Мудрые мысли

Владимир Владимирович Набоков (псевдоним - В.Сирин)

(10 апреля (или 22 апреля) 1899, Санкт-Петербург, Российская империя — 2 июля 1977, Монтрё, Швейцария)

Русский и американский писатель, поэт, переводчик, литературовед и энтомолог. Произведения Набокова характеризуются виртуозной литературной техникой, тонкой передачей эмоционального состояния персонажей в сочетании с захватывающим и непредсказуемым сюжетом. До конца 80-х годов книги писателя были запрещены в СССР.

Цитата: 35 - 51 из 72

•  Не надо, жизнь моя, не надо!
К чему их вопли вспоминать?
Есть чудно-грустная отрада:
уйти, не слушать, отстранять
день настоящий, как глухую
завесу, видеть пред собой
не взмах пожаров в ночь лихую,
а купол в дымке голубой...
(*Петербург* [*Так вот он, прежний чародей...*], 1921)

•  Ну, как вы себя чувствуете?
— Склонным к откровенной беседе, — прикрыв глаза, отвечал Цинциннат. — Хочу поделиться с вами некоторыми своими умозаключениями. Я окружен какими-то убогими призраками, а не людьми. Меня они терзают, как могут терзать только бессмысленные видения, дурные сны, отбросы бреда, шваль кошмаров — и все то, что сходит у нас за жизнь.
(Из романа «Приглашение на казнь», 1938)

•  О город, Пушкиным любимый,
как эти годы далеки!
Ты пал, замученный, в пустыне...
О, город бледный, где же ныне
твои туманы, рысаки,
и сизокрылые шинели,
и разноцветные огни?
Дома скосились, почернели,
прохожих мало, и они
при встрече смотрят друг на друга
глазами, полными испуга,
в какой-то жалобной тоске...
(*Петербург* [*Так вот он, прежний чародей...*], 1921)

•  О заколдованный, о дальний
воспоминаний уголок!
Внизу, над морем, цвет миндальный,
как нежно-розовый дымок,
и за поляною поляна,
и кедры мощные Ливана -
аллей пленительная мгла
(любовь любви моей туманной!),
и кипарис благоуханный,
и восковая мушмула...
(Из произведения *Крым*, 1920)

•  О тиховейные долины,
полдневный трепет над травой
и холм - залет перепелиный...
О странный отблеск меловой
расщелин древних, где у края
цветут пионы, обагряя
чертополоха чешую,
и лиловеет орхидея...
О рощи буковые, где я
подслушал, Пан, свирель твою!
(Из произведения *Крым*, 1920)

•  О, дайте мне хоть разок посентиментальничать. Я так устал быть циником! («Лолита»)

•  О, как стремительно, как бойко
катился поезд, полный грез, -
мои сверкающие годы!
Крушенье было. Брошен я
в иные, чуждые края,
гляжу на зори через воды
среди волнующейся тьмы...
Таких, как я, немало. Мы
блуждаем по миру бессонно
и знаем: город погребенный
воскреснет вновь, все будет в нем
прекрасно, радостно и ново, -
а только прежнего, родного,
мы никогда уж не найдем...
(*Петербург* [*Так вот он, прежний чародей...*], 1921)

•  Огромная, черная стрела часов, застывшая перед своим ежеминутным жестом, сейчас вот дрогнет, и от ее тугого толчка тронется весь мир: медленно отвернется циферблат, полныйотчаяния, презрения и скуки; столбы, один за другим, начнут проходить, унося, подобно равнодушным атлантам, вокзальный свод; отянется платформа, увозя в неведомый путь окурки, билетики, пятна солнца, плевки; не вращая вовсе колесами, проплывет железная тачка.
(Из романа *Король, дама, валет*, 1927—1928)

•  Одиночество, как положение, исправлению доступно, но как состояние, это - болезнь неизлечимая.

•  Он вышел на улицу и сразу с головой погрузился в струящееся сияние. Очертаний не было; как снятое с вешалки легкое женское платье, город сиял, переливался, падал чудесными складками, но не держался ни на чем, а повисал, ослабевший, словно бесплотный, в голубом сентябрьском воздухе. За ослепительной пустыней площади, по которой изредка с криком, новым, столичным, промахивал автомобиль, млели розоватые громады, и вдруг солнечный зайчик, блеск стекла, мучительно вонзался в зрачок.
(Из романа *Король, дама, валет*, 1927—1928)

•  Он на трясине был построен
средь бури творческих времен:
он вырос - холоден и строен,
под вопли нищих похорон.
(*Петербург* [*Он на трясине был построен...*], 1922)

•  Он не решался вынуть платок, не решался показать Францу лицо. В темноте ночи, куда он глядел, было только одно: улыбка, — та улыбка, с которой она умерла, улыбка прекраснейшая, самая счастливая улыбка, которая когда-либо играла на ее лице, выдавливая две серповидные ямки и озаряя влажные губы.
(Из романа *Король, дама, валет*, 1927—1928)

•  Он не сердился на доносчиков, но те умножались и, мужая, становились страшны.
(Из романа «Приглашение на казнь», 1938)

•  Он разбил моё сердце, ты всего лишь разбил мою жизнь. («Лолита»)

•  Перемена обстановки - традиционное заблуждение, на которое возлагают надежды обреченная любовь и неизлечимая чахотка? («Лолита»)

•  Повсюду выросла и сгнила
трава. Средь улицы пустой
зияет яма, как могила;
в могиле этой - Петербург...
(*Петербург* [*Так вот он, прежний чародей...*], 1921)

•  Подобно тому как глупец полагает себя богом, мы считаем, что мы смертны. (франц.: Comme un fou se croit Dieu nous nous croyons mortels.)
(Из романа «Приглашение на казнь», 1938)