Мудрые мысли

Даниил Александрович Гранин (настоящая фамилия Герман)

(1 января 1919 (1918 ?), Вольск, Саратовская губерния, по другим сведениям — Волынь Курской области)

Русский писатель и общественный деятель.

Цитата: 1 - 17 из 400

А в данном случае говорят просто, как некогда Петр: здесь будет заложена башня — и все тут!

А ведь именно к честности и чести призывает нас память о жертвах войны.

А вот Джоконда… Не хочу рассказывать о первом чувстве разочарования перед Джокондой, не это важно. О картине я писать не собираюсь, и о своих мыслях тоже. Что-то было вначале, а потом пропало. Никаких мыслей не стало, а был уход, я не заметил, как стал уходить в картину, погружаться в нее. И она уходила в меня. Так бывает, когда долго стоишь перед морем. Или лежишь, глядя в небо. За четверть века то чувство давно стерлось, осталось от него воспоминание того, как стоял я без мыслей, забыв о времени. Через несколько лет, снова будучи в Лувре, я к Джоконде не подошел и больше не подойду. Очнулся я, увидев, что Паустовский плачет, и показалось это естественным. Мы вышли из Лувра, ни на что более не взглянув. Устали. Сели на скамейку и долго сидели молча. Выходило, что одна картина может дать больше, чем целая галерея, если эту картину удается пережить. Выходило, что у картины можно простоять и полчаса, и больше. Одна картина, одна книга…
(«Чужой дневник»)

а они учились у него — трудно определить, чему именно, скорее всего тому, как надо жить и мыслить. Похоже было, что вот наконец-то нам встретился человек, которому известно, зачем он живет, для чего... Словно бы имелась у него высшая цель, а может, даже открылся ему смысл его бытия. Не просто нравственно жить и добросовестно работать, нет, он понимал сокровенное значение всего того, что делал.
(«Эта странная жизнь»)

- А ты не боишься?
- Мне-то чего бояться?
- А я боюсь... Нет, я другого боюсь, - сказал я. - Что потом забуду всё, вот чего боюсь...
(«Мой лейтенант»)

А чем он жертвовал ради своей Системы? Да ведь ничем.
(«Эта странная жизнь»)

...автомобиль легковой по сути своей предназначен для личного пользования, для хозяина, для его семьи, это личностный предмет, но в том-то и дело, что для личного пользования мы ничего делать не умеем. Оказывается, можем делать для сельского хозяйства, для обороны, т.е. для чего-то, а не для кого-то. Ради человека стараться не обязательно. Тем более, если этот человек - неизвестно кто такой, он - частный, а это значит, скорее всего, ничего.
(«Мой лейтенант»)

Ада считалась в КБ энергичным, серьезным инженером. Кроме того, бесспорно, была первой красавицей завода. Она была настолько красива, что никто не пытался за ней ухаживать. Рядом с ней любой мужчина чувствовал себя недостойным. В КБ были уверены, что у Ады полно блестящих поклонников, соперничать с которыми безнадежно. Из самолюбия она делала вид, что так оно и есть, и держалась еще надменней.
(«Иду на грозу»)

Акимов сказал нам о Евгении Шварце, что первое действие в его пьесах превосходно, а второго нет, не знает, чем кончить. Наблюдение это показалось справедливым, но Паустовский промолчал. Он сочувствовал не Акимову, а Шварцу. Необходимость выстраивать сюжет его угнетала. В этом было что-то от заигрывания с читателем. Если бы можно было писать без сюжетов, как бы ни о чем. Ни о чем — это был для него идеал прозы. Интересное начало, оно у Шварца само по себе драгоценность.
(«Чужой дневник»)

...Американец Блисс, когда мы с ним ездили в командировку по Украине и по Кавказу, сказал мне по поводу моего обычая одеваться более чем просто, игнорируя мнение окружающих: *Я вос­хищаюсь вашей независимостью в одежде и поведении, но, к сожалению, не нахожу в себе сил вам следовать». Такой комплимент от действительно умного человека перекрывает тысячи обид от пошляков... По-моему, для ученого целесообразно держаться самого низкого уровня приличной одежды, потому что 1) зачем конкурировать с теми, для кого хорошая одежда — предмет искреннего удовольствия; 2) в скромной одежде — большая свобода передвижения; 3) некоторое даже сознательное *юродство* неплохо: несколько ироническое отношение со стороны мещан — полезная психическая зарядка для выработки независимости от окружающих…*
(«Эта странная жизнь»)

Благородство не нуждается в обоснованиях. Обоснования нужны подлости, низости, даже слабость часто драпируется под необходимость, а уж всякая корысть, эгоизм и тем более бесчестье — все они убедительно красноречивы, у них множество причин, они привлекают в оправдание и психологию, и экономику, и историю. Удивительно, как блокада срывала все драпировки, раздевала человека, беспощадно высвечивала в каждом все в нем заложенное.
(«Блокадная книга»)

Благородство не нуждается в обоснованиях. Обоснования нужны подлости, низости, даже слабость часто драпируется под необходимость, а уж корысть, эгоизм и тем более бесчестие - все они убедительно красноречивы, у них множество причин, они привлекают в оправдание и психологию, и экономику, и историю.
(«Блокадная книга»)

Блокада, блокада. А что такое на самом деле блокада? Внучка в прошлом году писала и нынче говорит - у тебя доказательств нету.
(«Блокадная книга»)

Бога у нас не было, его заменяла любовь, потом мой лейтенант узнает, что Бог это и есть любовь.
(«Мой лейтенант»)

Большая часть людей не пробует выйти за пределы своих возможностей; за свою жизнь они так и не пробуют узнать, на что они способны и на что – неспособны. Они не знают, что им не под силу. Печальнее всего эта благоразумность в науке. Ученый, который выбирает себе задачи по силам, достигает почета и солидной репутации. Он не совершал ошибок. Списки его работ безупречны, никто их не опровергал, они всегда были результативны. Если он брался за дело, он доводил его до конца. Но где-то там, за чертой этого длинного списка его печатных работ, начинается н е н а п и с а н н о е, н е с д е л а н н о е – вот там, среди несовершенных ошибок, избегнутого риска и даже позора, таились, может быть, действительно великие открытия. И уж наверняка – открытие самого себя. Обидно прожить жизнь, не узнав себя – человека, который был тебе вроде ближе всех и которого ты так любил…
(«Эта странная жизнь»)