье тянется каймою...
И так покой кругом глубок,
Так тих ребенок, что садится
Вблизи его на тростнике,
Играя, птичка; на песке
По мели рыбка серебрится..
К ним взор порою обратя,
Так улыбается дитя,
Глядит на них с таким участьем
И так сияет кротким счастьем,
Что, если бледный промелькнет
Он на земле, как гость залетный,
И скоро в небе в сонм бесплотный
Господних ангелов войдет, -
То там, меж них, воспоминая
Свой берег дикий и пустой, -
"Прекрасна - скажет - жизнь земная!
Богат и весел край земной!"

Нестрадавшей и неплакавшей музе поэта, как этому наивному ребенку, жизнь тоже представляется прекрасной, край земной - богатым и веселым. Он был счастлив на земле, он привязался к ней, и среди ангелов он, может быть, пожалеет о прошлом, совсем как жалеют о сладостном свете земного дня языческие тени Аида. Разные мифологии, но настроение поэта одно и то же. Он в христианстве остается бессознательным язычником.

В одном антологическом стихотворении Майков рассказывает, как печальный Мениск, престарелый рыбак, схоронил своего утонувшего сына "на мысе диком, увенчанном бедной осокой". "Оплакавши сына, отец под развесистой ивой могилу ему ископал и, накрыв ее камнем, плетеную вершу из ивы над нею повесил - угрюмой их бедности памятник скудный!". Удивляешься, когда поэт-волшебник оживляет прекрасную, блестящую сторону античной жизни, но еще гораздо более удивительно, когда проникает он в сумрак народной души. Вся эта пьеса похожа на трогательную песню какого-нибудь крестьянина. Античный мир раскрывается с новой, никому не известной стороны. В приведенном стихотворении нет и следа того, что мы привыкли видеть в классической поэзии. Маленький рассказ о рыбаке Мениске дышит строгой простотой и реализмом; краски бедные, серые, которые напоминают, что и на юге, и в Древней Греции бывали свои унылые, будничные дни. Есть тайна в этих десяти строках: их нельзя прочесть, не почувствовав себя растроганным до глубины души. Это любовь бедного темного человека, его безропотное горе переданы Майковым с великим, спокойным чувством, до которого возвышались только редкие народные поэты.

Некрасов и Майков - можно ли найти два более противоположных темперамента? Но на одно мгновение всех объединяющая поэзия сблизила их в участии к простому горю людей. С известной высоты не все ли равно - описывать горе русского мужика, которого вчера еще я видел, или не менее трогательное горе бедного престарелого рыбака Мениска, умершего за несколько тысячелетий? Как долго и ожесточенно спорили критики о чистом и тенденциозном искусстве - каким ничтожным кажется схоластический спор при первом веянии живой любви, живой прелести! Критики - всегда враги, поэты - всегда друзья и стремятся разными путями к одной цели.

В день сбиранья винограда
В дверь отворенного сада

Мы на праздник Вакха шли
И - любимца Купидона -
Старика Анакреона

На руках с собой несли,
Много юношей нас было,
Бодрых и смелых, каждый с милой,

Каждый бойкий на язык;
Но - вино сверкнуло в чашах -
Мы глядим - красавиц наших

Всех привлек к себе старик!
Дряхлый, пьяный, весь разбитый,
Череп розами покрытый -

Чем им головы вскружил?
А они нам хором пели,
Что любить мы не умели,

Как когда-то он любил!

(Анакреон)

В стихотворениях "Юношам", "Алкивиад", "Претор" - тот же удивительный дар прозрения, который, открыв Майкову простое горе в классической древности, дает ему возможность проникнуть в еще более недоступную, интимную сторону отжившей цивилизации - в ее смех и юмор. Нет ничего мимолетнее, неуловимее смеха. Когда от мраморных мавзолеев, от великих подвигов остались одни обломки и полустертые надписи, что же могло остаться от звуков смеха, умолкших двадцать веков тому назад? Но такова чудотворная сила поэта. По одному его слову древность восстает из гроба, из могильной пыли, и художник заставляет ее плакать и смеяться.

Как ты мил в венке лавровом,
Толстопузый претор мой,
С этой лысой головой
И с лицом своим багровым...
С своего ты смотришь ложа,
Как под гусли пляшет скиф,
Выбивая дробь ногами,
Вниз потупя мутный взгляд
И подергивая в лад
И руками, и плечами.
Вижу я: ты выбивать
Сам готов бы дробь под стать,
Так и рвется дух твой пылкий!
Покрывало теребя,
Ходят ноги у тебя,
И качаются носилки
На плечах рабов твоих,
Как корабль средь волн морских.

(Претор)

Это - шутка, но такая шутка, которою поэт сразу уничтожил тысячелетия между вами и солнечной пыльной улицей Древнего Рима; это - безделка, но она высечена из мрамора, и каждая крупинка белоснежного паросского камня насквозь пропитана солнцем Рима, искрится, живет и дышит.

Рим все собой объединил,
Как в человеке разум: миру
Законы дал и все скрепил.
Находят временные тучи,
Но разум бодрствует могучий,
Не никнет дух...
Единство в мире водворилось!
Центр - кесарь. От него прошли
Лучи во все концы земли,
И где прошли - там появились
Торговля, тога, цирк и суд,
И вековечные бегут
В пустынях - римские дороги!

(Два мира)

Майков понимает не только повседневную сторону жизни древних, не только их будничное горе и будничный смех, но и величавую поэзию римской гражданственности. Он проник (как это видно из великолепных монологов римлянина Деция в Двух мирах) в самую сущность объединяющей идеи, послужившей цементом для колоссального государства. Стих Майкова, в других местах такой нежный, гибкий и женственный, приобретает в речах старых римлян (например Сенеки в Трех смертях, Деция) грандиозный пафос и металлическую звонкость латинских поэтов. Если бы некоторые хвалы Майкова величию Rei Publicae [власть народа (лат.)] были прочтены две тысячи лет тому назад на латинском языке перед народом или сенатом, римляне поняли бы нашего поэта, и квириты в восхищении присудили бы ему лавровый венок.

Несомненно лучшее произведение Майкова - лирическая драма "Три смерти". Она стоит особняком не только среди его произведений, но и вообще в русской поэзии. Ни раньше, ни после поэт не достигал такой высоты творчества. Эта драма - самая классическая из его вещей и вместе с тем самая современная. Поэт извлек из античного мира все, что в нем есть общечеловеческого, понятного всем народам и всем векам. После Пушкина никто еще не писал на русском языке такими неподражаемо-прекрасными стихами. Поэт подымает нас на неизмеримую высоту философского созерцания, а между тем в его драме нет и следа того рассудочного элемента, который часто портит слишком умные произведения. Драма проникнута огнем лиризма. С нами говорят не философские манекены, а живые люди.

Великая тема произведения - борьба человеческого духа с ужасом смерти, и борьба самая страшная и героическая - вне всех твердынь религиозных догматов и преданий. Как воины, которые вышли из стен крепости и вступили в рукопашный бой, эти три человека - эпикуреец Люций, философ Сенека и поэт Лукан - борются лицом к лицу со смертью, опираясь только на силу собственного духа, не прибегая к защите религиозных верований. После мучительной агонии все трое выходят победителями: эпикуреец побеждает смерть насмешкой, философ - мудростью, поэт - вдохновением.

Вот жизнь моя! и что ж? ужель
Вдруг умереть? и это - цель
Трудов, великих начинаний!..
Победный лавр венец желаний!..
О боги! нет! не может быть!
Нет! жить, я чувствую, я буду!
Хоть чудом - о, я верю чуду!
Но должен я и - буду жить!

И вдруг от безумного страха и безумной жажды жизни Лукан сразу переходит к величайшему презрению, когда он слышит о подвиге рабыни Эпихариды, презревшей жизнь:

Простите ж, пышные мечтанья!
Осуществить я вас не мог!
О, умираю я, как бог,
Средь начатого мирозданья!..

Вот великое трагическое движение, на которое способны только очень сильные поэты! Как ни различны по своим миросозерцаниям эпикуреец, философ и поэт, как ни противоположны их отношения к смерти, - одна характерная черта, одно чувство соединяет их. Все трое умирают, утешенные торжеством своего "я", своей личности. Они так и не поняли и не должны были понять смерти в христианском смысле, как слияния с Богом, как самоотречения, как последнего подвига любви. Майков разделяет вполне силу и ограниченность этих трех великих язычников. Такие люди понимают смерть как апофеоз своего "я"; они до последнего мгновения противопоставляют смерти силу и неразрушимость своей личности, чуждой любви и полной гордости, - умирают, отрицая смерть, в упоении величия собственного духа.

Теперь мы достигли геркулесовых столпов творчества нашего поэта, коснулись пограничной черты его поэзии. Муза напрягала все силы, чтобы переступить за черту, но ей не удалось - у нее не было тех орлиных крыльев, которые необходимы, чтобы перелететь бездну, отделяющую античный мир от христианского. Майков до конца своих дней в глубине души остался язычником, несмотря на все усилия перейти в веру великого Назареянина.

III

Он понял умом, но не сердцем противоположность двух миров - христианского и античного. Угадывая в теории как историк, он не сумел показать эту противоположность на деле как художник, несмотря на то что всю жизнь стремился к трудной, для размеров его таланта слишком великой задаче.

В драме "Два мира" нет в сущности ровно никакой драмы, а есть лирические монологи римлянина Деция. Перед нами оживает один только мир - языческий; христианского не видно: он кажется холодным, бескровным и, что хуже всего, тенденциозным призраком. Замечательно, что авторы вообще любят делать свои мертвые, неудачные фигуры - идеальными, как будто недостаток жизни надеются восполнить избытком добродетели. Вместо того чтобы просто и глубоко чувствовать, первые христиане Майкова холодно и пространно рассуждают. Это весьма начитанные и богословски-образованные резонеры. То и дело сыплют они цитатами из Священного писания, на Христа и на Бога смотрят не с наивной смелостью людей, творящих новую религию, а сквозь запыленную византийскую призму государственного исповедания.

Молитесь!.. Будь благословенье
Тебе, Господь наш, в небесах,
Что вспомнил о своих рабах
И всех зовешь нас к жизни вечной
Из жизни временной, конечной!
Дай чаши там Твоей испить
И понести Твой крест с Тобою!
Дай пострадать нам смертью злою,
Чтоб славу в нас Твою явить!

Как только начинают говорить майковские христиане, самый стих становится напряженным и бессильным, вычурным и вялым. От этих строк веет не ароматом свежего древнего миросозерцания, а чем-то слишком современным - запахом церковной пыли, дешевого ладана и деревянного масла... В одной молитве Лермонтова ("Я, Матерь Божия, ныне с молитвою...") больше христианского чувства, чем во всех клерикальных и напыщенных проповедях первых христиан Майкова. Они говорят о Боге и любви так же холодно и ортодоксально, как современные ханжи, у которых Бог и любовь на языке, а не в сердце. Нет, так не могли говорить первые христиане. Майков клевещет на них. Перечтите у Ренана его чудесный том "Les apotres" или "Saint Paul": вы увидите живые образы бледнолицых и исторических женщин и девушек, странных, мечтательных, преисполненных жгучей, почти болезненной любовью, безграничной фантазией, мистическим восторгом, в котором плоть их сгорала, как сухое дерево сгорает в огне; вы увидите темные одежды дьяконис, загадочные собрания, проявления среди крайнего аскетизма пылкой и целомудренной чувственности, лица простые, добрые, с отпечатком народной грубости и презрения к внешней красоте.

Майкову ни на одно мгновение не удалось проникнуть в сущность христианской идеи. Идея эта заключается в призрачности всего материального мира, в непосредственном сношении человеческой души с Богом, в отречении от нашего "я" для полного слияния с началом мировой любви, т.е. со Христом. Майков, как языческий художник, влюбленный в красоту материального мира, не мог чувствовать его призрачности; Майков с его стремлениями к ясным скульптурным образам не мог понять несказанного и необъятного волнения мистиков; Майков, видящий, как Сенека и Лукан, в смерти только апофеоз личного начала, не мог почувствовать искреннего желания отречься от себя и умереть, слившись с мировой любовью. Он побоялся взять древний паросский мрамор, чтобы изваять своих христиан, ангелов, св. Павла, Небесного Отца; думая, что одухотворенные фигуры выйдут слишком тяжелыми и чувственными из античного материала, он заменил его чем-то вовсе не благородным, чем-то похожим на гипс дешевых современных статуэток. Воздушные образы христианских преданий надо создавать из пламени и света, чтобы они сами собою стремились к небу и парили над землей, а у Майкова в его скульптурных группах христианские фигуры прикреплены - как это делают посредственные ваятели - на железных прутьях, для того чтобы они могли парить на своих тяжелых гипсовых крыльях, и, кажется, вот-вот они упадут и разобьются вдребезги.

Впрочем, не проникая в мистический дух христианства, Майков владеет иногда внешней, материальной, формой христианской мифологии. Так, например, он превосходно передал раскольничьи легенды в драматических сценах "Странника", написанных удивительно красивым архаическим стихом. Очень поэтично предание о происхождении испанской инквизиции, о королеве Изабелле. Где не приходится касаться сущности христианской идеи, где он изображает только прекрасные формы религиозного материализма, Майков остается истинным художником. Вообще он очень легко и грациозно владеет внешней формой всех народностей и всех веков - формой, но не внутренним духовным содержанием. Как поэт-историк, он с научной точностью и большим вкусом передает древнегерманские сказания о Бальдуре, "Слово о полку Игореве", сербские и новогреческие песни, средневековые легенды, но все-таки чувствуется, что это - искусное, иногда художественное переодевание его классической музы, а не перевоплощение, как например у Пушкина. У последнего в подражаниях Магомету не только - весь аромат восточной поэзии, с ее дикою и странною прелестью, но и вся глубина восточного мистицизма. У Майкова слишком много спокойной точности и простоты, слишком много чувства классической меры и гармонии, чтобы он мог проникнуть в необузданную меланхолическую фантазию кровожадных скандинавских пиратов и викингов, грубых, мрачных, вечно пьяных от крови или от пива, пирующих и распевающих песни под открытым небом за кострами. Чудовищные образы северных скальдов приобретают у Майкова изящество, блеск и простоту гомеровского эпоса. Сербские и новогреческие песни ближе к античному миросозерцанию, и они удаются поэту гораздо лучше. Но глубокий мистицизм первых христиан так же, как новых северных народов, остался ему чуждым.

Еще более недоступна Майкову современная жизнь. В эпоху, когда поэт уже создал свои чудные антологические стихотворения, он является робким учеником, почти без искры самостоятельного дарования, в пьесах, посвященных русской действительности, как например в "Житейских думах", в "Грезах", "Барышне", "Утописте", "После бала" и др. Все это крайне слабо, подражательно и недостойно автора "Трех смертей". Немногим лучше неаполитанский альбом "Мисс Мери". Здесь по крайней мере есть несколько изящных итальянских акварелей. Впрочем, оригинального в "Мисс Мери" мало: это подражание Гейне. Но классической величавой музе совсем не пристал современный костюм европейской дамы или барышни. Строгая богиня, привыкшая к простым широким складкам древнего одеяния, чувствует себя неловко в узком модном платье. Она хороша была на родном Геликоне, но жалко смотреть, как поэт насильно вводит ее в светский круг современных барышень, заставляет участвовать в кадрили, болтать с кавалерами, - и каждая пустенькая молодая красавица может по праву осмеять гордую богиню и заметить, что платье на ней нехорошо сидит, что ее благородные античные формы кажутся почти смешными и неуклюжими в костюме мисс Мери.

Гораздо лучше удается Майкову обратный поэтический прием, а именно облечение нового содержания в античные формы - прием, который так любил Гёте. Современная газета дает Майкову повод написать очень тонкую изящную идиллию во вкусе Феокрита. Таковы вообще лучшие пьесы из "Очерков Рима".

Нередко, описывая современную действительность, поэт по привычке вдруг переходит к древним мифологическим образам и забывает первоначальную тему. Он начинает стихотворение "Утопист" шутливыми строками: "Свои поместья умным немцам на попечение отдав", а кончает его совершенно неожиданно: "...и весь Олимп молчит, гадая, чем озабочен властелин... И лишь для резвого Эрота у жизнедавца и отца миродержавная забота спадает с грозного лица". Он хочет рассказать что-то о современной барышне, но опять, не удержавшись, сравнивает ее с Гебой: "и, как обманутая Геба, ты от Зевесова стола, скорбя, ему, как сыну неба, Зевесов нектар подала". Описывает ли Майков современный бал - античный профиль какой-нибудь красавицы тотчас же напоминает ему Сорренто, пестумский храм, пир горацианских времен, золотую галеру - и вот уже он далек от современной жизни, и, с удивлением и грустью просыпаясь в XIX веке, поэт восклицает: "ах, вы всему виною, о розы Пестума, классические розы!..". Таков склад его воображения: оно по инстинкту, по непреодолимой привычке, как струя воды по наклонной плоскости, стремится к античному миру.

Несомненно, лучшая из современных поэм Майкова - "Рыбная ловля", и это потому, что в ней поэт избрал темой не жизнь людей, а жизнь природы и патриархальное, идиллическое занятие, описанное простодушно в духе неподражаемых "Георгик".

Откинешься на луг и смотришь в небеса,
И слушаешь стрекоз, покуда сон глубокий
Под теплый пар земли глаза мне не сомкнет...
О, чудный сон! душа, Бог знает, где, далеко,
А ты во сне живешь, как все вокруг живет...
............................
Стрекозы синие колеблют поплавки,
И тощие кругом шныряют пауки,
И кружится, сребрясь, снетков веселых стая,
Иль брызнет в стороны, от щуки исчезая...

Дальше описывается, как рыбак осторожно на удочке выводит из воды "упорного леща", как "чернозолотой красавец повернулся" и опять исчез в воде. Интимные, даже прозаические, подробности домашней жизни поэт возвышает, придавая им печать важной красоты: так он изображает, как на цыпочках, подобно вору, чтобы не потревожить домашних, он крадется из дому и лезет через забор, "взяв хлеба прозапас с кристальной крупной солью". Самая прозаическая поваренная соль, благодаря классическому эпитету, превращается в подробность, достойную Гомера или Феокрита. Мало-помалу тон идиллии повышается, и - как всегда в порыве искреннего вдохновения - Майков забывает современность и переносится в античный мир. Что, кажется, можно найти общего между рыбной ловлей и древнегреческим божеством? Но таков пластический гений поэта. Его фантазия превращает все, к чему ни прикоснется, в мрамор и высекает из него дивные изваяния. Так и рыбная ловля представляется его неисправимо-языческому воображению новою богиней, "чистою музой, витающей между озер". И мало-помалу он начинает так ее любить, что воплощает в этой богине рыболовного искусства свою собственную музу. Он обращается к ней:

Пускай бегут твои балованные сестры...
За лавром, и хвалой, и памятью веков:
Ты ночью звездною на мельничной плотине
В сем царстве свай, колес, и плесени, и мхов,
Таинственностью дух питай в святой пустыне!..
И в мир, когда спадет с природы тьмы завеса,
И солнце вспыхнет вдруг на пурпуре зари,
Со всеми криками и шорохами леса
Сама в моей душе ты с Богом говори!
Да просветлен тобой, дыша, как часть природы,
Исполнюсь мощью я и счастьем той свободы,
В которой праотец народов, дни катя,
К сребристой старости был весел, как дитя!

Такова муза Майкова. Если она и осталась навеки чуждой современности, то нельзя в ней отрицать того великого, понятного всем векам, что дает ее лучшим песням право на бессмертие.

Однажды старцы Илиона - рассказывает Майков - сидели в кругу у городских ворот. Осада Трои длится уже десять лет. Вспоминая павших, они проклинали ту, "которая была виною бед их...". "Елена! ты с собой ввела смерть в наши домы! ты нам плена готовишь цепи!..".

В этот миг
Подходит медленно Елена,
Потупя очи, к сонму их:
В ней детская сияла благость,
И думы легкой чистота;
Самой была как будто в тягость
Ей роковая красота...
Ах, и сквозь облако печали
Струится свет ее лучей!..
Невольно, смолкнув, старцы встали
И расступились перед ней.

Можно судить Майкова, можно жалеть об его односторонности, но, как только предстанет, подобно Елене, величавая античная муза поэта, - самые строгие обвинители, если только чувствуют они власть красоты, должны, невольно смолкнув, встать и расступиться перед ней, как старцы Илиона.

Биография

Родился 4 июня 1821 г. в Москве в семье академика живописи Н. А. Майкова.

Окончил юридический факультет Петербургского университета. Первая книга стихов Майкова вышла в 1842 г. Затем увидели свет поэмы «Две судьбы» (1844 г.) и «Машенька» (1846 г.), сборник лирики «Очерки Рима» (1847 г.), отразивший впечатления от поездки в Италию.

В 1848—1852 гг. активность поэта заметно снизилась.

Начавшаяся в 1853 г. Крымская война вновь пробудила его к интенсивной творческой деятельности (результатом стала книга «1854-й год. Стихотворения»).

В стихах конца 50—60-х гг. Майков пытался критически оценить окружающую действительность («Вихрь», 1856 г.; «Он и она», 1857 г.; поэма «Сны», 1856—1858 гг.; сборник «Неаполитанский альбом», 1858—1860 гг.; стихотворения «Поля», 1861 г., «Другу Илье Ильичу», 1863 г., «На белой отмели Каспийского поморья…», 1863 г., и др.). В эти же годы он много переводит из новогреческой народной поэзии, проникнутой духом борьбы за независимость.

Сочувственным отношением к национально-освободительному движению продиктован также и ряд переводов из сербских юнацких песен (например, «Сабля царя Вукашина», «Сербская церковь», «Радойца», «Конь»), Отсюда внимание поэта и к периоду татарского нашествия на Русь и борьбе с кочевниками («В Городце в 1263 году», «Клермонтский собор»).

В 1870 г. вышел майковский перевод «Слова о полку Игореве» — итог напряжённой четырёхлетней работы.

В 1875 г. Майков написал стихотворение «Емшан» — обработка одного из преданий Ипатьевской летописи. Непреходящий интерес поэт испытывал к эпохе столкновения язычества с христианством («Олинф и Эсфирь», «Три смерти», трагедия «Два мира» и др.).

Несмотря на жанровое и тематическое богатство, майковское поэтическое наследие едино в стилевом отношении. Поэзия Майкова захватывает гармоническим слиянием мысли и чувства, безукоризненным художественным вкусом, напевностью и музыкальностью. Не случайно по количеству положенных на музыку стихотворений Аполлону Николаевичу принадлежит одно из первых мест среди русских поэтов XIX в.

Скончался 20 марта 1897 г. в Петербурге.

Биография

Аполлон Николаевич МАЙКОВ родился 23 мая (4 июня) 1821 в Москве в семье известного живописца, академика императорской Академии художеств. Детство Майкова прошло в подмосковном имении. В 1834 семья переехала в Петербург. Майков и его брат Валериан (будущий литературный критик, 1823-1847) получили домашнее образование. Историю словесности им преподавал писатель И.Гончаров. По его воспоминаниям, дом Майковых "кипел жизнию, людьми, приносившими сюда неистощимое содержание из сферы мысли, науки, искусства". В семье выпускался рукописный журнал "Подснежник" и альманах "Лунные ночи", в которых и появились первые стихи будущего поэта. Майков увлекался не только поэзией, но и живописью.

В 1837 Майков поступил на юридический факультет Петербургского университета. Университетские профессора обратили внимание на поэтическую одаренность студента, печатавшегося к тому времени в журналах "Библиотека для чтения" и "Отечественные записки".

В 1842 Майков издал свой первый поэтический сборник. Внимание публики привлек первый раздел этой книги В антологическом роде - цикл стихов, ориентированных на элегию и античную эпиграмму. В.Г.Белинский восхищался грациозностью образов и "поэтическим, полным жизни и определенности языком" Майкова. Как и во всей поэзии Майкова, в этом сборнике была широко представлена описательная пейзажная лирика.

В 1841 Майков окончил университет первым кандидатом и начал работать в министерстве финансов. Вскоре получил от Николая I пособие для путешествия за границу и побывал в Италии, Франции, Германии и Чехии. За границей Майков занимался поэзией и живописью, слушал лекции по изобразительному искусству и литературе. Впечатления от этой поездки отразились в стихотворном сборнике Очерки Рима (1847). В стихах этого сборника с величественными памятниками античности соседствовали современные бытовые сценки (Нищий, Капуцин и др.).

В 1844 Майков вернулся в Россию и получил место в Румянцевском музее, а затем в петербургском Комитете иностранной цензуры. Стал заметной фигурой в литературной жизни столицы: сотрудничал в журналах "Современник" и "Отечественные записки", выступал со статьями об искусстве в духе "натуральной школы", написал несколько "физиологических" очерков (Завещание дяди племяннику, 1847, и др.) и поэму Машенька (1846), в которой высмеивал романтические штампы.

Поддерживал знакомство с Белинским, И.Тургеневым, Н.Некрасовым, А.Плещеевым, Ф.Достоевским, посещал кружок М.Петрашевского. В рамках следствия по делу петрашевцев за ним был установлен негласный надзор. После этого Майков окончательно утвердился в идеях славянофильства и "патриархально-монархического" правления. После поражения России в Крымской войне говорил о своих взглядах тех лет поэту Я.Полонскому: "Это была моя глупость, но не подлость".

Майков был очень популярен: печатался в лучших литературных журналах, читал стихи на литературных вечерах. Духовно близкими называл А.Григорьева, Н.Страхова и Ф.Достоевского. Одной из главных задач искусства Майков считал углубление исторической памяти народа. Руководствуясь этой задачей, сделал вольные переводы и стилизации белорусских и сербских народных песен. Одним из лучших произведений Майкова стал поэтический перевод Слова о полку Игореве (1870).

В центре поэтического интереса Майкова было столкновение христианства с язычеством. Этой теме посвящена поэма Два мира (1872, 1881), за которую Майкову в 1882 была присуждена Пушкинская премия Академии наук.

Умер Майков в Петербурге 8 (20) марта 1897.

Биография

А.Н. Майков родился в Москве.

Отец Майкова был известным художником. В богатом гостеприимном доме бывали Тургенев и Панаев, Плетнев и Бенедиктов, Григорович и Достоевский. Отец с удовольствием помогал сыновьям выпускать детский журнал «Подснежник», а наставлял их в литературе И.А. Гончаров, автор романа «Обломов».

В 1837 году Майков поступил в Петербургский университет. Незнание греческого языка не позволило ему заниматься на филологическом факультете, пришлось выбрать юридический. От занятий живописью, которой он всерьез увлекался, к этому времени пришлось отказаться из-за ухудшающегося зрения, зато поэзия захватывала его все больше. В 1840 году в «Одесском альманахе» даже появились два его стихотворения под лаконичным псевдонимом - М.

По окончании университета Майкова зачислили на службу в департамент государственного казначейства. В 1842 году, на средства, отпущенные царским двором, он вместе с отцом отправился в Европу. Почти год прожил во Франции, в Германии, в Италии. Из Рима приезжал в Париж, чтобы слушать лекции в Сорбонне и в Колледж де Франс, в Риме устраивал вечера для живших там русских художников. «С удовольствием вспоминаю, - писал живописец В.Е. Раев, - о тех приятных вечерах. Юный поэт Майков услаждал в эти вечера всех присутствующих чтением прекраснейших своих стихотворений». Увлекшись идеями славянофилов, на обратном пути в Россию Майков останавливался в Праге, где общался с известными славистами В. Ганке и Шафариком.

В 1842 году вышел в свет первый сборник Майкова - «Стихотворения». («На днях получил «Стихотворения Аполлона Майкова», - писал Плетнев филологу Я.К. Гроту. - Он учился у нас в университете. Эта книга меня усладила. Кажется, я читал идеи Дельвига, переданные стихами Пушкина».) В 1847 году - «Очерки Рима», стихи которого были навеяны Италией. Даже строгий Белинский сразу проникся прелестью антологических мотивов молодого поэта. Да и трудно было не заметить столь гармоничных стихов в эпоху, когда ушли Пушкин и Лермонтов, смолкли Языков и Баратынский, окончательно покинул Россию Жуковский, а новое поколение - А. Фет, А. Григорьев - еще только начинало путь.

В отличие от большинства русских поэтов - истинных пророков и апостолов, Майков никогда не знал ни бедности, ни каких-либо преследований. «Вся моя биография, - писал он, - не во внешних фактах, а в ходе и развитии внутренней жизни, в ходе расширения моего внутреннего горизонта, в укреплении взгляда на жизненные вопросы, нравственные, умственные, политические, во внутренней работе ума... Все прочее - вздор, труха, формуляр...»

В 1844 году Майков занял место помощника библиотекаря при Румянцевском музее, находившемся тогда в Петербурге. «С наступлением весны семья Майкова обычно перебиралась на дачу близ станции Сиверской Варшавской железной дороги, около 60 верст от Петербурга, - вспоминал литератор Е.Н. Опочинин. - Как известно, поэт был страстный рыболов и в Сиверскую привлекала его быстрая и говорливая речка Оредеж, стремящая свои прозрачные воды между крутыми красноглинистыми берегами. Здесь много укромных местечек было излюблено А.Н. Майковым, и многие часы на восходе и на закате солнца проводил он здесь с удочкою в руках...»

В 1852 году, после перевода Румянцевского музея в Москву, Майков перешел в Комитет иностранной цензуры. Здесь он проработал почти полвека, дослужившись до высокого чина действительного статского советника. Убежденный монархист, славянофил, законопослушник, он никогда не скрывал своих верноподданнических чувств. В годы Крымской кампании пел неумеренные хвалы императору Николаю I, позднее восторженными стихами откликнулся на чудесное спасение наследника (будущего императора Николая II), которого во время визита в Японию ударил саблей японский полицейский. Столь же восторженно принял Майков крестьянскую реформу 1861 года, спущенную властью сверху. Поэт Е. Щербина, с удивлением следивший за всеми этими движениями чувств поэта, не мог удержаться от злых эпиграмм. «Он Булгарин в «Арлекине», а в «Коляске» Дубельт он, так исподличался ныне петербургский Аполлон». Сам Майков, впрочем, в письме к М. Златовратскому объяснял свои метания причинами простыми «Около этого времени (1851) познакомился я с молодою редакцией «Москвитянина», с Аполлоном Григорьевым, Островским, Писемским, Эдельсоном и с самим Погодиным, со славянофилами. Здесь показалось мне более правды, чем в западническом наклоне; не приняв кое-что из идей старых славянофилов, я не мог вполне принять их учения. Принял основы, почуяв в них историческую правду, но отверг выводы как фантастические и отвергающие историю, а с ней и целую российскую империю. На почве славянофилов, но с твердою идеей государства, и с полным признанием послепетровской истории были тогда Погодин и Катков это цельно, это органически разумно, и это меня сблизило с ними...»

В 1882 году за философско-лирическую драму «Два мира» Академия наук удостоила Майкова Пушкинской премией. Стихотворение Майкова «Кто он», посвященное Петру I, десятилетиями входило и, кажется, и сейчас входит во все школьные хрестоматии. Думается, что многие помнят и другие хрестоматийные строки Майкова «Золото, золото падает с неба!» - дети кричат и бегут за дождем... «Полноте, дети, его мы сберем, только сберем золотистым зерном в полных амбарах душистого хлеба!»

«Майков при мне читал только раз, - вспоминала З.Н. Гиппиус. - Он читал очень хорошо. Был сухой, тонкий, подобранный, красивый, с холодно-умными, пронзительными глазами. В чтении его была та же холодная пронзительность и усмешка. Особенно помнится она мне вот в этих двух строках (из стихотворения «Дож и догаресса») «Слышит - иль не слышит Спит - или не спит..» Удивительно читал он и «Три смерти» «Простите, гордые мечтанья, осуществить я вас не мог. О, умираю я как Бог средь начатого мирозданья!..» Конечно, Майков был самый талантливый из всей плеяды поэтов того времени. Какой-то одной, нежной, черточки не хватало его дарованию оттого, вероятно, он и забыт был так скоро и никогда не был любим, как Фет, например, который, по-моему, куда ниже...»

Главным делом искусства Майков считал выявление прекрасного. Искусству, утверждал он, нет дела ни до чего низменного, только красота и любовь неподвластны тлению. Античные барельефы казались Майкову более рельефными, чем образы, возникающие из живой действительности. «Мы принадлежим к детству, - писал он, - которое не от мира сего. Царство толпы меняется, подчиненное моде и времени, а наше - вечно». Белинский не без удивления заметил однажды, что Майков как бы смотрит на жизнь глазами грека. «Прямые, седеющие, но еще с большой темнотой волосы его (Майкова) лежали непослушными прядками на голове, - вспоминал Опочинин, - вокруг щек с подбородком свисала и кругами вилась аккуратная бородка, из-за толстых очков смотрели пристально многодумные глаза. Все было просто и в то же время необычайно сложно в этой фигуре. Казалось, что такие люди попадаются на каждом шагу. Но стоило заговорить ему - и вы начинали думать, что Аполлон Николаевич Майков один на целом свете. В обращении его была какая-то сухость или, может быть, строгость, но это не отталкивало от него, а наоборот, привлекало, словно темный блеск старого золота. Какая-то значительность была в каждом его жесте, в каждом движении. Ни одно слово, срывавшееся с его губ, не могло замереть в воздухе, не приковав к себе вашего внимания. Мне казалось, что таковы именно были пророки и апостолы...»

Много лет Майков работал над грандиозной драмой о столкновении языческой и христианской цивилизаций, правда, выполнить успел только четыре части драмы «Олинф и Эсфирь», «Три смерти», «Смерть Люция» и «Два мира».

Четыре года отдал Майков переводу «Слова о полку Игореве».

Об особом отношении к этой древней русской поэме Майков признался в предисловии к переводу «Слову» «Несмотря на семь веков, отделяющих нас от его певца, - писал он, - он (певец) чрезвычайно близок к нынешней нашей литературе. Его поэма точно зародыш, таящий в себе все лучшие качества последней. В этих образах князей Остромысла Галицкого, от престола которого грозы текут по землям, Всеволода Суздальского, что «мог бы Волгу веслами раскропити, а Дон шеломами вылити», Романа, что в замыслах возносится широко, что Сокол ширяяся на ветрах, высматривая добычу, - слышится что-то родственное державинским изображениям Екатерининских орлов. В описании битв тоже. Во всем здоровом тоне поэмы, в этом кованном языке, на который древность наложила какую-то свою особую, вековую печать, в этой поэзии действительности - как бы чувствуется пушкинская стройность, определенность, сдержанность и меткость выражений. Далее эти описания природы, эта жизнь степи в ее мрачном виде, вся эта прелестная идиллия бегства Игоря, эти «дятлы тёктом путь к реке казуют», вся речь Игоря к Донцу - как лелеял князя на серебряных берегах своих, - во всем этом таится как бы зародыш лучших страниц Тургенева... Чувствуется, несмотря на перерыв многих веков, один и тот же гений в творчестве лучших людей тогда и ныне...»

Литератор П.П. Перцов, хорошо знавший поэта, оставил живые записи о невысоком, сухощавом старике с худым лицом и длинными серебристыми волосами и бородой, который беспрерывно «...вскакивал, тушил и зажигал папиросы, и почти бегал вдоль стола и комнаты. Эта живость движений еще дополнялась ярким, молодым огнем прекрасных карих (хотя и полузакрытых очками) глаз. По этому впечатлению какой-то вечной юности Майкову, казалось бы, надо дожить до ста лет. Никогда, ни раньше, ни после, я не слыхал лучшего чтения. Он читал чрезвычайно просто, медленно и выразительно, и в то же время сохранял весь ритм и движение стиха».

Умер Аполлон Майков в Петербурге.

Биография (Брокгауз и Ефрон.)

Майков (Аполлон Николаевич) - один из главных поэтов послепушкинского периода, сын Николая Аполлоновича Майкова, род. 23 мая 1821 г., первоначальным своим развитием обязан В. А. Солоницину и И. А. Гончарову, преподававшему ему русскую литературу. Стихи стал писать с 15-ти лет. Поступив в 1837 г. в спб. унив. по юридич. факультету, Майков мечтал о карьере живописца, но лестные отзывы Плетнева и Никитенко о его первых поэтических опытах, в связи с слабостью зрения, побудили его посвятить себя литературе. В 1842 г. Майков предпринял заграничное путешествие, около года жил в Италии, затем в Париже, где вместе с своим братом, Валерианом Николаевичем, слушал лекции в Сорбонне и College de France; на обратном пути близко сошелся с Ганкою в Праге. Результатом этой поездки явились с одной стороны "Очерки Рима" (СПб., 1847), а с другой кандидатская диссертация о древнеславянском праве. Служил Майков сначала в министерстве финансов, затем был библиотекарем Румянцевского музея до перенесения его в Москву,

в настоящее время состоит председателем комитета иностранной цензуры.

Поэзия Майкова отличается ровным, созерцательным настроением, обдуманностью рисунка, отчетливостью и ясностью форм, но не красок, и сравнительно слабым лиризмом. Последнее обстоятельство, кроме природных свойств дарования, объясняется отчасти и тем, что поэт слишком тщательно работает над отделкою подробностей, иногда в ущерб первоначальному вдохновению. Стих Майкова в лучших его произведениях силен и выразителен, но вообще не отличается звучностью. По главному своему содержанию, поэзия Майкова определяется, с одной стороны, древнеэллинским эстетическим миросозерцанием, с явно преобладающим эпикурейским характером, с другой - преданиями русско-византийской политики. Темы того и другого рода, хотя внутренне ничем не связанные между собою, одинаково дороги поэту. Как на второстепенный мотив, заметный более в первую половину литературной деятельности Майкова, можно указать на мирные впечатления русской сельской природы, которым поэт имел особенные удобства отдаваться, вследствие своей страсти к рыболовству.

Майков сразу приобрел себе литературное имя стихотворениями "в антологическом роде", из которых по ясности и законченности образов выдаются: "Сон", "Воспоминание", "Эхо и молчание", "Дитя мое, уж нет благословенных дней", "Поэзия"; выше всяких похвал в своем роде "Барельеф". Одна из "эпикурейских песен" начинается редким у Майкова лирическим порывом:

Мирта Киприды мне дай!
Что мне гирлянды цветные?

но затем во второй строфе грациозно переходит в обычный ему тон:

Мирта зеленой лозой
Старцу, венчавшись, отрадно
Пить под беседкой густой,
Крытой лозой виноградной.

Характерно для поэзии Майкова стихотворение "После посещения Ватиканского музея". Скульптурные впечатления этого музея напоминают поэту другие такие же впечатления из раннего детства, сильно повлиявшие на характер его творчества

Еще в мдаденчестве любил блуждать мой взгляд
По пыльным мраморам потемкинских палат.
Антики пыльные живыми мне казались,
И властвуя моим младенческим умом,
Они роднились с ним, как сказки умной няни,
В пластической красе мифических преданий...
Теперь, теперь я здесь в отчизне светлой их,
Где боги меж людей, прияв их образ, жили
И взору их свой лик бессмертный обнажили.
Как дальний пилигрим, среди святынь своих,
Средь статуй я стоял...

В превосходном стихотворении "Розы" (отдел "Фантазии") мгновенное впечатление переносит поэта из современного бала в родной ему античный мир

...Ах, вы всему виною
О розы Пестума, классические розы!..

Там же замечательно стихотворение "Импровизация" - единственное, в котором пластическая поэзия Майкова весьма удачно входит в чуждую ей область музыкальных ощущений:

Но замиравшие опять яснеют звуки...
И в песни страстные вторгается струей
Один тоскливый звук, молящий, полный муки...
Растет он, все растет, и льется уж рекой...
Уж сладкий гимн любви в одном воспоминанье
Далеко трелится... но каменной стопой
Неумолимое идет, идет страданье
И каждый шаг его грохочет надо мной...
Один какой-то вопль в пустыне беспредельной
Звучит, зовет к себе... увы! надежды нет!...
Он ноет... и среди громов ему в ответ
Лишь жалобный напев пробился колыбельный.

Из "Камей" выдаются "Анакреон", "Анакреон у скульптора", "Алкивиад", "Претор" и особенно характерное выражение добродушного и невинного эпикурейства "Юношам":

И напиться не сумели!
Чуть за столь - и охмелели
Чем и как - вам все равно
Мудрый пьет с самосознаньем,
И на свет, и обоняньем
Оценяет он вино.
Он, теряя тихо трезвость,
Мысли блеск дает и резвость,
Умиляется душой,
И владея страстью, гневом,
Старцам мил, приятен девам,
И - доволен сам собой.

Из "Посланий" первое к Я. П. Полонскому очень метко характеризует этого поэта; прекрасно по мысли и по форме послание к И. А. Плетневу ("За стаею орлов двенадцатого года с небес спустилася к нам стая лебедей"). Простотою чувства и изяществом выдаются некоторые весение стихотворения Майкова. В отделе "Мисс Мери. Неаполитанский альбом" действительно преобладает альбомное остроумие, весьма относительного достоинства. В "Отзывах истории" истинным перлом можно признать "Емшан".

Стихотворные рассказы и картины из средневековой истории ("Клермонтский собор", "Савонарола", "На соборе на Констанцском", "Исповедь королевы" и др.), сделавшиеся самыми популярными из произведений Майкова, заслуживают одобрения особенно за гуманный дух, которым они проникнуты. Главный труд всей поэтической жизни Майкова есть историческая трагедия, в окончательном своем виде названная "Два мира". Первый ее зародыш, забытый, по-видимому, самим автором (так как он о нем не упоминает, когда говорит о генезисе своего произведения), мы находим в стихотв. (1845) "Древний Рим" (в отделе "Очерки Рима"), в окончании которого прямо намечена тема "Трех смертей" и "Смерти Люция".

Ты духу мощному, испытанному в битве,
Искал забвения достойного тебя.
Нет, древней гордости в душе не истребя,
Старик своих сынов учил за чашей яду:
Покуда молоды, плюща и винограду!
.............................................
В конец исчерпай все, что может дать нам мир!
И выпив весь фиал блаженств и наслаждений,
Чтоб жизненный свой путь достойно увенчать,
В борьбе со смертию испробуй духа силы, -
И вкруг созвав друзей, себе открывши жилы,
Учи вселенную как должно умирать.

В 1852 г. на эту тему был написан драматический очерк "Три смерти", дополненный "Смертью Люция" (1863), и, наконец, лишь в 1881 г., через 36 лет после первоначального наброска, явились в окончательном виде "Два мира". Произведение, над которым так долго работал умный и даровитый писатель, не может быть лишено крупных достоинств.

Идея языческого Рима отчетливо понята и выражена поэтом:

Рим все собой объединил,
Как в человеке разум; миpy
Законы дал и мир скрепил.
И в другом месте:
Единство в мире водворилось.
Центр - Кесарь. От него прошли
Лучи во все концы земли,
И где прошли, там появилась
Торговля, тога, цирк и суд,
И вековечные бегут
В пустынях римские дороги.

Герой трагедии живет верою в Рим и с нею умирает, отстаивая ее и против надвигающегося христианства; то, во что он верит, переживет все исторические катастрофы:

О, Рим гетер, шута и мима, -
Он мерзок, он падет!.. Но нет,
Ведь в том, что носит имя Рима,
Есть нечто высшее!.. Завет
Всего, что прожито веками!
В нем мысль, вознесшая меня
И над людьми, и над богами!
В нем Прометеева огня
Неугасающее пламя!
...........................
Мой разум, пред которым вся
Раскрыта тайна бытия...
..............................
Рим словно небо, крепко сводом
Oблегший землю и народам,
Всем этим тысячам племен
Или отжившим, иль привычным
К разбоям лишь, разноязычным
Язык свой давший и закон!

Помимо этой основной идеи, императорский Рим вдвойне понятен и дорог поэту, как примыкающий к обоим мирам его поэзии - к миру прекрасной классической древности, с одной стороны, и к миру византийской государственности - с другой: и как изящный эпикуреец, и как русский чиновник-патриот Майков находит здесь родные себе элементы. К сожалению, идея нового Рима - Византии - не сознана поэтом с такою глубиною и ясностью как идея первого Рима. Он любит византийско-русский строй жизни в его исторической действительности и принимает на веру его идеальное достоинство, не замечая в нем никаких внутренних противоречий. Эта вера так сильна, что доводит Майкова до апофеоза Ивана Грозного, которого величие будто бы еще не понято и которого "день еще прийдет". Нельзя, конечно, заподозрить гуманного поэта в сочувствии злодеянием Ивана IV, но они вовсе не останавливают его прославления и в конце он готов даже считать их только за "шип подземной боярской клеветы и злобы иноземной". В конце своего "Савонаролы", говоря, что у флорентийского пророка всегда был на устах Христос, Майков не без основания спрашивает "Христос! он понял ли Тебя?" С несравненно большим правом можно, конечно, утверждать, что благочестивый учредитель опричнины "не понял Христа"; но поэт на этот раз совершенно позабыл, какого вероисповеданния был его герой - иначе он согласился бы, что представитель христианского царства, не понимающий Христа, чуждый и враждебный Его духу, есть явление во всяком случае ненормальное, вовсе не заслуживающее апофеоза. Стихотворение "У гроба Грозного" делает вполне понятным тот факт (засвидетельствованный самыми благосклонными к нашему поэту критиками, напр. Страховым), что в "Двух мирах" мир христианский, несмотря на все старания даровитого и искусного автора, изображен несравненно слабее мира языческого. Даже такая яркая индивидуальность, как апостол Павел, представлена чертами неверными: в конце трагедии Деций передает слышанную им проповедь Павла, всю состоящую из апокалиптических образов и "апологов", что совершенно не соответствует действительному методу и стилю Павлова проповедания. Кроме "Двух миров", из больших произведений Майкова заслуживают внимания: "Странник", по превосходному воспроизведению понятий и языка крайних русских сектантов; "Княжна", по нескольким прекрасным местам, в общем же эта поэма отличается запутанным и растянутым изложением; наконец "Брингильда", которая сначала производит впечатление великолепной скульптурной группы, но далее это впечатление ослабляется многословием действующих лиц. Майков - прекрасный переводчик (напр. из Гейне); ему принадлежит стихотворное переложение "Слово о Полку Игореве". В общем поэзия Майкова останется одним из крупных и интересных явлений русской литературы.
Вл. Соловьев.

В печати первые стихотворения Майкова ("Сон" и "Картина вечера") появились в "Одесском Альманахе" на 1840 г.; за ними последовал ряд стихотворений в "Библиотеке для Чтения" и "Отечественных Записках", а в 1842 г. "Стихотворения Аполлона Майкова" вышли отдельною книжкою (СПб.). Но поводу восточной войны Майков написал ряд стихотворений, тогда же вышедших особою книжкою, под заглавием: "1854 год". В 1858 г. "Стихотворения Аполлона Майкова" издал гр. Г. А. Кушелев-Безбородко, в 1879 г. - князь В. П. Мещерский. "Полное собрание сочинений А. Н. Майкова" - 1884 и 1893 г. Критические отзывы о поэзии Майкова: Белинского - о стихотворении "Сон" ("Собрание сочин.", т. IV, стр. 477) и о первом собрании стихотворений в "Отечеств. Записках" 1842. (соч. VI, 102). Некрасова в "Современнике" 1855 г. (по поводу сборника "1854 год"), Дружинина в "Библиотеке для Чтения" 1859 г., Страхова в Отчете о присуждении пушкинских наград за 1882 г., К. Арсеньева в "Вестн. Евр." за 1883 г. (No.12; перепеч. во 2 т. "Крит. этюдов"), Ор. Миллера в "Русской Мысли" 1888 г., No. 5 и 6. Ср. М. Златковский, "А. Н. Майков, биографический очерк" (СПб., 1888).

Биография

Родился 23 мая (4 июня) 1821, в Москве семье академика живописи Н. А. Майкова, происходившего из старинного дворянского рода. Его отец был известным художником. Детские годы прошли в московском доме и подмосковном имении, недалеко от Троице-Сергиевой лавры, которые часто посещали художники и литераторы. Писать стихи Аполлон Майков начал с пятнадцати лет, но в выборе призвания долго колебался между живописью и поэзией.

С 1834 семья переселяется в Петербург, и дальнейшая судьба Майкова связана со столицей.

В 1837 - 41 учится на юридическом факультете Петербургского университета, не оставляя литературных занятий. После окончания университета служит в Министерстве финансов, но вскоре, получив от Николая I пособие для путешествия за границу, уезжает в Италию, где занимается живописью и поэзией, затем в Париж, где слушает лекции по искусству и литературе. Побывал он и в Дрездене, и в Праге.

В 1844 Аполлон Майков возвращается в Россию. Сначала работает помощником библиотекаря при Румянцевском музее, затем переходит в петербургский комитет иностранной цензуры.

Его первый поэтический сборник вышел в 1842 и получил высокую оценку В. Белинского, отметившего «дарование неподдельное и замечательное». Сборник имел большой успех.

Впечатления от поездки по Италии выражены во втором поэтическом сборнике Майкова «Очерки Рима» (1847).

В эти годы сближается с Белинским и его окружением - Тургеневым и Некрасовым, посещает «пятницы» М. Петрашевского, поддерживает близкое знакомство с Ф. Достоевским и А. Плещеевым. Хотя Майков в полной мере их идеи и не разделял, но определенное влияние на его творчество они оказали. Такие его произведения, как поэмы «Две судьбы» (1845), «Машенька» и «Барышня» (1846), содержат гражданские мотивы.

С 1850-х Аполлон Майков все более последовательно переходит на консервативные позиции, о чем говорит вышедшая в 1853 поэма «Клермонтский собор» и опубликованные в 1858 (после поездки в Грецию) циклы «Неополитанский альбом» и «Новогреческие песни». Крестьянскую реформу 1861 встретил восторженными стихами «Поля», «Нива». Окончательно противопоставив свое понимание искусства идеям революционных демократов, он стал сторонником «искусства для искусства», что вызвало резкую критику со стороны М. Салтыкова-Щедрина и сатирические пародии Н. Добролюбова.

В 1860-е он обратился к занятиям историей, создал ряд произведений на исторические темы («В Городце в 1263 году», «У гроба Грозного», «Емшаи», «Кто он?» и др.). По мотивам истории Древнего Рима он написал поэму «Два мира», удостоенную Пушкинской премии в 1882. Если раньше поэта привлекала античность, то теперь его интерес переместился к христианству как новому нравственному учению, противостоящему эстетизму язычества. Увлеченный эпохой Древней Руси и славянским фольклором, Аполлон Майков в 1889 закончил один из лучших переводов «Слова о полку Игореве», не утративший своей научной и художественной ценности до сих пор.

Поэзия Майкова созерцательна, идиллична и отличается налетом рассудочности, но вместе с тем в ней отразились пушкинские поэтические принципы: точность и конкретность описаний, логическая ясность в развитии темы, простота образов и сравнений. Для художественного метода Майкова характерно аллегорическое применение пейзажей, антологических картин, сюжетов к мысли и чувству поэта. Эта особенность роднит его с поэтами-классицистами.

Тематика поэзии Майкова соотнесена с миром культуры. В кругозоре поэта - искусство (цикл стихов «В антологическом роде»), европейская и русская история (циклы стихов «Века и народы», «Отзывы истории»), творчество поэтов Запада и Востока, произведения которых Майков переводит и стилизует (цикл «Подражания древним»). В стихах Майкова немало мифологических символов, историко-культурных имён и названий, однако часто колорит иных веков и народов носит у него декоративный характер. Особенно близка Майкову античная культура, в которой он видел сокровищницу идеальных форм прекрасного.

Из обширного наследия Аполлона Майкова выделяются и сохраняют свою поэтическую прелесть стихи о русской природе «Весна! Выставляется первая рама», «Под дождём», «Сенокос», «Рыбная ловля», «Ласточки» и другие отличающиеся задушевностью и напевностью. Многие его стихи вдохновляли композиторов на написание романсов. Майкову принадлежат переводы из Г. Гейне, Гёте, Лонгфелло, Мицкевича. Многие стихи Майкова положены на музыку (Чайковский, Римский-Корсаков и другие).

Умер Аполлон Майков 8(20) марта 1897 в Петербурге.

А.Н.Майков и педагогическое значение его поэзии (http://maykov.ouc.ru/a-n-maykov.htm)

Результаты пятидесяти пяти лет поэтической деятельности Аполлона Николаевича Майкова {1} были тщательно просмотрены, классифицированы и профильтрованы самим поэтом в 1893 г., в шестом издании его сочинений {2}. Их набралось на три небольших, но компактных тома, что составляет в сумме около 1500 страниц малого формата, причем я не считаю рассказов по русской истории {3}, как стоящих особо. Издание, где поэт является собственным редактором и критиком, имеет свои преимущества, но и свои отрицательные стороны: для чтения и беглого обзора поэтической деятельности писателя отполированные страницы самоиздания - находка; но критику нечего делать с этими распланированными и очищенными волюмами последней даты: он охотно променял бы их на старые тетрадки да связку-другую пожелтевших писем. Если это применимо к поэту вообще, то к Майкову особенно, так как он был сдержанный и скупой лирик, а поэзия его носила тот экстенсивный и отвлеченный характер, который отобщал ее и от обстановки, и от индивидуальности поэта. Притом Майков почти не дал нам даже примечаний к своим стихам {4}, у него нет ни общего предисловия, ни введения (кроме частного к "Двум мирам", да к переводам), ни отрывков из писем при посылке или посвящении стихов, и, перечитывая его томы, где, кроме нескольких объяснений к переводам, весьма объективных и сжатых, редактор отметил только даты произведений, невольно вздохнешь о том, что у нас еще не в моде давать комментарии к своим произведениям, как у итальянцев (например, Леопарди, Кардуччи) {5}.

Да позволено мне будет начать мою сегодняшнюю памятку {Первая глава была читана в заседании Неофилологического общества {6}.} по нашем классическом поэте выражением искреннего желания, чтобы деятели русской литературы озаботились заблаговременно собиранием материалов для объективного, критического издания творений А. Н. Майкова: нравственно-поэтические облики таких людей, как он, не должны теряться для истории нашего просвещения и истории всемирной поэзии, а без критического издания его творчество и поэтическая индивидуальность останутся закрытыми для всестороннего исследования и истолкования. Нужны варианты, черновики, письма.

Шестой и седьмой томы тихонравовского издания Гоголя были, вероятно, приняты большой публикой с некоторым недоумением {7}; между тем для историка и критика это истинный клад, а груз, подъятый покойным Тихонравовым и господином Шенроком, является в их глазах именно той драгоценной глыбой мрамора, из которой когда-нибудь поставят Гоголю настоящий памятник.

I

Первое, что невольно отмечается в поэзии Майкова, это необычайная бодрость его таланта и свежесть, прочность его поэзии: те олимпийцы и герои древности, с которыми поэт подружился еще в детстве, "средь пыльных мраморов потемкинских палат" {8}, должно быть, поделились с ним своей вечной молодостью. Не удивительно ли, например, читать строки, которые пишет поэт в год золотой свадьбы с Музой {9};

Твой главный труд - еще он впереди:
К нему еще ты только копишь силы!
Он облачком чуть светит заревым,
И все затмит, все радости былые:
Он впереди - Святой Иерусалим,
То все была - еще Антиохия!

Если часть этой бодрости таланта, вероятно, следует приписать спокойно прожитой и счастливо сложившейся жизни, то другая, несомненно, покоилась на коренных свойствах его натуры и вдохновения. Это была одна из тех редких гармонических натур, для которых искание и воплощение красоты является делом естественным и безболезненным, потому что природа вложила красоту и в самые души их. Созерцательно-рассудочные, эти люди не нуждаются для своего творчества ни в сильных внешних возбудителях, ни в похвале, ни в борьбе, ни даже в постоянном притоке свежих впечатлений; шум жизни, напротив, бременит их, стесняет их фантазию, потому что запас их впечатлений держится и фильтруется долго и художественные образы складываются неприметно, медленно, точно растут из почвы. Мысли этих поэтов-созерцателей ясны, выражения просты и как бы отчеканены, образы скульптурны. Таков был у нас Крылов, таков был и учитель Майкова Гончаровю, таков был и сам Майков.

Гончаров превосходно обрисовал нам два раза - в детстве Райского и в беллетристе Скудельникове {11} - этого снаружи пассивного и бесстрастного художника-созерцателя. На то же свойство в своей художественной натуре неоднократно указывал и Майков, например, в стихотворении "Ах, чудное небо, ей-богу, над этим классическим Римом!" ("Очерки Рима" {12}, III, 1844), в пьесе "Болото" 1856 г. и особенно "Мечтания" (XXII, "На воле").

Я одиночества не знаю на земле,
Забившись на диван, сижу; воспоминанья
Встают передо мной; слагаются из них
В волшебном очерке чудесные созданья,
И люди движутся, и глубже каждый миг
Я вижу души их, достоинства их мерю,
И так уж, наконец, в присутствие их верю,
Что даже, кажется, их видит черный кот,
Который, поместясь на стол, под образами,
Подымет морду вдруг и желтыми глазами
По темной комнате, мурлыча, поведет... {13} (1855).

Но самым характерным стихотворением в этой области является посвященное Е. П. М. и написанное еще в 1842 г. Здесь Майков разграничивает случайное накопление внешних образов и их вторичное, отраженное появление в ночной мечте поэта.

Виденья милые, пестреют и живут,
И движутся, и я приветствую их тени,
И узнаю леса и дальних гор ступени,
И озеро... {14}

Только прошедши чрез горнило фантазии, впечатления природы могут сделаться достоянием поэтического творчества.

В природе Майков ценил более всего, кажется, пейзаж, т. е. его фантазия всего охотнее воспроизводила из впечатлений природы именно те, которые гармонически складываются в пейзаж - у него были вкусы и склонности живописца {15} и отчасти идиллика.

В стихотворении "Болото" (1856) сам он указывает на два периода своего увлечения картинами природы: сначала его пленяли горы, белый камень вилл, обвитый зеленью, серебро водопада при луне, с годами он полюбил простой и бедный русский пейзаж, так превосходно обрисованный им в начале стихотворения "Болото", в классической "Рыбной ловле" (1855) и "Пейзаже" (1853).

Но, вообще, картины природы, сами по себе, не преобладали в его творчестве: природа, и особенно знакомая, мирная, не пугающая неожиданными эффектами и не подавляющая своей грандиозностью, должна была своим мягким привычным колоритом давать для его творчества известную музыкальность настроения. При этом как знаток красок Майков особенно любил изображать солнечный день, и солнце играет в его картинах и метафорах, особенно в последний период творчества, в старости, очень видную роль. Открытые солнечные морские пейзажи он любил, по-видимому, больше закрытых, лесных. Мы находим в его поэзии Айвазовского и не находим Шишкина. В лирике Майкова можно отметить длинный ряд пьес, которые исчерпываются "моментами" {16} и сближаются в этом отношении с живописью и отчасти скульптурой, особенно рельефом. Я насчитал таких пьес 33, не считая отрывков из поэм. Таковы "Картина вечера" (1838), "Вакханка" (1841), "Горы" (1841), "Барельеф" (1842), "Вертоград" (1841), "Ax, чудное небо..." (1844), "На дальнем севере моем" (1844), "Розы" (1857), "Пери" (1857), "Претор" (1857), "Весна" (1857), "Весна" (1854), "Поле зыблется цветами" (1857), "Журавли" (1855), "Пейзаж" (1853), "Альпийские ледники" (1859) {17}, "Альпийская дорога" (1859) {18}, "Все серебряное небо" (1859) {19}, "Рассвет" (1863), "Сидели старцы Илиона" (1869), "Из испанской антологии" (1, 4, 5, 6) (1879) {20}, "Из турецкой антологии" 1, 2 (?) {21}, из "Крымских сонетов" Мицкевича: "Алушта днем" (1869), "Лилия" Гейне (1857), "Чайльд-Гарольд" (1857), "Здесь место есть..." (1867) {22}, "Мертвая зыбь" (1887), "Над необъятною пустыней Океана" (1885), "Денница" (1874), "У Мраморного моря", "Румяный парус" {23}.

Рисовать Майков вообще любил, и нередко картина, назойливо возникавшая в его воображении, по ассоциации подобия смягчала у него горечь живописуемого чувства.

Так, в стихотворении, обращенном к великому князю Константину Константиновичу, горечь сознания своей старости у поэта сглаживается нарисованной им по этому поводу картиной новых побегов на месте вырубленного старого леса. Или в красивом стихотворении 1871 г., где поэт говорит о женщине, давно потерявшей ребенка и у которой радость все еще вызывает только слезы, он успокаивает свое взволнованное чувство следующей прекрасной картиной:

Луч даже радости над пасмурным челом
Нежданно слезы лишь на очи вызывает...
Так хмурой осенью стоит недвижен лес,
И медленно туман на листья оседает;
Прорвется ль луч с яснеющих небес,
Игривый ветерок вспорхнет, его встречая,
Но с улыбнувшихся древес
Вдруг капли крупные посыплются, блистая {24}.

Я уже указывал на то, что Майков был мастером красок. При изучении эстетической стороны поэзии довольно любопытно порою остановить внимание на сочетании красок в поэтических изображениях. Это мало наблюдавшийся, но весьма распространенный поэтический прием. Такими сочетаниями из наших поэтов не был особенно богат вообще мало красочный Пушкин:

Грудь белая под желтым жемчугом
Румянилась и тихо трепетала {25}.

и очень богат поэт гор и туч Лермонтов:

С глазами, полными лазурного огня,
С улыбкой розовой, как молодого дня
За рощей первое сиянье {26}.

О красках у Лермонтова мне пришлось довольно много говорить в очерке "Об эстетическом отношении Лермонтова к природе" {27}. Но особенными мастерами в этой области явились новые французские поэты, с Бодлером и Верленом во главе, - вообще их заслугой надолго останется, кроме обогащения языка, повышение нашей эстетической чувствительности и увеличение шкалы наших художественных ощущений.

Майков, начиная со своих первых опытов, любил сочетания красок и остался верным этой любви до последних лет творчества.

Его ранний "Сон" (1839) представляет две группы сочетаний: сначала желтого, синего и белого, а затем золотого, темно-красного и палевого, а в пьесе "Мертвая зыбь", написанной в 1887 г., мы находим следующее сложное сочетание цветов:

Волны в свинцовом море бегут, обгоняя друг друга.
Хвастаясь друг перед другом трофеями битвы, клочьями
синего неба.
Золотом и серебром отступающих туч, алой зари лоскутами.

Отмечу еще несколько красивых сочетаний:
1) Янтарный, кровавый и серебряный с пурпуровым отливом (1841) {28}.
2) Черный с синим (1841), черный с розовым {29} (1839).
3) Воздушный пурпур, розы и золото {30} (1839).
4) Белый на белом {31} (сравни лермонтовское "Чернея на черной скале") {32}.
5) Лиловый, оранжевый и бледно-синий {33} (1844).
6) Коралл, опал и золото {34} (1841).
7) Палевый {35}, алый и белый {36} ("Неаполитанский альбом" 1858-1859).
8) Лазурный и розовый {37} (1890).
9) Лазурный и красный (1857).
10) Серебряный и серебряный {38} (1858).
11) Рдяный, золотой, жемчужный, опаловый, синий {39} (1841). Есть у Майкова стихотворения, основанные исключительно на сочетании красок, например:

Румяный парус там стоит,
Что чайка на волнах ленивых,
И отблеск розовый бежит
На их лазурных переливах {40}... (1887)

Весь эффект его "Грозы" (1887) тоже в сочетании красок:

...Как бы в испуге, тени
Бегут по золотым хлебам,
Промчался вихрь - пять-шесть мгновений, -
И, в встречу солнечным лучам,

Встают с серебряным карнизом
Чрез все полнеба ворота,
И там, за занавесом сизым,
Сквозят и блеск, и темнота.

Вдруг, словно скатерть парчевую
Поспешно сдернул кто с полей,
И тьма за ней в погоню злую,
И все свирепей, и быстрей.

Все приведенные в этих сочетаниях краски - воздушные; между не воздушными я отметил у Майкова меньше сочетаний: черный с желтым {41} (кот и его глаза) (1855), черный с жемчужным и розовым {42} (волосы и розы), пестрый (лес), румяный (клен), зеленый (ельник), желтый (осинник), красный (мухомор) {43} (1853), зеленый (пруд), сочная бирюза (незабудка), белая (бабочка), голубая (стрекоза) {44} (1856).

Из двух соседних искусств на нашего поэта живопись производила, по-видимому, несравненно более сильное впечатление, чем музыка.

Его "первая акварель" {45} Айвазовскому написана с неподдельным и искренним одушевлением. Интересна самая форма пьесы: это поразительно легко и красиво построенный условный период в 15 строк. Кажется, что стихотворение прямо вылилось из души. А вслед за этой акварелью Майков написал еще 14 (1885-1890). Рядом с этим музыкальные впечатления у нашего поэта как-то не выходили из-под пера.

Его длинная "Импровизация" 1856 г. (на целых трех страницах и в шестистопных ямбах) состоит из передачи всевозможных музыкальных впечатлений, но при этом совершенно лишена единства и стройности.

Вообще, мне кажется, что Майков был слишком пластичен, слишком отчетлив и чужд символизма для передачи смутных эмоций музыки. Оттого-то в его импровизации есть, по-видимому, все формы эстетических волнений: и ужас, и нежность, и страсть, и моление, но в ней нет именно того особого музыкального колорита, который был так дивно и так сжато передан графом Ал. Толстым в известном, и пока чуть ли не единственном, перле нашей символической поэзии:

Он водил по струнам, упадали
Волоса на безумные очи {46}.

Другое стихотворение Майкова, передающее нам его музыкальный восторг, написано на юбилей Рубинштейна {47}. В нем больше стройности: поэту чудится в звуках рояля борьба двух исконно враждебных сил; но и здесь он только подставляет под поразившие его созвучия более близкий ему мир света, как будто музыку можно исчерпать образом, колоритом и даже движением. Лучше удалась Майкову передача голосов природы в красивой пьесе "Звуки ночи", написанной излюбленным майковским размером, торжественным александрийским стихом; но и здесь некоторые уподобления кажутся нам неестественными, например:

С разливов хоры жаб несутся, как глухие
Органа дальнего аккорды басовые

В их металлическом сиянье и движенье
Мне чувствуется гул их вечного теченья.

Как совместилось у Майкова представление о музыке сфер с гулом от движения звезд: не есть ли гул отдаленная от нас смесь разнородных и неслаженных звуков, вполне чуждая музыкальности? Не лексическая ли здесь ошибка?

Скульптура отразилась у Майкова в целом ряде стихотворений. Таковы его ранние "Горы" (1841): он называет этим именем облака и сравнивает их с недоконченными мечтами и думами Зодчего природы {48}. Таков "Барельеф" (1842), "Мраморный фавн" (1841), "После посещения Ватиканского музея" (1845), "Анакреон скульптору" (1853) и "Мариэтта" (1886), а в стихотворении 1890 г. у него поэт

Отольет и отчеканит
В медном образе-мечту! {49}

Большая часть поэтов выбирает себе какой-нибудь вид общения с природой, род спорта. Поэты будущего, может быть, окажутся велосипедистами или аэронавтами. Байрон был пловец, Гете-конькобежец, Лермонтов-наездник; больше всего между поэтами, по крайней мере нашими, было охотников: Тургенев, Толстые, Некрасов, Языков, Фет; Майков был страстным удильщиком, и это занятие, кажется, удивительно гармонировало с его созерцательной натурой и любовью к тишине солнечного дня, которая так ясно отразилась в его поэзии.

Преобладание живописных элементов его поэзии над музыкальными и, может быть, вообще зрительных восприятий над слуховыми сказалось у него, как у Гончарова, ясностью и отчетливостью изображения и выражения, нелюбовью ко всему искусственному, вычурному, расплывчатому, недосказанному и, наконец, слабой наклонностью к мистицизму. Язык Майкова выразителен и прост, несмотря на привычно торжественный тон его лирики. Манерность речи он ненавидел не менее вульгарности, и у него нигде нет искусственной опрощенности и пониженности слога. Стиль Майкова по справедливости заслуживает особого исследования. Но здесь мне приходится ограничиться лишь весьма немногими и беглыми замечаниями.

Сила майковской речи заключалась в ее естественном синтаксическом сложении {Только не разговорном.} и в живописных элементах, причем он славился особенно эпитетами, а также искусным подбором и составлением сложных слов.

Вот ряд примеров:

Для сложных слов:

орел широкобежный {50}; темноцветные маки {51}; плод сладко-сочный {52}; грот темно-пустынный {53}; над чашей среброзвонкой {54}; золотовласые, наяды {55}; Силен румянорожий {56}; на брегу зелено-теплых вод {57}; Апеннин верхи снеговенчанны, с чернокудрявой, смуглой головой {58}; лилово-сребристые горы, бред твой сквозьсонный {59}; со смугло-палевым классическим лицом {60}; в многомятежном море зла {61}; голубок среброкрылых {62}; самоуслада; миродержавная забота {63}; быстробежный и т. д.

Согласитесь, что ни одного из этих слов или словосочетаний нельзя назвать натянутым и неудачным.

Для эпитетов:

янтарный мед {64} (1839); золотые акации {65} (1839); внимательная мечта ("Импровизация") (1856); мохнатая ель, мшистая ель (1856), благодатный дождик, золотая буря {66} (1856); голубые бездны полны {67} (1857); незабудок сочных бирюза (I, 255) {68}; в густой лазури {69} (1870); огненный. куст настурций {70}; грудой кудрявых груздей {71} (1856).

Замечательно сравнение:

А красных мухоморов ряд,
Что карлы сказочные спят... {72}

Неологизмов у Майкова вообще мало (сквозистый {73}, трелится {74}, зарость {75}). При этом он не был и педантом русской речи и свободно допускал в свои стихи иностранные слова, даже не прижившиеся в русском:

Везде попрыгав с тамбурином
И в банделетках золотых {76}.
Да и публика знает маэстро - и уж много о нем
не толкует. Репутация сделана: бюст уж его в Пантеоне {77}.
(1859)

Но он решительно уклонялся от слов областных, а также обветшавших славянизмов, которыми, впрочем, владел мастерски, применяя их там, где этого требовал местный колорит картины. Например, в стрелецком сказании:

Но реченный Никон волком
Вторгся в оный вертоград
И своим безумным толком
Ниспроверг церковный лад! {78}

Стиль "Странника" {79} у него выдержан превосходно. Но речь циника в "Двух мирах", которой он хотел придать вульгарный оттенок, по-моему, ему не удалась.

Созерцательно-рассудочная натура Майкова и медленный, органический процесс его творчества удаляли его от современности, от борьбы и полемики, от обличений и проповедничества. Он называет себя поэтом-пустынником (в известном стихотворении, которое может служить эпиграфом к его книгам) и отшельником {80} в обращении к своему издателю Марксу.

...Лишь Красоту любя,
Искал лишь Вечное в явленьи преходящем
Отшельник...

говорит о себе старик Майков.

Крайне скупой на самопризнания, он почти не вводил в свою поэзию своей личной жизни. Самый лиризм его отличался скорее генерическим, чем индивидуальным характером; и это облегчало ему, конечно, переход в мир чужой поэзии. В одном из его поздних стихотворений ("Excelsior", XXV, 1888), по-видимому, обращаясь к молодому поэту, говорит ему следующее:

Пусть в испытаньях закалится
Свободный дух - и образ твой
В твоих созданьях отразится,
Как общий облик родовой {81}.

Личная жизнь поэта пробилась разве в посланиях ("К Полонскому" - римской жизни и общих друзьях: Ставассере, Штернберге, Иванове {82}; "К Милюкову" {83} - о студенческих годах) да в стихотворных группах "Из дневника" и "Дочери" {84}. Поэт мужественно оставил среди своих сочинений две пьесы на смерть дочери и, сверх этого, он нарисовал нам в целом ряде пьес образ любимой женщины, сдержанной и холодной {85} с виду, но глубоко и нежно чувствующей. Кое-где, мимоходом, рассеяны по его страницам воспоминания детства {86} и рассказывается о любви поэта к рыбной ловле {87}.

Попытки к критическому изображению современности у Майкова были очень редки. Его "Княжна", изданная в 1877 г. и почему-то названная "трагедией в октавах", в свое время не встретила сочувствия критики - Майков, действительно, изменил здесь самому себе, дав нам вместо прочувствованных образов шаржированные резкие силуэты светских людей и нигилистов, и его октавы напоминают нам Болеслава Марковича {89} более, чем самого Майкова. Даже чувство формы на этот раз изменило нашему поэту.

Живая смесь рассказа с лиризмом, отмеченная гением Байрона, совершенно не соответствовала Майкову {90} с малоподвижной важностью его образов и мягкостью залитых солнцем очертаний.

Но если у покойного поэта не было живой связи с запросами современной жизни, то никто не откажет ему в прочной, органической и действенной связи с своей природой и своим народом; в той же обличительной "Княжне" есть один художественный образ, это - старая няня, а она прощает, не обличая. Только русский человек мог написать "Манифест" {91}, "Поля", "Ниву", "Упраздненный монастырь", "Дурочку", "Бабушку и, внучка", "Стрелецкое сказание", "Кто он?", "Рыбную ловлю".

Я не буду пересказывать пьес, потому что, конечно, все их помнят. Поэт искренно отзывался на те явления и стороны общенародной жизни", которые имели связь с исторической судьбой нашей родины и затрагивали душу народную. У него есть пьесы, касающиеся и Отечественной, и последней восточной войны {92}, но несомненно лучшими в группе русских его стихотворений являются эмансипационные. Его "Поля" затронули кардинальный вопрос его творчества о контрасте "двух миров" {93}, и критик должен признаться, что слово "вперед" обставлено в этой пьесе гораздо художественнее, чем в известном плещеевском гимне {94}. "Нива" - это истинно классическое стихотворение и принадлежит к тем, от которых еще и теперь бьется сердце. Есть среди "Отзывов жизни" {95} (1860) еще одно стихотворение, характерно русское и в то же время чисто майковское - это "Песни". На ярмарке слепец распевает духовные стихи, и его пенье оставляет в слушателях тяжелое покаянное настроение. Но вот выходит из кабака парень, "выбирая трепака На гармонике визгливой", и настроение мигом изменяется - слепец, а с ним и адские муки, и покаяние - забыты, и толпа хохочет.

Возроптали старики:
"Эка дьявольская прелесть!
Сами лезут, дураки,
Змею огненному в челюсть!"

Но слепой их останавливает и просит не судить строго, потому что

Смех и слезы - все от бога!

От него - и скорбный стих,
От него - и стих веселый!
Тот спасен, кто любит их
В светлый час и в час тяжелый!

А кто любит их - мягка
В том душа и незлобива,
И к добру она чутка,
И растит его, как нива...

Созвучно с этим прекрасным стихотворением напомню несколько строчек из "Рыбной ловли" Майкова:

Картины бедные полунощного края!
Где б я ни умирал, вас вспомню, умирая:
От сердца пылкого все злое прочь гоня,
Не вы ль, миря с людьми, учили жить меня!..

Напомню также начало "Дурочки", вложенное в уста женщины, которая только что перенесла тяжелую потерю:

Всем довольна я, старушка,
Бога нечего гневить!

Напомню опять няню из "Княжны" и бабушку из стихотворения "Бабушка и внучек" - не чувствуется ли во всех этих примерах тесных уз, связывавших Майкова с его народом?

Но связь Майкова с национальностью не была только инстинктивной, стихийной: он развивал и углублял ее, вдумываясь поэтической мыслью в историю и поэзию своего народа.

Его перевод "Слова о полку Игореве" {96} есть результат близкого изучения памятника, и поэт религиозно сохранял слова и выражения драгоценного подлинника, чутко угадывая музыку утраченного размера. Даже "лебедь" у него женского рода, как в самом памятнике. Напомню для образца отрывок из плача Ярославны.

Ты ли Днепр мой, Днепр ты мой Славутич!
По земле прошел ты Половецкой,
Пробивал ты каменные горы!
Ты ладьи лелеял Святослава,
До земли Кобяковой носил их...
Прилелей ко мне мою ты Ладу,
Чтоб мне слез не слать к нему с тобою
По сырым зорям на сине море!

Только один недостаток этого перевода и может быть отмечен критикой: поэт слишком сгладил в "Слове" его лиризм - черта, в высшей степени характерная для самого Майкова. Воззвание к князьям вложено в уста Святославу {97}, и эпическая стройность от этого, конечно, только выигрывает, но теоретически Майков едва ли бы отстоял свой домысел.

Отмеченная нами выше склонность Майкова к живописному изображению в области словесной проявилась у него преобладанием положительного перед отрицательным: у живописца есть только да; у него есть белое и черное, но нет белого и небелого, есть контрасты, но нет опровержений.

В связи с этим историческая поэзия Майкова есть поэзия исторического оправдания по преимуществу. Он рисует нам смерть Александра Невского (в Городце в 1263 г.) и заставляет его в предсмертном томлении с тоской вспоминать черниговского Михаила {98}, а рядом с ним свое покорное пребывание в Орде. Но он делал это

...не ради себя -
Многострадальный народ свой лишь паче души возлюбя!..
Слышат бояре и шепчут, крестясь:
"Грех твой, кормилец, на нас!"

Перед его гробом оправдывает поэт и Грозного; ему слышатся слова самого Иоанна

...пред правдою державной
Потомок Рюрика, боярин, смерд - все равны,
Все - сироты мои... {99}

Вспоминается еще среди русских исторических пьес и одно близкое к русской области и взятое из русской летописи стихотворение, знаменитый майковский "Емшан", где поэтически изображается связь человека с родиной. В этой пьесе Майков вполне среди своей стихии: он говорит исключительно образами: "Степной травы пучок сухой,/ Он и сухой благоухает/ И разом степи надо мной/ Все обаянье воскрешает". Зато и стих у него в "Емшане" чеканный, и лишних слов нет. Если поставить рядом с "Емшаном" патриотическое и юбилейное стихотворение "Карамзин", которое тоже изображает связь человека с родиной, насколько покажется оно надуманным и мало поэтическим.

Там исцеление! Там правда! - верил он
И, этой веры полн, сошел во мрак архивов -

Да так ли это?

Карамзин искал в истории уроков и советов, но откуда же видно, что он указывал в ней исцеление? По искусственности к "Карамзину" примыкает и малоизвестная поэма Майкова "Суд предков". Здесь изображается видение молодого родовитого князя, не верившего ни в сон, ни в чох: в церкви над телом его отца ему грезится, будто предки встали из своих гробов и судят старого камергера:

...за душу свою
Ответишь богу, мол, а нам
Поведай, как служил царю,
Хулы не нажил ли отцам.

Молодой и не верящий в Россию аристократ так поражен этой картиной, что решается писать историю своего рода и делается ярым славянофилом.

Надуманная, хотя и талантливо написанная, картина видения и обращения западника сменяется у Майкова совершенно неожиданным заключением:

Такое свойство, впрочем, есть
В истории российской: тот,
Кто вздумал за нее засесть,
Пиши пропал: с ума сойдет!

Уже те примеры, которые приведены были мною выше, показывают, что Майков не чуждался в источниках своих вдохновений мира, озаряемого отраженным светом. Предание, народное или чужое творчество, мир античного искусства и истории, наконец, священные книги - вот откуда он обильно черпал свое вдохновение. Кажется, никто не может заменить поэту только природу: воздуха, света, гармонии красок - они имеют свойство непосредственно преображаться в известную музыкальность душевного настроения, но отраженный свет, при котором являются поэту первообразы его поэтических созданий, часто, напротив, благоприятствует творчеству.

Мир окаменелый, кристаллизовавшийся, отраженный дает себя наблюдать вдумчиво и спокойно, он не волнует, не мучит, не вызывает на борьбу, не ставит запросов; легче поддается и анализу и гармонизации.

Древний классический мир был первым кормильцем майковской музы, и только к самому концу поэтической своей карьеры Майков как будто отстранился от своего старого друга под влиянием религиозного и мистического настроения своей музы (особенно в группах пьес "Excelsior", из Аполлодора Гностика) {100}, Астарты и Ваалы; Антиохии и Ерусалимы заменили Геб и Аполлонов {101}; муза оказалась дщерью небес {102}, а розовый венок эпикурейца обратился в новый, сверхчувственный.

Что за цветы в нем - мы не знаем,
Но не цветы они земли, -
А разве - долов лучезарных,
Что нам сквозят в ночах полярных,
В недосягаемой дали! {103}

Но более знакомый и близкий нам Майков все же останется в нашей памяти классиком.

На первой ступени своего творчества он был под безусловным и исключительным влиянием античного мира - природа возрождалась в его фантазии в виде живого соединения живых олицетворений, и он складывал из них то в гекзаметрах, то в важных сенариях {104} свои первые картинные пьесы. Эти опыты юноши 17, 18, 19 лет заслужили в свое время похвалу такого чуткого ценителя поэтической правды, как Белинский {106}, и действительно, если мы дивились свежести таланта Майкова в старости, то нельзя не подивиться и ранней зрелости этого таланта: мы не найдем в его томах ни беспредметных порывов юности, в виде целых пьес, ни прилежных робких подражаний любимым образцам - перед нами сразу выступает поэт, точно Паллада, вышедшая во всеоружии из Зевсовой головы. Кто поверит, что классический "Призыв" написан, когда поэту было 17 лет, а "Сон" {106} - 18-летним юношей?

Беспредметное молодое чувство мелькает в ранней антологии Майкова очень редко и мимолетно, в виде желанья бури и тревог, и воли дорогой {107} или воззвания:

О! дайте мне весь блеск весенних гроз
И горечь слез, и сладость слез! {108}

Стихийные эмоции заслоняются в октавах Майкова образом, барельефом {109}, рисунком или тем искусственным эпикуреизмом, который позже он воспел в Люции, осудил в Деции {110} и забыл на склоне дней.

Наиболее живым и естественным является общение с античным миром в "Очерках Рима" (1843-1847), "Камеях" (1851-1857) и неаполитанском альбоме (1858-1859), а особенно в первых двух группах.

В "Очерках Рима" картины современного города и красота природы, людей и жизни, которую поэт наблюдал сам, мешается с красотой античного мира, которая живей и осязательней грезится поэту в этой обстановке. Эпикуреизм из поэтической схемы делается уже конкретным предметом наблюдения, конечно, в элементарных грубых формах у различных Lorenzo и Pepino {111}. С другой стороны, появляются эскизы тех фигур, положений, контрастов, которые позже надолго сделаются центром поэзии Майкова: назревают его "Три смерти", "Два мира".

Мы находим в названном цикле два этюда к "Трем смертям". В 1845 г. в пьесе "Древний Рим" {112} еще нет и речи не только о контрасте Деция с Лидой и Марцеллом {113}, но и о контрасте между Люцием и Сенекой {114}.

Гордый римский патриций, взращенный республикой, еще царит нераздельно над душой поэта.

Ниже его, где-то совсем внизу, поэту являемся мы,

Сыны печальные бесцветных поколений,
Мы, сердцем мертвые, мы, нищие душой...

Пьеса заканчивается завещанием Люциева прообраза.

Вконец исчерпай все, что может дать нам мир!
И, выпив весь фиал блаженств и наслаждений,
Чтоб жизненный свой путь достойно увенчать,
В борьбе со смертию испробуй духа силы
И, вкруг созвав друзей, себе открывши жилы,
Учи вселенную, как должно умирать {115}.

Годом позже Майков написал "Игры". Здесь выступает на сцену контраст. С одной стороны, старый римлянин, который любуется на бой гладиаторов, с другой - афинский юноша, который им возмущен, привык

Рукоплескать одним я стройным лиры звукам, Одним жрецам искусств, не воплям и не мукам...

Старик на это отвечает, что он, римлянин, напротив, рад

...тому, что есть
Еще в сердцах толпы свободы голос - честь:
Бросаются рабы у нас на растерзанье -
Рабам смерть рабская! Собачья смерть рабам!

Пока старик спорит с юношей, Майков находится где-то в стороне: но жестокому старику все же принадлежит последнее и полнее обставленное слово, притом 25-летний поэт, вероятно, захотел бы надеть скорее маску старого патриция, чем юного афинянина. Деций и Люций назревают.

Небольшая группа стихов "Камеи" относится к 50-м годам: здесь произошел более полный синтез живых впечатлений поэта от итальянской жизни и работы его мысли над античным миром: в центре является красота женского тела, победа над женщиной, наслаждение жизнью, словом, пластическая сторона эпикуреизма.

Лучшей пьесой группы признается, кажется, "Анакреон". В 1870 г. в стихотворении "Пан" {116} классические боги переходят с почвы Греции в открытый мир, в любую природу.

"Три смерти" - центральное и, может быть, любимое из созданий Майкова, по крайней мере одно из самых одушевленных. Действующие лица: поэт Лукан, философ Сенека, но центр лежит в эпикурейце Люции. Майков назвал свои сцены лирической драмой, хотя это название неточно: ни конфликта, ни коллизии в произведении нет, нет даже разговора между отдельными лицами, а только ряд перемежающихся лирических монологов: каждый из трех умирающих, пожалуй, переживает свою драму, но действие не объединяет этих отдельных драм в одно сценическое целое.

Осужденные Нероном, они с трех сторон язвят покидаемый ими императорский Рим. Поэт его ненавидит, Сенека не хочет знать, а Люций презирает. В горячей речи громит Лукан узурпаторов народного доверия, обличая лесть и продажность деятелей нового режима. Жалея о своих недовершенных созданиях и неосуществившихся мечтах, он поощряется к смерти рассказом о героической кончине Эпихариды, рабыни, в которую "вселился дух Катонов". Сенека, стоический философ и поклонник Сократа, готовится своею смертью дать окружающим лишнее доказательство независимости человеческого духа. В оценке окружающего он философски объективен, а сам верит в вечную жизнь и хотя смотрит назад, на Сократа, но допускает мысль, что истина, которой он так жадно искал, может быть, где-нибудь около него, только он ее не видит, или впереди и

И, может быть, иной приидет
И скажет людям: "Вот где свет".

Хотя Сенека является предвестником христиан и позже под пером Майкова, побывав в Галилее, победит эпикурейца Деция, но в "Трех смертях" (первый очерк в 1852 г. {117}) он умирает ранее Люция. Мораль и житейская философия этого последнего очень просты {С жизнью его не связывают ни этические, ни творческие, ни социальные идеи.}: в мечтах он довольствуется тем, чтобы испытать в течение остатка жизни как можно более утонченных наслаждений и умереть покомфортабельнее.

В небольшом введении к "Двум мирам" Майков передал нам историю возникновения (1872-1881) крупнейшей из своих поэм и объяснил, между прочим, предпринятое им углубление типа эпикурейца Люция, который должен был в новом произведении явиться как бы ответственным лицом за весь античный мир. Он передал нам также, как мучило его, что христиане долго не давались его кисти и что, несмотря на все изучение предмета, он чувствовал слабость и бледность их очертания и разговоров.

Люций был действительно недостаточно убедителен в качестве представителя античной цивилизации. Майков даже совершенно неточно назвал его эпикурейцем: это скорее сибарит, не более характерный для Рима, чем был бы для Великой Греции, Ассирии, Египта, Нью-Йорка и любого центра, любого времени, лишь бы скоплялись там богатства и предметы роскоши. Один Люций сожжет себя на костре со всеми своими рабынями и в цветах, другой Люций отравится в полупьяном виде, третий умрет в китайской курильне за чашкой опия или в патентованном кресле самоубийц - и при этом существенной разницы в Люциях не будет. Ни философии, ни Нерону, ни христианам с Люцием делать нечего. Деций не то: он - синтез из Лукана {118}, Люция, Сенеки и античного Рима вообще. Натура сложная, он является настоящим представителем Рима, вобравшего в себя культуру и мудрость востока, Египта и Эллады и задавившего собою весь мир. Его бог-разум и Рим; его идеал - гражданская свобода, власть - я, а рабы - это только почва, на которой он стоит. Он не понимает жизни вне Рима и верит только в силу и живучесть вечного города. Действия в "Двух мирах" не более, чем в "Трех смертях", и между двумя мирами конфликта не более, чем между тремя смертями. Поэтом намечен только живописный момент - контраст, не драматический, не коллизия. Христиане идут на смерть независимо от Деция, и Деций умирает без всякого отношения к христианам. Разве сцены общие "Двух миров" красивее и искуснее составлены, чем в ранней поэме; а в центральных замечается тот же недостаток, что в "Трех смертях" (может быть, тоже достоинство, как смотреть?), диалога нет - Лида, Марцелл и Деций или Деций с Ювеналом {119} обмениваются монологами. Развитие действия сравнительно с "Тремя смертями" заключается разве в том, что лесть, продажность, безличность, цинизм и тупая трусость, окружающие Нерона в раннем произведении Майкова, отразились только в горячих диатрибах {120} Лукана, а здесь они вырастают в отдельные, хотя и эпизодические фигуры. Христиане Майкова действительно слишком бледны; и жаль, что Майков и заставлял их при этом так много говорить - это были люди, которые умирали молча. Не говоря вообще о трудности рисовать в реальной обстановке тот мир, на который мы привыкли смотреть сквозь символическую и условную призму, но лично Майкову было труднее изображать их именно потому, почему не давались ему и изображения музыкальных впечатлений: мне кажется, что христианство на первых же порах резко противопоставило образу-телу символ-дух, а в лирике Майкова именно не было символизма. Кто из русских поэтов, кроме Майкова, не попробовал своих сил над Дантом или не подражал Данту {121}? И рядом с этим над кем не пробовал Майков своих сил? Кроме Данта, в последнем периоде своего творчества Майков делал попытки синтеза античного мировоззрения и христианства, но этот синтез не дал законченных образов; в 24 пьесах, обозначенных именем Аполлодора Гностика (90-х годов), мы находим только любопытные обрывки поэзии. Вот образчик:

Из бездны Вечности, из глубины Творенья
На жгучие твои запросы и сомненья
Ты, смертный, требуешь ответа в тот же миг,
И плачешь, и клянешь ты Небо в озлобленье,
Что не ответствует на твой душевный крик...
А Небо на тебя с улыбкою взирает,
Как на капризного ребенка смотрит мать,
С улыбкой - потому, что все, все тайны знает,
И знает, что тебе еще их рано знать! {122}

Перебирать хотя бы в беглом очерке переводы Майкова не входит в круг моей сегодняшней задачи.

Вероятно, ни один русский поэт не заплатил в такой мере, как Майков, дани красоте чужого творчества; его переводы обняли весь поэтический мир, от Гафиза до Бальдура, от Олонецкого сказания до песен Лонгфелло, от Гейне до Апокалипсиса {123}. Они отличаются (я, впрочем, сверял только Гейне, Эсхила {124}, "Слово о полку Игореве", отрывки из Апокалипсиса да "Белорусскую песню") {125} уважением к составу и форме чужого вдохновения: в этом отношении меня особенно поразила безыменная "Белорусская песня" и "Слово о полку Игореве". Относительно "Кассандры" не могу не выразить удивления по поводу выбора отрывка из трагедии, да еще сокращения этого отрывка. Чуждый драматизма, и привыкший ювелирно отделывать детали, не чувствовал что ли, поэт, что он кощунствует, сокращая трагедию? Апокалипсис переложен почти буквально, и при этом он, кажется, гораздо проще и яснее подлинника, - несравненная сила Майкова. Помимо переводов, Майков отзывался на множество художественных явлений старого и нового мира и почтил поэтическим приветом немало славных имен. Шекспир, Жуковский, Крылов, Пушкин, Фет, Полонский не раз и два раза К. Р., Голенищев-Кутузов, Глинка, Айвазовский, Рубинштейн оставили свои имена, связанными с майковской лирикой {128}.

Но в чем же заключались основные поэтические мотивы творчества Майкова? Я отметил три основных.

1) Гармония картины (см. выше). 2) Контрасты: "Ангел и демон" (1841), "Скажи мне, ты любил?" (1844), "Жизнь" (1839), "Двойник" (1844), "Игры" (1846). "Древний Рим" (1845), "Он и она" (1857), "Приданое" (1859), "Анакреон" (1852), "Юношам" (1852), "Весна" (1857), "Здесь весна, как художник уж славной..." (1859), "Весна" (1854), "Инеем снежным" (1866), "Последние язычники" (1857), "Старый дож" (1888), "Поля" (1861), "Бабушка и внучек" (1857), "Упраздненный монастырь" (1860), "Песни" (1860), "Два беса" (1860), "Три смерти" (1852), "Два мира" (1872, 1881), "Пульчинель" (1871), "Княжна" (1877). 3) Власть мечты над душой человека: "Странник" (?), "Клермонтский собор" (1853), "Савонарола" (1851), "Дурочка" (1851), "Пульчинель" (1871), "Кассандра" (1874), "Excelsior" (1881) и Аполлодор Гностик. Для последних лет я бы отметил еще эмоцию беспредельности, не умею лучше назвать.

Остается в заключение коснуться вопроса, который возникает невольно, какого бы мы ни изучали поэта: как относился он к творчеству и не дал ли каких-нибудь разъяснений относительно его извечной тайны?

Я уже говорил об источниках майковского вдохновения, о накоплении впечатлений и их первой фантастической переработке. Еще юношей в 1842 г. Майков писал, что чувствует,

Как стих слагается и прозябают мысли {127}.

Метафора "прозябают" - великолепная метафора и в высшей степени очень характерна для такого органического творчества, как майковское, но моменты в этих двух стихах размещены неверно.

Через 26 лет в одной небольшой пьесе, истинном перле майковской лирики, это выражение мысли прозябают было очень изящно иллюстрировано:

Есть мысли тайные в душевной глубине;
Поэт уж в первую минуту их рожденья
В них чует семена грядущего творенья.
Они как будто спят и зреют в тихом сне,
И ждут мгновения, чьего-то ждут лишь знака,
Удара молнии, чтоб вырваться из мрака...
И сходишь к ним порой украдкой и тайком,
Стоишь, любуешься таинственным их сном,
Как мать, стоящая с заботою безмолвной
Над спящими детьми, в светлице, тайны полной... {128}

Для Майкова вообще очень характерно ботаническое уподобление творчества.

В 1887 г., приветствуя великого князя Константина Константиновича, поэт говорит, что сам Майков уже

Убрал поля, срубил леса,
И если новая где зарость
От старых тянется корней, /
То это - бедные побеги,
В которых нет уж прежних дней
Ни величавости, ни неги... {129}

Метафору из той же области дает он и в одном из стихотворений 1889 г.

Нет! мысль твоя пусть зреет и растет,
Лишь в вечное корнями углубляясь... {130}

Поэтическая мысль может, по признанию Майкова, жить в душе поэта очень долго, но, в отличие от обиходной, мимолетной, и вообще нетворческой, она не пропадает:

Ждет вдохновенья много лет,
И, вспыхнув вдруг, как бы в ответ
Призыву свыше - воскресает... {131}

Вдохновение переводит мысль в образ, объективирует и оформляет ее. Для Майкова вдохновение было светом, который извлекает мысль из тумана неопределенности, заменившего глубокую тьму ее зарождения. Характерно, что для Майкова, как созерцателя по преимуществу, т. е. человека, живущего более зрительными, чем слуховыми впечатлениями, вдохновение метафоризируется именно новым светом, а не небесным глаголом, не пророческим гласом, не дыханием божества.

Поэт указывает и на почву, на которой возникает вдохновение: эта почва - страдание.

Нужна, быть может, в сердце рана -
И не одна, - чтобы облечь
Мысль эту в образ... {132}
("Excelsior", XXI)

Про образ, который является поэту в минуту вдохновения, Майков говорит, что это "образ, выстраданный им".

Но что это за страдание? Остается открытым вопросом. Может быть, это естественное чувство недовольства, которое знакомо каждому истинному художнику. Еще в 1845 г. в пьесе "Художник" (I, 126) Майков рисует нам артиста, который забросил кисти, забыл о палитре и красках, проклял Рим и лилово-сребристые горы и ходит, как чумный... Он замыкает свое грациозное стихотворение следующими строками:

Руку, художник! Ты тайну природы постигнешь:
Думать будет картина - ты сам, негодуя,
Выносил в сердце тяжелую думу.

Или, может быть, страдание вызывается здесь грубым вмешательством действительности, ее назойливыми впечатлениями, которые оскорбляют душу в священные минуты творчества. Или, может быть, разумеются настоящие страдания, которые дают мечте живой лиризм и которые творческая натура утилизирует для своих высоких целей. Важно, во всяком случае, то, что Майков признавал страдания интегрирующим элементом своего поэтического развития и своего творчества:

Все минувшие страданья
Вспоминаю я с восторгом,
Как ступени, по которым,
Восходил я к светлой цели {133}.

Вдохновение, по словам Майкова, светит с вышины недолго и дает поэту, кроме прозрения, прилив свежих сил и дерзновения {134}; пассивно же оно ощущается в творческом восторге и чувстве блаженства (1882, "Excelsior", IX).

Результатом вдохновения является самое творчество, и Майков в изящной картине прилета белых лебедей {135}, вестников светлой весны, живописует нам быстрый полет освобожденных вдохновением поэтических мыслей.

Вслед за творчеством идет обработка. В этом отношении Майков был очень строг к поэту, т. е., конечно, прежде всего к себе самому. Обращаясь к графу Голенищеву-Кутузову, он называет себя старым ювелиром, а в другой пьесе, написанной за 20 лет перед тем, требует для возвышенной мысли достойной брони.

Малейшую черту обдумай строго в ней,
Чтоб выдержан был строй в наружном беспорядке,
Чтобы божественность сквозила в каждой складке,
И образ весь сиял - огнем души твоей!.. {136}

Мистицизм был роковым исходом русских поэтических талантов. Жуковский, отчасти даже Пушкин, Гоголь, Достоевский, Лев Толстой, Алексей Толстой, поэты-славянофилы своеобразно подчинились этой судьбе. Рассудочная натура покойного Майкова и его прочный классический закал долго берегли его от уз мистицизма, но уйти вполне ему не удалось.

В последние годы Майков впадал временами в тон учительный и даже проповеднический, а в его поэтической живописи стала все чаще попадаться даль, высь, безграничность {137}. Любимый им солнечный пейзаж стал принимать форму воздушную, потом мистическую, сверхчувственную, и в стихотворениях стало попадаться все больше отвлеченного и все больше прописных букв (Муза, Вечность, Истина, Красота, Разум и Благость Великого Духа, Вечная Ночь, Смерть, Время, Правда, Любовь {138}).

У другого поэта просит он "нетленных образов и вечных" да "бесконечных горизонтов" {139}, а любовь к славе является для старого поэта злобным гением, мрачным бесом, лукавым сыном погибели {140}. Боже мой, как осудили бы его старые античные боги. Муза для него стала дщерью небес, и она уже глянула в вечность {141}. Но в общем мистицизм Майкова не имел того тяжелого, гнетущего и сурового характера, с каким он являлся у Гоголя или у Достоевского, и самая смерть грезилась поэту не в виде ужаса ("Рассказ Духа"), а как последнее высочайшее прозрение и вдохновение.

И вот уж он - проникнут ею,
Остался миг - совсем прозреть:
Там - вновь родиться слившись с нею,
Здесь - умереть!

Поэзия Майкова замыкается для нас высшим проявлением оптимизма, который когда-либо выходил из уст поэта.

И смерть - не миг уничтоженья
Во мне того живого я,
А новый шаг и восхожденье
Все к высшим сферам бытия! {142}

Это последние четыре строки последнего издания.

II

Мы мало ценим артистическую сторону {Под артистическим автор разумеет указание на выработанность, изящество формы и отделки произведения, в которых обнаруживается вкус и мастерство художника.} искусства вообще, а в частности к поэзии, как самому интеллектуальному из искусств, почти никогда не применяем эстетических критериев.

Уже одна странная формула "искусство для искусства", столь часто повторяемая и столь победоносно оспариваемая, показывает, как односторонни наши отношения к поэзии. А этот полемический пыл в пушкинской "Черни" и в "Потоке-богатыре" Алексея Толстого!

Я позволю себе указать здесь на два крупных художественных авторитета, Достоевского и Льва Толстого, в их отношениях к артистизму. Вспомните в "Бесах" Достоевского злой шарж на Тургенева и одно из наиболее артистических его созданий в виде поэта Кармазинова и его "Merci".

Л. Н. Толстой в только что изданном начале своего сочинения "Что такое искусство" {143} совершенно обесценивает, по-видимому, артистическую сторону искусства, хотя путь от смешного рассказа какого-нибудь весельчака к игре Сарры Бернар для нас еще, по теории его, и не ясен - подождем продолжения его работы, чтобы увидеть, как согласует поэт принцип непосредственности с той условностью, которая, как известно, составляет характерный признак народной и древней поэзии. Вероятно, область искусства окажется у графа Толстого очень суженной. Театр и вообще искусственно-массовые изображения осуждены на первых же страницах его сочинения.

Обратимся ли к русским романам, везде эстетик оказывается на их страницах человеком лишним, бессильным, оторванным от почвы, нередко делаясь при этом объектом юмора и даже сатиры. Таков Степан Трофимович Верховенский с его фразами и картишками, таков и Райский с посвящением к ненаписанному роману и "дружескими услугами". Здоровые же люди, люди средины, начиная с гоголевского Костанжогло: все эти Шульцы {144}, Соломины {145}, герои романов Михайлова (например, "Лес рубят - щепки летят") - все это прозаики и по натуре, и по вкусам, и ярые отрицатели эстетики.

Никто не будет спорить также, что и стихотворная поэзия чисто артистического характера не имеет у нас глубоких корней и что ее любят только немногие. Анакреонтизм прививал к нам Пушкин, и он все-таки у нас не привился; не привилась и идиллия, а Майков, Фет, Алексей Толстой не могли сделаться не только "властителями наших дум", но даже временными любимцами читающей русской публики. Особенно грустную судьбу имел в этом отношении покойный Фет, несомненно, искуснейший из наших поэтов после Пушкина.

Два русские поэта в своих лебединых песнях прибегли к одной и той же метафоре. Некрасов говорил о сеятеле

знанья на ниву народную,

Толстой вспомнил про того, который бросал святое семя красоты

В борозды, покинутые всеми {146}.

Но кто не знает некрасовского стихотворения и кто еще помнит вдумчивую и прекрасную элегию графа Алексея Толстого?

Наше слабое эстетическое развитие и малая наклонность к чисто эстетическим эмоциям, конечно, не случайны. В истории нашего просвещения было две причины, обусловивших этот коренной недостаток: в первой отразилась наша разобщенность с Римом, наследником всей эстетической и специально поэтической традиции, и исконная связь наша с Византией, где было мало поэтов {Влияние поэмы о Дигенисе {147} на нашу поэзию еще не вполне выяснено.}.

Вторая заключалась в том особенном, служило-дидактическом характере, который установился в нашей поэзии, начиная с эпохи петровских преобразований.

В основу поэзии романских народов легла поэтическая деятельность Горация, а Гораций был едва ли не самым искусным из всех поэтов. Кроме того, мы не знаем поэта более влиятельного, я бы сказал более универсального. Философ собственного творчества и иллюстратор своих поэтических теорий, он до такой степени воплотил в себе культурно-ассимилирующую силу Рима, что отдельные черты его типа до сих пор живут в поэзии итальянцев и французов независимо от того, к какому направлению принадлежит тот или другой романский лирик: уважение к поэтической речи, наклонность к ее стилизированию, искусное пользование размерами и красивая строфичность, умеренность в выражении чувств, изящный эпикуреизм, созерцательное и вдумчиво-насмешливое отношение к жизни, культ красоты, чуждый болезненной мечтательности, - не та так другая черта этого поэтического облика блещет в стихах не только Кардуччи и Эредиа {148}, но и у нищего короля богемы - Верлена, даже у его литературных детей, вроде Рембо.

У нас влияние Горация было весьма слабо и поверхностно: в блестящий век Екатерины его представлял односторонне Державин. Позже Пушкин, в юную пору своего творчества, тоже не понимал Горация как истинного артиста поэзии и смотрел на него сквозь призму Грекура {149} и Парни {150}.

На пороге XIX в. русская сатира уже смеется над поэтическим наследием Горация, классицизмом: классицизм теряет у нас таланты и делается достоянием рифмачей, с одной стороны, и пародий - с другой, а в русской литературе надолго устанавливается недоверие к французскому классицизму, который мы окрестили и до сих пор зовем ложным, несмотря на поправки, внесенные в суждения Лессинга {151} современными нам учеными немцами {См.: а. е. U. v. Wilamowitz-Moellendorrf 152. "Herakles", I, 155. Berlin, 1895.}.

Теперь у нас Гораций ведет незатейливое существование среди гимназистов и подстрочников, под эгидой неудачного перевода, который когда-то был сделан с его тонкой поэтической работы трудолюбивым и даровитым Фетом {Приветствуем начало нового перевода, предпринятого с большим успехом г-м Порфировым. С.-Петербург, 1898.} {153}.

Если на романском западе закваска лирической поэзии дана Горацием, то что же лежит в основе нашего творчества? С чего началась наша литература, и в частности наиболее чуткая и нервная ее ветвь-поэзия?

Византия дала нам повесть, апокрифическую легенду и проповедь - литературу бесцветно риторическую по стилю, часто символическую по форме и нередко столь же мистическую по содержанию и аскетическую по духу. И это наследие сидит в нас не менее прочно, чем римские лирики с их изящным эпикуреизмом в народах романского запада.

Мистицизм, закрывавший от людей солнце и стиравший краски, был неумолим по отношению к нашей поэзии: в его черный синодик записаны лучшие русские имена: Жуковских, Гоголей, Толстых и Достоевских - он заносил свою тяжкую руку даже над головой Пушкина, но был предупрежден пулей Дантеса. А отзвуки аскетического взгляда на красоту и радость, как на тлен, грех и соблазн, разве они не звучали еще вчера в нашей художественной поэзии: вспомните "Смерть Ивана Ильича", "Братьев Карамазовых".

Вторая причина наших эстетических недочетов лежит в особенностях нашей литературной истории за два последние столетия. Великий Петр сделал нашу письменность орудием своей преобразовательной деятельности: учебник, проповедь, служилая сатира отметили первую половину прошлого века; во второй к ним присоединяется похвальная ода, дидактическая басня и служилая же комедия. Под словом служилая я разумею Здесь не грубо официальную тенденциозность, а вообще тот вид гражданской литературы, который появился у нас одновременно с гражданской азбукой и который живет и развивается доселе, верный своим традициям, завещанным ему еще Петром: служению своей земле и поступательному движению.

Если наша неслужилая сатира (вроде знаменитой "небылицы в лицах, как мыши кота погребали") давно обрела свой вечный приют в ларях букинистов и музеях, то служилая и не думала умирать. Кантемир, Фонвизин и Капнист отнюдь не более, конечно, могут называться ее представителями, чем Грибоедов, чем певец "Филантропа" и "Размышлений у парадного подъезда" или автор "Губернских очерков" и "Современной идиллии".

Каковы бы ни были причины наших эстетических недочетов, но наблюдения показывают нам, что мы начинаем их сознавать.

За последние десятилетия в нашем обществе стал проявляться некоторый интерес к эстетике. Признаками его мне кажутся: во-первых, появление в журналах "Вопросы философии и психологии" (Соловьева, Толстого), "Вестник Европы" (статьи о Боттичелли), "Северном Вестнике" (статьи о Леонардо) статей по эстетике {154}; во-вторых, распространение элементарных книг по искусству: кто у нас покупал раньше почтенные книги Куглера {155}, Любке {156}, Каррьера {157}, и кто не обзавелся теперь Гнедичем {158}? Эстетическое течение идет, конечно, с запада, а там, по-моему, оно обусловливается тремя причинами: во-первых, быстрыми, колоссальными успехами и открытиями в области художественной археологии классического мира; во-вторых, демократизацией искусства, благодаря выставкам и успехам светописи и светопечатания; в-третьих, нервной жизнью больших умственных центров, которая поддерживает усиленный спрос на удовольствия эстетического характера.

Новые веяния отразились и на школе. Давно ли наш классицизм ограничивался логической муштрой (sprachlich-logische Schulung) {Языковое логическое обучение (нем.).} в сфере языка {159}, - теперь два старших класса гимназии отданы ознакомлению с античным миром: мы заговорили об иллюстрациях, об эстетической экзегезе {160}. Когда кончатся классы, наши дети начинают рисовать, музицировать или учатся декламации, а от времени до времени в наших ионических залах гремят ученические оркестры или гордо выступают юные Эдипы. Даже в танцах замечается артистический прогресс: бурная стремительность старых вальсов и галопов вытесняется пластическими чаконами, pas de quatre и т. п.

Как это ни странно, только русская поэзия в наших классических школах оставляется по-прежнему в тени.

На ее эстетическую силу педагоги наши или те, которым педагогический мир вверен, по-видимому, мало рассчитывают. Художественная поэзия читается по хрестоматиям в младших классах, пока ученики не пройдут курса древне-церковно-славянской грамматики, венчающего собою, согласно нашим программам, грамматику русскую. Когда же ученики осилят фонетику и морфологию "Остромирова Евангелия" {161} (в IV классе), они должны считаться достаточно подготовленными к курсу истории русской литературы, и затем в течение двух лет с ними проходится (эпизодически и главным образом со стороны языка) древняя наша письменность, немножко народной поэзии и затем отрывки из старой русской литературы до Карамзина: все это время ученики не читают и не изучают ни Пушкина, ни Гоголя, ни Лермонтова, ни Тургенева: я не говорю о внеклассном чтении, конечно, - польза от его регламентации для меня, по крайней мере, еще под сомнением.

Между тем, родная поэзия - это для нас живейший и самый близкий, самый доступный источник эстетических восприятий, лучший ключ к нашему элементарному эстетическому воспитанию.

Только на родной поэзии можно научиться ценить и любить поэтическое слово; только на ней можно дать почувствовать художественную красоту словесной формы, значение стилей (эпического, возвышенного, патетического, реально-юмористического), музыкальность ритма и законность его разновидностей; сравнительную силу восклицаний и лирических семем {162}, оттенки в значении междометий, естественность метафоры, глубину пафоса.

Кто не научился любить родных поэтов, тот никогда не поймет красоты чужестранных, и чувство не установит у него с этими поэтами той живой связи, при которой их образы и настроения влияют на развитие нашего эстетического миросозерцания. Наоборот, родная поэзия дает чуткость для восприятия чужой, для ее угадывания даже в переводах или подделках: напомню два известных примера: Шиллера с его "Ифигенией" {163} и итальянского переводчика "Илиады" Монти164, которые не знали греческого языка и переводили превосходно. Вспоминать ли нам Пушкина с его "Песнями западных славян"?

Родная поэзия в школе должна быть в постоянном обращении при чтении поэтов классических или новых иностранных: она составляет как бы мост между чужим поэтом и русской душой.

Но, кроме этого сознательного и служебного применения, она должна, мне кажется, стать тем бессознательным художественным фондом, которым поддерживается в нашей душе чувство красоты.

Связь наша с родною поэзией покоится главным образом на чувстве речи, которое составляет одну из основных способностей нашего духовного организма. Чувство это, возникая в первые годы нашей жизни, растет и развивается вместе с нами. Для его роста нужен приток живых впечатлений в виде поэтической речи. У простого, т. е. неграмотного, люда речь эта образнее и живее и вообще ближе к поэзии, хотя и речь и поэзия народная стеснены формулами, т. е. слова являются в ней не в столь свободных, гибких сочетаниях, как у нас, а в традиционной группировке, вроде того, как это можно наблюдать в сказках, пословицах, загадках, прибаутках: интересные тексты, записанные господином Добровольским в первый том его "Смоленского сборника", показывают нам очень наглядно, что даже безыскусственный рассказ неграмотной женщины о ее прошлом обладает всеми характерными особенностями поэтического творчества, только в более слабой степени, конечно, чем в пережитках поэтической старины {165}.

Легкость эпических импровизаций у наших воплениц тоже убеждает нас в близости между народной речью и народной поэзией.

Не то у нас, людей книжных. Если по временам разговорная речь наша то лиризмом, то образностью, то юмором напомнит поэтическую, то гораздо чаще она переполнена нехарактерными и негибкими словами иностранного или книжного производства или терминами, а строй ее приближается к логическому.

С другой стороны, какая книга всего чаще бывает в руках у наших детей в школьном возрасте? Учебник. С учебником, как известно, связано у нас не только умственное, но и эстетическое, и нравственное, и даже религиозное развитие детей и юношей. И нельзя не видеть в этом господстве книг, написанных по большей части дурным языком и мертвоофициальным или вычурно-семинарским слогом, - большой помехи для развития в наших детях любви к русской речи, а также и для уменья владеть ею. Я уже не говорю о том, что скоро, за стеною пудовых учебников, и наши учителя разучатся владеть устным словом.

Итак, нашим детям необходим прилив поэтических впечатлений, как растению необходимы и влага и солнце. Где же брать их? В народной поэзии? Но здесь выбор не может быть велик. Ограниченность содержания и следы очень грубых нравов при искусственности формы делают эту поэзию доступной лишь для тех, кто может оценить в ней известную ступень в нашем развитии, отнестись к ней исторически. Для юного же возраста полезнее поэзия художественная: Крылов, Пушкин и Тургенев - не менее живая и не менее родная для русской души поэзия, чем любая песня, сказка или былина.

Чтение, разбор, разучивание произведений русской поэзии столь важны для развития чувства речи, выработки литературного вкуса и, вообще, для эстетического образования наших юношей, что в этой области нельзя ограничиваться формальным требованием, чтобы в каждом из гимназических классов было выучено столько-то стихотворений и повторено столько-то. Нет, поэтические произведения должны стать центром русско-учебного курса, и только тогда русский язык станет живой струей в гуманистической школе. Грустно видеть, что хранительница души народной и сил и будущего русской речи - наша поэзия обделена в русской школе и проходится какими-то обрывками, без всяких эстетических критериев.

Майков не входит в гимназический обиход. Изредка только его стихи учат в младших классах, да успевающие ученики иногда получают в награду его томы при переходе из класса в класс.

Между тем в творчестве покойного лирика есть много свойств, которые делают это творчество вполне пригодным для развития в молодой русской душе чувства красоты.

В поэзии Майкова не столько огня и блеска, сколько ясности, выпуклости, мягкого ровного освещения. Чувство речи изменяло нашему поэту очень редко, а поэтический стиль его, равно чуждый вульгарности и вычурности, был всегда изящен. Наконец, солнечный колорит поэзии Майкова делал его ближе к скромному культу его греческого тезки-Аполлона, чем к лунно-мистическим культам Киприды и Диониса: поэзия Майкова, по-моему, ближе к скульптуре, чем к музыке и даже живописи - в ней мало чувственного жара. Самый мир этого творчества, столь широкий и разнообразный, является поучительным: мы различаем в нем и библейские картины, и родную старину, и античную цивилизацию, и героический период европейского севера, и нашу современную природу и жизнь. Наконец, на поэзии Майкова ученики нашей средней школы, для которых перевод является теперь одной из главных форм ученья, могут воочию увидеть силу и свойства истинно художественных переводов. Вообще, если бы в нашей гимназии был курс поэтики, то Майков играл бы в нем видную роль как в целях эстетического образования, так и для развития чувства речи.

Не развивая перед читателями целого курса поэтики по Майкову, я ограничусь несколькими иллюстрациями, причем вовсе не намерен выбирать наиболее ценное из того, что есть у Майкова. По-моему, поучительным у хорошего поэта являются и далеко не совершенные явления. Красота лежит не в одной гармонии и законченности, а и в смутном стремлении к чему-то более совершенному, чего перед нами нет, что мы только провидим.

Беру примеры наудачу.

Из области майковских переводов - балладу Гете "Mignon" {166}.

Майков совершенно точно передал внешнюю основу лиризма: ритм, строфичность, число строк и даже слогов.

Лучше всего передана третья строка первого куплета: Ein sanfter Wind vom blauen Himmel weht Таким теплом с лазури темной веет.

Здесь точно воссозданы и образы и настроение оригинала: следует отметить замечательную мягкость колорита, благодаря отсутствию звуков ф, х, ц, ч, ш, а также к и р с широкими гласными.

Но мужские стихи 5 и 6 очень грубо обрываются широким слогом - да, чего нет у Гете (Dahin - ziehn) {167}. Для передачи настроения, может быть, были бы более удобны женские стихи.

В refrain {Припев, повтор (фр.).} у Майкова слова мой милый скрывают разнообразие подлинника: о mein Celiebter, о mein Beschutzer, о Voter {О, мой любимый, о мой заступник, о отец (нем.).}.

Иногда Майков, переводя Гете, оставлял без внимания ритм. Например, в пьесе "An Lida" {"К Лиде" (нем.).} {168} у Гете тревожный лиризм великолепно передан капризной сменой вольных и белых стихов; Майков, который более любовался образной стороной этой вещицы, чем музыкальной, замкнул ее в рифмы.

Иногда трудно в школе сравнивать пьесы с оригиналом, например, при переводах из Лонгфелло {169} и Мицкевича. Но переводами все же надо пользоваться. Из Мицкевича Майков перевел три Крымских сонета {170} (всех было 18; мы имеем шесть полных русских переводов, начиная с козловского, посвященного самому Мицкевичу, и кончая тем, который был издан Н. П. Семеновым {171} в 1883 г.) {В мартовской книжке "Вестника Европы" появился еще новейший.}. При изучении польских сонетов первый из них полезно сравнивать с поэтическим описанием степи у Гоголя или у Данилевского 172 и со степью на картинах Куинджи.

Можно обратить внимание на один, кажется, неточный стих:

Минуя острова колючего бурьяна.

У Семенова лучше:

И мимо островов коралловых бурьяна.

Картина здесь живая, летняя, а летом бурьян покрыт красными цветами.

Из примечания видно, что поэт вовсе не имел в виду представлять бурьян чем-то мертвым, как чернобыльник у графа Толстого в "Хозяине и работнике", при описании зимней вьюжной ночи.

В красивом сонете "Алушта днем" (у Мицкевича XI, у Майкова 3-й) поэт нарушил красивый местный колорит картины. У него:

Спешит свершить намаз свой нива золотая.

Под намазом разумеется богомоление мусульман сидя и с поклонами. При чем тут поспешность? Затем лес у Майкова роняет,

Как с ханских четок, дождь камней и жемчугов.

Сам Мицкевич сделал к этой строке следующее примечание:

"Мусульмане употребляют во время молитвы четки, которые у знатных особ бывают из драгоценных каменьев. Гранатовые и шелковичные деревья, краснеющие роскошными плодами, обыкновенны на всем южном берегу Крыма".

Причем же тут жемчуги?

Вообще же изучение и разбор крымских сонетов Мицкевича может наглядно показать, какое значение имеет для поэзии местный колорит метафор и сравнений, причем выясняется, что критерием для подбора должна служить прежде всего привычная нам красота образов.

Сравнение, которое не понятно нам или идет вразрез с нашим представлением о красоте, покажется нам занимательным, но оно не будет эстетично: таковы древнеиндийские сравнения девичьей грации с походкой молодого слона.

Я считаю очень полезным при эстетическом изучении поэта самые разнообразные сопоставления не только целых пьес, но даже отдельных отрывков и отдельных выражений его с другими, напоминающими их поэтическими и вообще художественными явлениями. Например, при разборе заключительного шестистишия в I сонете Мицкевича очень поучительно было бы сравнить его с соответствующим отрывком из пушкинского "Пророка":

И внял я неба содроганье и т. д.

Полезно сравнивать с точки зрения искусства два поэтических перевода одной и той же пьесы; например, Майков и А. К. Толстой - оба перевели известную гейневскую вещь "Nun ist es Zeit dass ich mit Verstand" ("Buch der Lieder" {Пришло время, когда я здраво... ("Книга песен") (нем.).}, 47) {173}.

Майков еще в 1857 г., а Толстой для 5-й части гончаровского "Обрыва", т. е. в первой половине 70-х годов 174. Перевод Толстого гораздо точнее по размеру и строфичности. Майков не обратил внимания даже на личный характер пьесы {175}.

Ich hab' so lang als Komodiant,
Mit dir gespielt die Komodie {*}.

{* Слишком долго я как комедиант играл с тобой комедию (нем.).}

При изучении поэта в школе полезно, мне кажется, выписывать выдающиеся отрывки, строфы, выражения, отдельные фигуры и метафоры, если в них отпечатлелось что-нибудь интересное и поучительное в смысле выразительности речи, оригинальности или поэтичности картины, красоты созвучий, изображения, символа. У нас принято заучивать целые стихотворения, подчас очень длинные. Но мы должны, по-моему, считаться с тем безусловным фактом, что с развитием книги память на слова-звуки слабеет и что нам приходится жить более зрительной памятью начертаний. Вот отчего, особенно если принять во внимание растущий фактический материал наших программ (по физике, по истории, по древностям), я бы не настаивал на заучивании наизусть больших стихотворных пьес. Было бы правильнее ограничиться запоминанием только отрывков по тому или другому критерию или теоретическому требованию.

Вот для примера различные типы поэтических отрывков из Майкова.

А. Вопросы.

1) Лирический вопрос, соединенный с картиной.

Кто скажет горному орлу:
Ты не ширяй под небесами,
На солнце гордо не смотри.
И не плещи морей водами
Своими черными крылами
При блеске розовой зари? {176}
(I, 29)

Ср. у Пушкина.

. . . . . . . . . . .
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона?..
Затем, что солнцу и орлу,
И сердцу девы нет закона {177}.

2) Вопрос, соединенный с контрастом.

Зачем давать цвета и звуки
Чертам духовной красоты?
Зачем картины вечной муки
И рая пышные цветы? {178}

Ср. Лермонтова. "Любовь мертвеца".

3) Вопрос описательный.

Пар полуденный душистый
Подымается с земли...
Что ж за звуки в серебристой
Все мне чудятся дали? {179}
(I, 370)

4) Вопрос безнадежности.

Примером может служить второй куплет известного стихотворения (напечатанного когда-то в "Складчине") под названием "Вопрос".

Мы все блюстители огня на алтаре {130}.
(I, 549)

5) Вопрос эпический (столь частый в славянской и новогреческой поэзии).

И тоскуют и крушатся...
Все о том, что не доходят
Вести в адские пределы -
Есть ли небо голубое?
Есть ли свет еще наш белый?
И на свете церкви божьи... и т. д. {181}
(II, 223)

Ср. у Майкова же "Белорусскую песню" (I, 400), а также нашу классическую народную былину "Птицы" или "Девку-семилетку" {182}.

Б. Вот примеры поэтических олицетворений.

1) Простых.

А вкруг - без цели, без следа,
Несясь неведомо куда,
И без конца, и без начала,
Как будто музыка звучала,
И сыпля звезды без числа,
По небу тихо ночь плыла {183}.
(II, 69)

Даль звенит... Кого-то кличет,
Точно нимфа из-за волн...
Точно всхлипывают волны,
Лобызать кидаясь челн {184}.
(I, 445)

Здесь надо обратить внимание на звуковую живопись (Klangmalerei) подчеркнутых слов, а для картины вспомнить "Медного всадника".

2) Сложных.

Примеры представляются двумя стихотворениями Майкова, из которых каждое представляет мифологическую картину:

"Над необъятною пустыней океана" (I, 522).

"Денница" (I,523).

3) Эпических.

Похвалилася Смерть в преисподней,
Огород городить собралася;
Что в своем ли она огороде
Не дерев-кипарисов насадит,
А лихих молодцов-паликаров;
И не розанов вкруг их душистых, -
А румяных девиц белогрудых {185}.
(II, 226-227)

Ср. подобные же изображения в наших былинах и сказках {186} (дома Соловья-разбойника и Бабы-яги) и у Тургенева: "Крокет в Виндзоре" 187. В. Примеры сравнений.

1) Количественное.

Монах, как будто львиной лапой,
Толпу угрюмую сжимал {188}.
(II, 20)

2) Качественное.

И в умилении святом
Вокруг железные бароны
В восторге плакали, как жены;
Враг лобызался со врагом;
И руку жал герой герою,
Как лев косматый, алча бою {189}.
(II, 31)

3) Картинное.

Дождик лил сквозь солнце, и под елью мшистой
Мы стояли, точно в клетке золотистой {190}.
(I, 243)

4) Соединенное с олицетворением.

Маститые ветвистые дубы,
Задумчиво поникнув головами,
Что старцы древние на вече пред толпами
Стоят, как бы решая их судьбы {191}.
(I, 247)

Г. Пример метафор, основанных на синкретизме ощущений:

Песни, словно гул в струнах,
Грудь мне наполняют,
Улыбаются в устах
И в очах сияют {192}.
(II, 196)

Ср.

И голос соловья в саду звучит и блещет {193}.
(I, 99)

В заключение моей статьи я попробую дать опыт эстетического разбора одной из пьес Майкова в виде программы для гимназического урока в одном из старших классов.

Читаются майковские "Валкирии" (I, 414-416).

Вслед за декламацией, где должно быть выражено постепенное нарастание чувства и его замирание, предлагается иллюстрация текста и краткий мифологический комментарий.

Затем следует анализ.

Размер: двустопный амфибрахий, усеченный на конце каждой третьей строки - отсюда деление пьесы на тристишия.

Другие русские баллады, написанные амфибрахием (у Жуковского, Пушкина, Лермонтова).

Отличие "Валкирии" от этих баллад по ритмическому составу: краткость строк, отсутствие замыкающих рифм, особенность в строфичности.

Простота и бедность, сухость изображения - отсутствие живописных украшений (сравнений, лирических имен). Отсутствие союзов, кроме и, и простота синтаксического строения. Мужественный, суровый тон пьесы (отсутствие уменьшительных и междометий, архаизмы: крыл, ударенье, зачинал, неистовых дев). Отрывочность и пять примеров asyndeton {Асиндетон, т. е. опускание союзов, бессоюзное речение (греч.).}. 9 строк последних тристиший без глагола.

Музыкальный элемент пьесы.

В центре пьесы стоит призыв валкирий: "В Валгаллу! В Валгаллу!" Этим, вероятно, объясняется и самый размер стихотворения: по крайней мере всего естественнее и звучнее он кажется нам в этом восклицании. В музыкальном (лирическом) отношении пьеса представляет три части: 1) интродукцию-первые три куплета; 2) постепенное crescendo {Крещендо, усиление (итал.).} до 10-го тристишия (fortissimo) {Фортиссимо, максимальное усиление звука (итал.).}, а затем четыре куплета diminuendo {Диминуэндо, постепенное ослабление звука (итал.).} до конца пьесы.

Introduzione. Piano {*}
{* Вступление, начало. Тихо, негромко (итал.).}

Тристишия.
I. Безмолвие-смерть.
II. Глаз различает отдельные части картины.
III. Мысль начинает работать: она требует воздаяния храбрым, которые пали в славном бою.

Cresсendo.

IV. Скользят неясные тени - предчувствие звуков.
V. Тени светлеют - это валкирий.
VI. Свист одежд и крыльев, рассекающих воздух.
VII. В ответ им оживают боевые звуки.
VIII. Шум нарастает от оклика и песни валкирий.
IX. В песне уже можно различить призывные звуки.
X. Небесные чертоги Одина дрожат от струн и труб.

Diminuendo.

XI. От резких звуковых впечатлений душа переходит к ярким зрительным.
XII. Успокаиваясь, она переходит к более определенному душевному настроению - радости.
XIII. Отклики битвы замирают, ее впечатления преобразуются:

Воздушные кони,
Одежды цветные.

XIV. Воины уничтожаются: они теряются в нарядной толпе гостей. Так как из приведенного анализа ясно, что строй этой пьесы музыкальный, а не живописный, то, конечно, лучше всего она может быть понята и усвоена при помощи музыкального комментария, особенно дивного вагнеровского "Ritt der Wallkuren" {Полет валькирий (нем.).}.

ПРИМЕЧАНИЯ

Впервые: РШ, 1898, э 2, с. 40-61 и э 3, с. 53-66. В дальнейшем не перепечатывалась. Черновой автограф второй части статьи - ЦГАЛИ, ф. 6, оп. 1, ед. хр. 122-123. Существенных разночтений с опубликованным текстом статьи нет.

1 Результаты пятидесяти пяти лет поэтической деятельности... - Началом своей творческой деятельности Майков считал 1838 г., когда профессора Петербургского университета А. В. Никитенко и Московского - С. П. Шевырев познакомили своих студентов со стихотворениями Майкова по его рукописным тетрадкам.

2 ... В 1893 г., в шестом издании его сочинений. - Первое собрание стихотворений Майкова в двух книгах вышло в 1858 г. Начиная с этого издания, Майков вел счет собраниям своих сочинений; шестое по счету "Полное собрание сочинений А. Н. Майкова" (СПб., 1893) стало последним прижизненным.

3 ... рассказов по русской истории... - В Псс, т. 3, помимо крупных стихотворных произведений, включены "Рассказы из русской истории. (Для детей и народа)", написанные в духе официальной историографии.

4 ... почти не дал нам... примечаний... - Обширные предисловия и примечания к целому ряду произведений Майкова сохранились в его архиве (Рукописный отдел ИРЛИ).

5 ... у нас еще не в моде давать комментарии к своим произведениям, как у итальянцев... - Об этом же Анненский говорил в статье "Об эстетическом отношении Лермонтова к природе", где одобрительно отзывается о комментариях итальянских поэтов и филологов: Д. Леопарди (1798-1837) - к своим произведениям и Д. Кардуччи (1835-1907) - к изданиям Данте и Петрарки.

6 Неофилологическое общество (1885-1915) ставило своей целью "содействие научной разработке произведений словесного творчества романо-германских и вообще новоевропейских народов" (Д. К. Петров. Двадцать пять лет жизни Неофилологического общества. - "Записки Неофилологического общества при императорском С. Петербургском университете", вып. IV, 1910, с. 1). Дата чтения Анненским его статьи не зафиксирована в "Записках". Это чтение могло состояться не ранее 8.III.1897 г. (день смерти Майкова) и до момента публикации статьи в РШ.

7 Шестой и седьмой томы тихонравовского издания Гоголя... приняты... с некоторым недоумением... - Имеется в виду 10-е издание сочинений Гоголя, сверенное "с собственноручными рукописями автора и первоначальными изданиями его произведений" Н. С. Тихонравовым (1832-1893) и В. И. Шенроком (1853-1910). В VI и VII тома (М. и СПб., 1896) были включены первоначальные редакции и черновые наброски ряда произведений, полный свод вариантов ко всем публикуемым материалам, записные книжки, библиография, разнообразные указатели.

8 ... средь пыльных мраморов потемкинских палат... - "После посещения Ватиканского музея" (1845).

9 ...пишет поэт в год золотой свадьбы с Музой... - Пятидесятилетний юбилей творческой деятельности Майкова отмечался в 1888 г. Стихотворение "Окончен труд - уж он мне труд постылый..." (Псс, I, 496 с датой: 1887), связанное по содержанию с завершением работы Майкова над трагедией "Два мира", было написано в 1881 г.

10 ... учитель Майкова Гончаров... - И. А. Гончаров, близкий друг семьи Майковых, в 1835 г. был домашним учителем будущего поэта и его брата Валериана, впоследствии - известного критика.

11 Гончаров превосходно обрисовал... - См. статью "Гончаров и его Обломов", с. 260-261.

12 "Очерки Рима" - раздел, состоящий из 24 стихотворений (Лес, I, 99-146).

13 Я одиночества не знаю... - "Мечтания".

14 Виденья милые пестреют... - "Е. П. М." ("Люблю я целый день провесть меж гор и скал...").

15 ... вкусы и склонности живописца... - Сын академика живописи, Майков в юности хотел стать художником, но вынужден был отказаться от этого из-за плохого зрения.

16 ...ряд пьес, которые исчерпываются "моментами"... - Во 2-й книге издания 1858г. есть раздел, озаглавленный "Мгновения" (Стихотворения Аполлона Майкова, кн. 2. СПб., 1858, с. 113-163). Туда вошли перечисляемые Анненским стихотворения.

17 "Альпийские ледники". - Впервые в журнале "Время", 1861, э 9, с. 242.

18 "Альпийская дорога". - Написано в 1858 г.

19 "Все серебряное небо". - В Пес с датой: 1858.

20 "Из испанской антологии" - цикл, состоящий из 6 стихотворений, написан не позднее 1878 г.

21 "Из турецкой антологии" - цикл, состоящий из трех стихотворений.

22 Здесь место есть ... - перевод 5-го стихотворения из цикла Гейне "Роман в пяти стихотворениях". Выполнен не позже 1866 г.

23 "У Мраморного моря", "Румяный парус" - цикл из трех стихотворений (1887). "Румяный парус" - второе стихотворение этого цикла.

24 Луч даже, радости... - "Утрата давняя досель свежа в тебе..."

25 Грудь белая под желтым жемчугом... - "Наперсница волшебной старины..." Пушкина.

26 С глазами, полными лазурного огня... - "Как часто пестрою толпою окружен..." Лермонтова.

27 "Об эстетическом отношении Лермонтова к природе". - См. с. 242-251.

28 Янтарный ... отливом... - "Зимнее утро" (1839).

29 ... черный с розовым... - "Мысль поэта".

30 Воздушный пурпур... золото... - "Молитва бедуина".

31 Белый на белом... - К картине "Введение во храм".

32 Чернея на черной скале. - "Тамара" Лермонтова.

33 Лиловый... бледно-синий... - "Тиволи".

34 Коралл... золото... - "Жизнь".

35 Палевый... - "Боже мой, какая нега..." ("Неаполитанский альбом"),

36 ...алый и белый... - "Вот смотрите, о мисс Мери..." ("Неаполитанский альбом").

37 Лазурный и розовый... - "Румяный парус там стоит..." ("У Мраморного моря").

38 Серебряный и серебряный... - "Все - серебряное небо!.."

39 Рдяный ... синий ... - "Я в гроте ждал тебя в урочный час..."

40 Румяный парус там стоит.. . - первая строка стихотворения без названия из цикла "У Мраморного моря".

41 ...черный с желтым... - "Мечтания".

42 ...черный с жемчужным и розовым... - "Розы".

43 ...пестрый (лес)... красный мухомор... - "Пейзаж".

44 ...зеленый (пруд)... голубая стрекоза... - "Болото".

45 ..."первая акварель"... - Раздел "Акварели", состоящий из 15 стихотворений и открывающийся стихотворением "Айвазовскому".

46 Он водил по струнам... - Первая строка стихотворения А. К. Толстого без названия.

47 ...стихотворение... написано на юбилей Рубинштейна. - "А. Г. Рубинштейну" (1886).

48 Зодчий природы. - "Горы".

49 Отольет и отчеканит... - "Вдохновенье-дуновенье.," (1889).

50 ...орел широкобежный... - "Раздумье".

51 ...темноцветные маки... - "Сон".

52 ...плод сладко-сочный... - "Приапу".

53 ...грот темно-пустынный... - "Все думу тайную в душе моей питает..."

54 ...над чашей среброзвонкой... - "Вакх".

55 ...золотовласые наяды... - "Сомнение".

56 ...Силен румяно рожий... - "Барельеф".

57 ...на брегу зелено-теплых вод... - "Цинтии".

58 ...Апеннин верхи... с чернокудрявой, смуглой головой... - "Campagna di Roma".

59 ...лилово-серебристые горы, бред твой сквозьсонный... - "Художник".

60 ...со смугло-палевым ... лицом... - "Все утро в поисках, в пещерах, под землей...".

61 ...в многомятежном море зла... - "Упраздненный монастырь".

62 ...голубок среброкрылых... - "Пан".

63 ...миродержавная забота... - "Утопист".

64 ...янтарный мед... - "Раздумье".

65 ...золотые акации... - "Вхожу с смущением в забытые палаты..."

66 ...мохнатая ель... золотая буря... - "Под дождем".

67 ...голубые бездны полны... - "Поле зыблется цветами..."

68 ...незабудок сочных бирюза... - "Болото".

69 ...в густой лазури... - "Пан" (не позже 1869 г.).

70 ...огненный куст настурций... - "Ласточки".

71 ...грудой кудрявых груздей... - "Осень".

72 А красных мухоморов ряд... - "Пейзаж".

73 ...сквозистый... - "Весна".

74 ...трелится... - "Импровизация".

75 ...зарость... - "Е. и. в. великому князю Константину Константиновичу".

76 Везде попрыгав с тамбурином... - из трагедии "Два мира", ч. 3.

77 Да и публика знает маэстро... - "Здесь весна, как художник уж славный, работает тихо..."

78 Но реченный Никон волком... - "Стрелецкое сказание о царевне Софье Алексеевне".

79 "Странник" (1866) - поэма Майкова из раскольничьего быта.

80 Он называет себя поэтом-пустынником ... и отшельником... - "Пустынник" (написано не позже 1883) и "Моему издателю (А. Ф. Марксу)" (1893).

81 Пусть в испытаньях закалится... - Речь идет о стихотворении "В. и А." (1887), вошедшем в раздел "Excelsior", состоящий из 27 стихотворений, обращено к сыновьям поэта, Владимиру и Аполлону.

82 Штернберг Василий Иванович (1818-1845) - художник; Ставассер Петр Андреевич (1816-1850) - скульптор; Иванов Антон Андреевич (1815-1848) - скульптор. С ними Майков встречался в 1842-1843 гг., когда жил в Риме.

83 Милюков Александр Петрович (1817-1897) - писатель, критик, историк литературы; товарищ Майкова по университету. К нему обращено стихотворение Майкова "А. П. Милюкову. (По поводу моего 50-летнего юбилея 1888 г. апреля 30)".

84 "Из дневника" и "Дочери" - разделы, I, Лес.

85 ...образ любимой женщины, сдержанной и холодной... - См. Лес, I, 276-279 и I, 570, 573, 576.

86 ... по его страницам воспоминания детства... - См., например, стихотворение "После посещения Ватиканского музея" и особенно поэму "Сны".

87 ...рассказывается о любви поэта к рыбной ловле. - См., например, стихотворения "Е. П. М.", "Я. П. Полонскому" и "Рыбная ловля".

88 ..."Княжна", изданная в 1877 г. ... не встретила сочувствия критики... - Поэма "Княжна" (1874-1876) впервые была напечатана в журнале "Русский вестник", 1878, э 1, с. 72-94. О резко отрицательном отношении к "Княжне" демократической критики свидетельствует запрещенная цензурой статья М. Артемьевой "Г. Майков как судья молодого поколения женщин", предназначавшаяся для журнала "Воспитание и обучение" (ЦГИА, ф. 777, оп. 2, ед. хр. 45, л. 82).

89 Болеслав Маркевич (1822-1884) - реакционный писатель, ревностный сотрудник катковского "Русского вестника". Сравнение Майкова с Маркевичем - явное преувеличение Анненского.

90 Живая смесь рассказа с лиризмом, отмеченная гением Байрона, совершенно не соответствовала Майкову... - Майков вообще отрицательно относился к влиянию, оказанному Байроном на европейскую литературу XIX в., о чем, в частности, свидетельствует сохранившаяся в его архиве эпиграмма:

Мне Байрон был всегда противен:
Что мог лишь взять - все с мира взял,
- А бедный мир был так наивен,
Что в нем хлыща и не признал.
(ИРЛИ. 16481, л. 60 об.)


91 "Манифест" - стихотворение "Картинка. (После манифеста 19-го февраля 1861 г.)".

92 ... пьесы, касающиеся и отечественной, и последней восточной войны... - Анненский имеет в виду, вероятно, "Сказание о 1812 годе", цикл "Во время войны 1877-1878 года" и др.

93 ...вопрос... о контрасте "двух миров". - Проблему, поставленную Майковым в религиозно-этическом плане (см. трагедию "Два мира"), Анненский переосмысливает как проблему социальную.

94 Плещеевский гимн - стихотворение А. Н. Плещеева (1825-1893) "Вперед! без страха и сомненья..." (не позже 1846).

95 "Отзывы жизни" - раздел, включенный во второй том; состоит из 12 стихотворений, написанных в разное время.

96 Его перевод "Слова... - Майков работал над переводом в 1866-1870 гг.

97 Воззвание к князьям вложено в уста Святославу... - В примечаниях к переводу Майков настаивал на том, что в предшествующих изданиях "Слова..." обращение Святослава к князьям, его "злато слово", произвольно урезалось.

98 Михаил - русский князь, в 1246 г. был убит в Орде.

99 ...пред правдою державной... - "У гроба Грозного" (1887).

100 ...из Аполлодора Гностика... - раздел первого тома Псс, составленный ив стихотворений вымышленного Майковым поэта древности. "Не люблю обнаруживать моих интимнейших мыслей и представлений, - писал Майков М. И. Сухомлинову 28 сентября 1889 гг., - вот и прибег к такой уловке. Но секрет обнаруживаю немногим, а многих оставляю в заблуждении (даже филологов), что будто есть такой поэт II в.; некоторые отвечали мне: "Знаю, знаю!" ("Русская старина", 1899, э 3, с. 494).

101 ...Астарты и Ваалы... заменили Геб и Аполлонов... - Подразумевается отход Майкова от антологической поэзии в последние годы жизни, в частности стихотворения "Мы выросли в суровой школе..." (1890), "Окончен труд-уж он мне труд постылый..." (1881).

102 ...дщерью небес... - "Ответ Л." (1887).

103 Что за цветы в нем - мы не знаем... - "Оставь, оставь! На вдохновенный..." (1888).

104 Сенарий (senarius - лат.) - шестистопный стих, преимущественно ямбический.

105 ...похвалу такого чуткого ценителя поэтической правды, как Белинский... - Имеется в виду восторженный отзыв Белинского о первом сборнике стихотворений Майкова (СПб., 1842), См.: Белинский В. Г. Поли, собр. соч, М., 1955, т, VI,

106 "Сон" - первое опубликованное стихотворение Майкова ("Одесский альманах на 1840 год", c. 571, подпись: M.); получило одобрительный отзыв Белинского. См.: Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1954, т. V, с. 257.

107 ...бури и тревог, и воли дорогой... - "Раздумье" (1841).

108 О! Дайте мне весь блеск весенних грез... - "Дума" (1841).

109 ... заслоняются в октавах... барельефом... - намек на одноименные стихотворения Майкова.

110 Люций - герой "лирической драмы" "Три смерти" (написано не позже 1851), эпикуреец; Деций - герой трагедии "Два мира" (1872, 1881), римский патриций, эпикуреец.

11 Lorenzo, Pepino - герои стихотворений "Lorenzo" (1841) и "В остерии" (1841).

112 "Древний Рим" - написано не позже 1843 г.

113 Аида и Марцелл - герои трагедии "Два мира", христиане.

114 Сенека (ок. 4 г. до н. в. - 65 г.) - герой "лирической драмы" "Три смерти"; философ, реальное историческое лицо.

115 Сыны печальные бесцветных поколений... - "Древний Рим"; написано не позже 1843 г.

116 В 1870 г. - стихотворение "Пан" написано не позже 1869 г.

117 ...первый очерк в 1852 г. ... - В действительности первая черновая редакция драмы относится к июлю 1842 г.

118 Лукан - герой "лирической драмы" "Три смерти". Реальное историческое лицо (39-65 н. э.), поэт, автор исторической поэмы "Фарсалия, или О гражданской войне".

119 Ювенал - действующее лицо трагедии "Два мира". Реальное историческое лицо (р. ок. 60-ум. ок. 127) - римский поэт-сатирик.

120 Диатриба - резкая обличительная речь с нападками личного характера.

121 Кто из русских поэтов, кроме Майкова, не попробовал своих сил над Дантом или не подражал Данту? - Анненский, по-видимому, не учитывает ни стихотворения "Отрывок" ("Над прахом гения свершать святую тризну..."), вошедшего в Псс, ни стихотворения "Вихрь" (1856), ни поэмы "Сны" (1856-1858), задуманных как "подражание Данту". После журнальной публикации не перепечатывались. О поэме "Сны" Гончаров писал автору: "Я - не шутя слышу в ней Данта, то есть форма, образ, речь, склад..." (И. А. Гончаров. Собр. соч., т. VIII. М., 1955, с. 315).

122 "Из бездны Вечности, из глубины Творенья..." - Первая строка стихотворения без названия (1892).

123 ...от Гафиза... до Апокалипсиса. - Имеются в виду следующие произведения Майкова: "Из Гафиза" (написано не позже 1874), "Бальдур. Песнь о солнце по сказаниям Скандинавской Эдды" (не позднее 1870), "Сказание о Петре Великом в преданиях Северного края" (1874), "Сон негра" (Из Лонгфелло, 1859), переводы из Гейне, "Из Апокалипсиса" (1868).

124 ...я ... сверял ... Эсхила... - Имеется в виду поэма "Кассандра" - переложение нескольких сцен из трагедии Эсхила "Агамемнон". Закончено Майковым не позднее 1874 г.

125 "Белорусская песня". - Имеются в виду две из семи переведенных Майковым белорусских песен, включенные в Псс. Остальные вошли только в сб. "Поэзия славян" (под редакцией Н. В. Гербеля. СПб., 1871) и были, по всей вероятности, неизвестны Анненскому.

126 Шекспир, Жуковский ... Рубинштейн оставили свои имена, связанными с Майковской лирикой. - Имеются в виду следующие стихотворения: "Юбилей Шекспира" (1864), "Жуковский" (1883), "Крылов" (1868), "Пушкину" (1880), "Перечитывая Пушкина" (1887), "А. А. Фету в день его 50-летнего юбилея 28 января 1889 г.", цикл из двух стихотворений "Я. П. Полонскому" (1855. 1857) и стихотворение "Я. П. Полонскому. Читано на его пятидесятилетнем юбилее 10 апреля 1887 г.", "Е. и. в. великому князю Константину Константиновичу" (1887) и "К. Р." ("Эти милые две буквы...", 1889). Русскому поэту А. А. Голенищеву-Кутузову (1848-1913), связанному с Майковым многолетними дружескими отношениями, он посвятил стихотворение "Гр. А. А. Голенищеву-Кутузову" (1887). См. также стихотворения "На смерть М. И. Глинки" (1857), "Айвазовскому" (1877), "А. Г. Рубинштейну" (1886) и др.

127 Как стих слагается... - "Е. П. М." (1842).

128 Есть мысли тайные в душевной глубине... - первая строка стихотворения без названия (1868).

129 Убрал поля, срубил леса... - "Е. и. в. великому князю Константину Константиновичу".

130 Нет, мысль твоя пусть зреет и растет... - "Не отставай от века" - лозунг лживый..."

131 Ждет вдохновенья много лет... - "Мысль поэтическая - нет!.." (1887).

192 Нужна, быть может, в сердце рана... - "Мысль поэтическая - нет!.." (1887).

133 Все минувшие страданья... - "В альбом" (1857).

134 ...сил и дерзновения... - "Художнику" (1881).

135 ...в изящной картине прилета белых лебедей... - "Белые лебеди, вестники светлой Весны прилетели..." (1891).

136 Малейшую черту обдумай строго в ней... - "Возвышенная мысль достойной хочет брони..." (1869).

137 ...даль, высь, безграничность. - См., например, "Оставь, оставь! На вдохновенный..." (1888), "Е. и. в. великому князю Константину Константиновичу", "Excelsior", "Из темных долов этих взор..." (1883) и др.

138 ...Муза, Вечность... Любовь. - См., например, "Ответ Л." (1887), "Дух века ваш кумир; а век ваш - краткий миг..." (1877), "Из бездны Вечности, из глубины Творенья..." (1892), "Аскет! ты некогда в пустыне..." (1893), "Пустынник" (1883) и др.

139 ...нетленных образов ... горизонтов... - "Гр. А. А. Голенищеву-Кутузову" (1887).

140 ...а любовь к славе... погибели. - "Ответ Л." (1887).

141 Муза для него стала дщерью небес ... вечность. - "Ответ Л." и "Оставь, оставь! На вдохновенный..." (1888).

142 И смерть - не миг уничтоженья... - "Аскет! ты некогда в пустыне..." (1893).

143 "Что такое искусство". - Эстетический трактат Л. Н. Толстого впервые был напечатан в журнале "Вопросы философии и психологии" (1897. э 40 и 1898, э 41).

144 Шульц - очевидно, оговорка Анненского, возможно, имевшего в виду гончаровского Штольца из романа "Обломов" (см. в статье "Гончаров и его Обломов"). 145 Соломин - один из героев романа Тургенева "Новь", либеральный постепеновец.

148 В борозды, покинутые всеми. - "Прозрачных облаков спокойное движенье..." А. К. Толстого (1874).

147 Влияние поэмы о Дигенисе... - Византийская эпопея "Дигенис Акрит", представляющая обработку народных преданий героического характера, в русском переводе Г. Дестуниса и с его комментариями была опубликована в изд.: "Разыскания о греческих богатырских былинах средневекового периода" (СПб., 1883).

148 Эредиа Жозе Мария (1842-1905) - французский поэт, входивший в группу "Парнас".

149 Грекур Жан Батист де (1683-1743) - французский поэт, представитель вольнодумной поэзии XVIII в., окрашенной в эротические и фривольные тона.

150 Парни Эварист Дезире де Форж (1753-1814) - поэт, выступавший в жанре "легкой поэзии". Им увлекались в юности К. Н. Батюшков и Пушкин.

151 Лессинг Готхольд Эфраим (1729-1781) - немецкий писатель, просветитель, теоретик искусства.

102 Виламовиц-Меллендорф Ульрих фон (1848-1931) - немецкий филолог-эллинист. В книге "Herakles" (т. I, с. 155) полемизировал с трактовкой трагедий Еврипида "Трахинянки" и "Филоктет", данной Лессингом в его "Лаокооне".

153 ...перевода, который когда-то был сделан... Фетом. - Имеется в виду издание "К. Гораций Флакк в переводе и с объяснениями А. Фета" (М., 1883). Анненский в оценке фетовского перевода солидарен с П. Порфировым, автором собственного перевода Горация (Кв. Гораций Флакк. Оды, кн. 1-4. СПб., 1898-1902, с. 13), который критически относится к своему предшественнику. Анненский посвятил переводу Порфирова специальную работу (Разбор стихотворного перевода лирических стихотворений Горация П. Ф. Порфирова. СПб., 1904). Этим разбором Анненский представлял перевод Порфирова на соискание Пушкинской премии 1904 г., которая и была присуждена переводчику.

154 ...появление в журналах... статей по эстетике... - Имеются в виду работы Вл. С. Соловьева "Красота в природе" ("Вопросы философии и психологии", 1889, э 1, с. 1-50), "Общий смысл искусства" (там же, 1890, э 5, с. 84-102) и др.; трактат Л. Н. Толстого "Что такое искусство?" (там же, 1897, э 40 и 1898, э 41); статья 3. А. Венгеровой (1867-1941) "Сандро Боттичелли" ("Вестник Европы", 1895, э 12, с. 767-802); статьи А. Волынского "Леонардо да Винчи..." ("Северный вестник", 1898, э 1-5).

155 Куглер Франц (1808-1858) - немецкий историк искусства, автор "Руководства к истории искусства".

156 Любке Вильгельм (1826-1893) - немецкий историк искусства.

137 Карьер Мориц (1817-1895) - немецкий философ и эстетик, автор труда "Искусство в связи с общим развитием культуры".

158 Гнедич Петр Петрович (1855-1925) - историк искусства, автор "Истории искусств" (СПб., 1885).

159 Давно ли наш классицизм ограничивался логической муштрой... в сфере языка... - Речь идет о формально-грамматическом характере "классического образования", введенного в 1871 г. по проекту министра народного просвещения Д. А. Толстого (1866-1880). В его основе лежало усиленное изучение древних языков (греческого и латинского) в ущерб всем другим предметам, исключая математику. Но уже в 1889 г. тогдашний министр народного просвещения И. Д. Делянов (1882-1897) вынужден был в представлении Государственному совету признать "недостатки современных гимназий, одностороннее грамматическое направление" и то, что "прохождение подробного курса грамматики и упражнения в переводах с русского языка на древние отдельных фраз искусственно составленных отрывков оттеснило на второй план чтение и объяснение писателей". Цит. по кн.: Демков М. И. История русской педагогии, ч. III. М., 1909, с. 453.

160 Экзегеза - объяснение и толкование текста.

161 Остромирово Евангелие - древнейший памятник старославянской письменности русской редакции, созданный в 1056-1057 гг.

162 Семгма - единица смысла.

163 ...Шиллера с его "Ифигенией"... - Имеется в виду шиллеровский перевод трагедии Еврипида "Ифигения в Авлиде".

164 Монти Винченцо (1754-1828) - итальянский поэт и филолог, в 1817-1826 гг, перевел и издал "Илиаду" Гомера.

165 ...тексты, записанные господином Добровольским... поэтической старины. - Имеется в виду "Рассказ Матрешки Антоненкавый а сваей жисти", помещенный в кн.: Смоленский этнографический сборник. Сост. В. Н. Добровольский. Под ред. В. И. Ламанского и И. Н. Половинкина. СПб., 1891, ч. I, с. 45-68.

166 ...балладу Гете "Mignon". - Перевод стихотворения Гете, помещенного в его романе "Ученические годы Вильгельма Мейстера", впервые под заглавием "Миньона" опубликован в 1866 г.

167 ...мужские стихи 5 и 6 очень грубо обрываются широким слогом - да, чего нет у Гете (Dahin - ziehn). - Рефрен майковского перевода: "Туда, туда!", рифмующийся со словом "навсегда". У Гете рифмы рефрена: Dahin - ziehn (Туда - улететь!).

168 "An Lida". - В переводе Майкова это стихотворение под заголовком "Из Гете" было впервые напечатано в 1874 г.

169 ...из Лонгфелло... - Майков перевел стихотворения Лонгфелло "Сон негра" (1859) и "Excelsior" (1881).

179 Из Мицкевича Майков перевел три Крымских сонета... - См. "Аккерманские степи", "Байдарская долина", "Алушта днем".

271 ... шесть полных русских переводов... - "Крымские сонеты" Мицкевича переводили И. И. Козлов (СПб., 1829), П. А. Вяземский (прозой, 1827), В. И. Любич-Романович (СПб., 1829), Н. А. Луговской (1858), В. А. Петров (1874) и названный Анненским Н. П. Семенов.

172 ... у Данилевского... - В романе "Новые места". Это описание завершается ссылкой на "Тараса Бульбу" Гоголя.

173 ...Майков и А. К. Толстой, оба перевели известную гейневскую вещь... - Имеются в виду переводы стихотворения Гейне, выполненные в 1857 г. Майковым ("Пора, пора за ум мне взяться!..") и А. К. Толстым ("Довольно! Пора мне забыть этот вздор!..").

174 Майков ... Толстой ... в первой половине семидесятых годов, - 5-я часть романа "Обрыв", куда был включен толстовский перевод, напечатана в журнале "Вестник Европы" (э 5, 1869).

175 Майков не обратил внимания даже на личный характер пьесы. - В переводе Майкова цитируемые Анненским строки Гейне звучат:

С которым в мир привык являться
Я как напыщенный актер!


В переводе Толстого:

Довольно с тобой, как искусный актер,
Я драму разыгрывал в шутку.


176 Кто скажет горному орлу... - "Мысль поэта" (1839).

177 Зачем арапа своего... - неточная цитата из поэмы Пушкина "Езерский" (строфа XIII).

178 Зачем давать цвета и звуки... - "Зачем предвечных тайн святыни..." (1887).

179 Пар полуденный душистый... - Из четвертого стихотворения цикла "В степях" (1863).

180 Мы все блюстители... - "Вопрос".

181 И тоскуют и крушатся... - "В темном аде под землею...".

182 ...народную былину "Птицы" или "Девку-семилетку". - Один из вариантов былины "Птицы" начинается стихами:

И отчего, братцы, зима становилась?
Становилась зима от морозов


и т. д. (о весне, лете, осени). См. в кн.: Былины: В 2-х т. М.. 1958, т. II, с. 407. "Девка-семилетка". - Имеется в виду сказка "Семилетка" (Великорусские сказки в записях И. А. Худякова. М. - Л., 1964, 120).

183 А вкруг - без цели, без следа... - "Жрец" (1848, 1858).

184 Даль звенит... Кого-то кличет... - "Чайльд-Гарольд".

185 Похвалилася Смерть в преисподней... - "Показалась звезда на востоке...".

186 ...подобные же изображения в наших былинах и сказках... - См. например, в былине "Первая поездка Ильи Муромца в Киев":

Как бы двор у Соловья был на семи верстах,
Как было около двора железный тын,
А на всякой тыниньки по маковке -
И по той по голове богатырския.


(Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М., 1977, с. 186).

187 "Крокет в Виндзоре" (1876) - стихотворение И. С. Тургенева.

188 Монах, как будто львиной лапой... - "Савонарола" (1851).

189 И в умилении святом... - "Клермонтский собор" (1853).

190 Дождик лил сквозь солнце, и под елью мшистой... - "Под дождем" (1856).

191 "Маститые, ветвистые дубы..." - первая строка стихотворения без названия (написано не позже 1869 г.).

192 Песни, словно гул в струнах... - "Певец" ("Не красив я, знаю сам..."),

193 И голос соловья в селу звучит и блещет... - "На пути" (1843).

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

ГБЛ - Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина.

ГИАЛО - Государственный Исторический архив Ленинградской области.

ГЛМ - Отдел рукописей Государственного Литературного музея.

ГПБ - Отдел рукописей Государственной Публичной библиотеки нм. М. Е. Салтыкова-Щедрина.

ИРЛИ - Отдел рукописей Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР (Ленинград).

Псс - Майков А. Н. Полное собрание сочинений: В 3-х т. СПб., 1884.

ЦГАЛИ - Центральный Государственный архив литературы и искусства (Москва).

ЦГИАР - Центральный Государственный исторический архив СССР (Ленинград).

Биография (ru.wikipedia.org)

Сын дворянина Николая Аполлоновича Майкова, живописца и академика, и писательницы Евгении Петровны Майковой; старший брат литературного критика и публициста Валериана Майкова, прозаика и переводчика Владимира Майкова и историка литературы, библиографа и этнографа Леонида Майкова родился в 1821 году. Летом жил в имении бабушки в Подмосковье, вблизи нынешнего Солнечногорска, деревня Чепчиха.

В 1834 семья переехала в Петербург. Домашним учителем братьев Майковых был И. А. Гончаров. В 1837—1841 гг. учился на юридическом факультете Петербургского университета. Вначале увлекался живописью, но потом посвятил свою жизнь поэзии.

Получив за первую книгу пособие от Николая I на путешествие в Италию, уехал за границу в 1842 г. Повидав Италию, Францию, Саксонию и Австрийскую империю, Майков вернулся в Петербург в 1844 г. и начал работать помощником библиотекаря при Румянцевском музее. Встречался постоянно с Белинским, Некрасовым, Тургеневым.

В последние годы жизни был действительным статским советником. С 1882 г. председатель Комитета иностранной цензуры.

27 февраля 1897 года Майков вышел на улицу слишком легко одетым и заболел. Умер 20 марта 1897 года. Похоронен на кладбище Воскресенского Новодевичьего монастыря[1].

Адреса в Санкт-Петербурге

* 1849 год — дом И. В. Аничкова — Большая Садовая улица,дом 48.

Творчество

Первыми публикациями обычно считались стихотворения «Сон» и «Картина вечера», которые появились в «Одесском альманахе на 1840» (1839). Однако дебютом 13-летнего Майкова было стихотворение «Орёл», опубликованное в «Библиотеке для чтения» в [1835]. Первая книга «Стихотворения Аполлона Майкова» вышла в 1842 в Петербурге. Писал поэмы («Две судьбы», 1845; «Княжна ***», 1878), драматические поэмы или лирические драмы («Три смерти», 1851; «Странник», 1867; Два мира, 1872), баллады («Емшан», 1875). Печатался в журналах: Отечественные записки, Библиотека для чтения. Либеральные настроения Майкова 40-х годов (поэмы «Две судьбы», 1845, «Машенька», 1846) сменились консервативными взглядами (стихотворение «Коляска», 1854), славянофильскими и панславистскими идеями (поэма «Клермонтский собор», 1853); в 60-е годы творчество Майкова подверглось резкой критике со стороны революционных демократов. Претерпела изменения и эстетическая позиция Майкова: кратковременное сближение с натуральной школой уступило место активной защите «чистого искусства».

В лирике Майкова часто встречаются образы русской деревни, природы, русской истории; также отражена его любовь к античному миру, который он изучал большую часть своей жизни. Созданные в 1854—1858 годах стихотворения Майкова о русской природе стали хрестоматийными: «Весна! Выставляется первая рама», «Летний дождь» (1856[2]), «Сенокос», «Ласточка», «Нива» и другие. Многие стихотворения Майкова были положены на музыку Н. А. Римским-Корсаковым, П. И. Чайковским и др.

В течение четырёх лет переводил в поэтической форме «Слово о полку Игореве» (перевод окончен в 1870 г.). Также занимался переводами народного поэтического творчества Белоруссии, Греции, Сербии, Испании и других стран. Переводил произведения таких поэтов, как Гейне, Мицкевич, Гёте. Перевел IV—X главы «Апокалипсиса» (1868).

Помимо поэтических произведений, очерков и рецензий на книги, писал также прозу, не являющуюся значительной. После 1880 г. Майков практически не писал ничего нового, занимаясь правкой своих произведений для подготовки собрания сочинений.

Избранные издания и произведения

* «Стихотворения Аполлона Майкова» (1842)
* Поэма «Две судьбы» (1845)
* Поэма «Машенька» (1846)
* Поэма «Савонарола» (1851)
* Поэма «Клермонтский собор» (1853)
* Цикл стихов «В антологическом роде»
* Цикл стихов «Века и народы» (1854—1888)
* Цикл стихов «Вечные вопросы»
* Цикл стихов «Неаполитанский альбом»
* Цикл стихов «Новогреческие песни» (1858—1872)
* Цикл стихов «Отзывы истории»
* Цикл стихов «Очерки Рима»
* Драма «Два мира» (1872)
* Драма «Три смерти» (1851)
* Драма «Смерть Люция» (1863)
* Полное собрание сочинений (1893)

Примечания

1. Могила А. Н. Майкова на Новодевичьем кладбище СПб
2. Майков А.Н. Стихотворения Аполлона Майкова. Книга вторая. — СПб, 1858. — С. 124.

Литература

* В. С. Баевский. Майков Аполлон Николаевич. — Русские писатели. 1800—1917: Биографический словарь / Гл. ред. П. А. Николаев. Т. 3: К—М. Москва: 1994. С. 453—458.
* Юбилей А.Н. Майкова. (Адрес к пятидесятилетию) // Исторический вестник, 1888. - Т. 88. - Т. 32. - № 6. - С. 688-696.

Дата публикации на сайте: 19 февраля 2013.