Мудрые мысли

Даниил Александрович Гранин (настоящая фамилия Герман)

(1 января 1919 (1918 ?), Вольск, Саратовская губерния, по другим сведениям — Волынь Курской области)

Русский писатель и общественный деятель.

Цитата: 205 - 221 из 400

Но любого, самого великого человека не следует рассматривать вблизи, во всех подробностях его вкусов и привычек.
(«Эта странная жизнь»)

но мы повсюду находили Паустовского и становились рядом. С ним больше можно было увидеть. От него исходил ненасытный интерес, от Паустовского мы заряжались. Молодой наш крепкий эгоизм ни с чем не желал считаться. Паустовский сам был виноват, он не умел отказывать в общении. Другие большие писатели, те бывают заняты своими мыслями, недоступны, погружены… Позже я бывал с Паустовским в Дубултах, в Доме творчества. Вечерами мы собирались у него в шведском домике у камина. Но и днем Паустовский принимал приглашение погулять, посидеть, поболтать. Казалось, ему нечего делать. Как-то я спросил его, почему он неплотно притворяет дверь к себе в комнату. Он виновато усмехнулся: «А может, кто зайдет?» Прекрасное настроение беспечности и незанятости окружало его… Между тем за месяц пребывания в Дубултах он написал больше, чем все мы: Юра Казаков, Эм.Миндлин, я, хотя мы экономили каждый час и работали в полную
(«Чужой дневник»)

...Но нет, всё же Юрий Олеша стал живим человеком, и я перечитывал его книги с нежностью - этот малорослый неловкий человек, а какая ловкость в обращении с фразой, и как он умел читать чужие книги.
(«Мой лейтенант»)

Но стоило человеку получить чуть больше тепла, света, как чувства его с невероятной остротой начинали воспринимать простые радости: солнце, небо, краски. Ничего не было вкуснее лепешек из картофельной шелухи. Никогда так ярко не светила электрическая лампочка. Человек научился ценить самое простое и самое главное.
(«Блокадная книга»)

Но, слава Богу, смысл жизни каждый определяет сам. Кем-то он выстрадан, кем-то понят, а большей частью не понят. Потому что люди не отдают себе в этом отчета, не хотят отдавать отчета, и, может быть они в этом правы.
(«Причуды моей памяти»)

Нобелевский лауреат или аспирант - один черт, важно, как ты соображаешь и что делаешь.
(«Зубр»)

Нормальное состояние детства - счастье. огорчения, слезы и наказания - все быстро смывается счастьем. Ты беззащитен, поэтому тебя все любят, мир еще полон родных, полон открытий, удивлений и приключений.
(«Все было не совсем так»)

Ночью было видно, как горел Ленинград. Издали пламя казалось безобидным и крохотным. Первые дни мы гадали и спорили: где пожар, что горит - и каждый думал про свой дом, но мы никогда не были уверены до конца, потому что на горизонте город не имел глубины. Он имел только профиль, вырезанный из тени. Прошел месяц октябрь, затем ещё, ещё... Город все еще горел, и мы старались не оглядываться.
(«Мой лейтенант»)

Ночью над городом взлетали ракеты, было видно, как пожары выжирают нутро города.
(«Мой лейтенант»)

Ну что ж, в этом была своя нравственность, поскольку любой час засчитывается в срок жизни, они все равноправны, и за каждый надо отчитаться.
(«Эта странная жизнь»)

Нужна не серия *Жизнь замечательных людей*, а серия *Замечательные жизни незамечательных людей*. Жизнь достается либо как подарок, перевязанный розовой ленточкой, либо как обязанность. разворачиваешь - чего там только нет. Всегда сюрпризы. Всегда праздник.
(«Мой лейтенант»)

Ныне вступить в партию, считал он, это душевный подвиг, это требует бесстрашия. Если погибать, то с гимном, во имя идеи, как борцы с фашизмом, как защитники советской земли.
(«Мой лейтенант»)

О встрече с Юрием Олешей:
Ничего не произнёс, что бы потом я мог цитировать.
(«Мой лейтенант»)

Обидно прожить жизнь, не узнав себя — человека, который был тебе вроде ближе всех и которого ты так любил.

Образование есть то, что остается, когда все выученное забыто.
(«Иду на грозу»)

Одно он знал твердо и повторял другим: тот, кто мирится с действительностью, тот не верит в будущее.
(«Иду на грозу»)

«Олеандры — деревья. Слова Гранина о чужой красоте». Что это были за слова, не помню, может, умное чего сказал, и пропало. Обидно. Хорошо было Гете, за ним Эккерман ходил, записывал. От этого ему, может, и думалось лучше, мысли появлялись. А тут в кои веки произнесешь — и сам не запишешь, и другие не подберут. Раздумья, досаду, печаль вызвала эта запись. Потери, потери…
(«Чужой дневник»)